Нашла меня соседка. Проснулся я в больнице. Врачи сказали, что я отравился газом. Пока я выздоравливал, электростанция снова заработала. Высокая железная труба выбросила огромный столб густого дыма, и над нашим домом через все небо протянулся колеблющийся развивающийся шлейф, уплывающий дальше по ветру черным облаком.

Вечерами по ржавым рельсам узкоколейки громыхали вагонетки с раскаленным шлаком. Женщины-кочегары тяжело толкали их в гору, а на самой вершине опрокидывали – и вниз летели огни и искры. Некоторые куски долетали до самой реки и с шипением катились по льду заливчика.

Мы, береговые мальчишки, с ведрами, совками и кочережками, только и ждали этого момента, кидались вверх по склону, навстречу летящим искрам и огням, чтобы выхватить самые крупные угли. Шлак на открытом воздухе сразу тускнел, делался серым и неприметным, а каждый несгоревший кусочек угля долго лежал раскаленным.

Женщины-кочегары кричали нам, чтоб мы уходили от греха подальше, но мы их не слушали, окружали со всех сторон ползущую медленно вниз огненную лаву и растаскивали ее совками и кочережками. Жара была такая, что то и дело у кого-нибудь вспыхивали варежки или начинали вдруг дымиться бурки, телогрейка.

Одному мальчишке с соседней улицы не досталось места хорошего, он решил пристроиться сверху лавы, но шлак под ним неожиданно поехал, и в одну секунду он оказался в середине огненной лавы. Одежда на нем вспыхнула, он закричал, скатился пылающим клубком к подножью и побежал. Женщины-кочегары хотели его остановить, чтобы потушить, но он не слышал, что они ему кричали, и бежал по нашему переулку домой к матери. Только около дома удалось его повалить в снег. Потушили, потом отвезли в больницу.

Иногда меня посылали на базар. Я любил туда ходить, мне нравилось смотреть, как люди торгуются, бьют по рукам, играют в три карты. Я-то уже давно знал, что эта игра существует для обмана, но некоторые не знали и попадались в ловушку.

Дядька в кожаном пальто был ужасно ловкий, он перекидывал три карты на маленькой фанерной дощечке и бойко приговаривал:

Табачники на базаре были самые веселые и шумные.

кричал один, не обращая внимания на милиционера. А что ему милиция, когда он инвалид войны.

старался второй перекричать первого.

приглашал третий.

А второй в это время успел переделать свою прибаутку и громко выкрикивал:

Но я не торопился подходить. Я услышал за табачными рядами звук гармошки и стал пробираться туда.

Играл безногий инвалид. Перед ним лежал круг, похожий на циферблат. Против цифры «24» стояла корявая надпись химическим карандашом: «Гармошка».

Безногий играл вальс «Амурские волны». Прервав игру, пьяно покачивая головой, он объяснял собравшимся на концерт, что можно заплатить рубль, крутнуть стрелку и, если она остановится против цифры «24», забрать ко всем чертям гармошку.

Я подумал: вот мама обрадуется, если я выиграю гармошку, заплатил рубль и крутнул стрелку. Стрелка не хотела останавливаться против цифры «24». Но отступать было уже поздно, надо было отыграть свои деньги назад. Я поставил еще рубль, и еще. А потом сидел на корточках над циферблатом и под хохот и советы окружающих крутил стрелку. Фуражка инвалида быстро наполнялась моими рублями.

– Все! – с ужасом сказал я, когда денег не осталось.

– Следующий! – пьяным голосом завопил безногий.

Я отошел в сторону. Вокруг инвалида сгрудились любопытные и загородили от меня циферблат, гармошку и шапку с рублями.

Базар все так же шумел, а в голове вертелось:

И был еще один печальный день в нашем переулке и на всем берегу от одного моста и до другого. Женька с параллельной улицы пошел со взрослыми ребятами глушить рыбу и не вернулся. Говорят, у них была противотанковая граната. Взрослый парень хотел бросить ее, но не успел. Граната взорвалась у него в руке, когда он поднял ее над головой. Сам он погиб сразу, еще одного мальчишку ранило в ногу, а Женьке осколок попал в голову.

Через два дня его хоронили. Мы с Лешкой тоже пошли на кладбище, но держались подальше за кустами, потому что Женькина мать страшно кричала и билась в руках у родственников, и мы боялись, что она увидит нас и подумает, что это мы вместе с ним ходили глушить рыбу.

Домой мы вернулись такие печальные, что не сразу заметили машину в переулке. Только когда я вошел в калитку, понял, в чем дело. Из-под нашего крыльца торчали ноги милиционера.

– А вот и хозяин явился, – сказал маме и бабушке второй милиционер, который вошел следом за мной. Наверное, он стоял около машины.

– А что? – спросил я и хотел удрать.

Но он поймал меня и подвел к крыльцу.

Когда они вытащили из-под крыльца тридцать толовых шашек, похожих на куски хозяйственного мыла, две противотанковые гранаты, несколько штук лимонок, одну немецкую гранату с длинной ручкой, бабушка чуть не умерла со страху.

– Боже мой, неужели под нас столько было заложено? – спросила она.

– Без запалов же, – объяснил я.

Мама смотрела, смотрела да как треснет меня по затылку. Я еле удержался на ногах.

– Так его, – сказал милиционер.

После разоружения у нас на весь берег от Чернавского моста до Вогрэсовского остался один танк. Он громоздился на лугу около самой воды и смотрел пушкой на левый берег.

Внутри пахло ржавым железом, валялись потускневшие пулеметные гильзы и всякий мусор.

Каждый раз, опускаясь в люк, я немножко боялся. Танк все-таки чужой, немецкий. Я знал, что он пустой, но все же было страшно: а вдруг, когда я спускаюсь, кто-нибудь схватит меня за ноги? Но никто не хватал, глаза привыкали к темноте, и я, поборов страх, начинал двигать рычагами.

Как-то, спустившись в люк, я наклонился и… замер. На меня из темноты смотрели холодные, неподвижные, но живые глаза. Я не сразу понял, что это гадюка.

Мне повезло: она так и осталась в неподвижности, а я выскочил наружу и, отбежав на несколько метров, сказал ребятам:

– Гадюка в танке.

Мне не очень поверили, но проверять никто не захотел. Больше я не лазил в танк, и все береговые мальчишки не лазили, потому что стало известно, что в танке поселилась гадюка.

Это случилось ночью.

Меня разбудила темнота, густая, душная. Обычно я поворачивался на другой бок, накрывался с головой и засыпал снова. Но сейчас за окном было так черно, как будто наш дом провалился под землю. Кто-то быстро-быстро забарабанил в окно:

– Вставайте!

Крикнул и убежал. Мама вскинулась и замерла, вцепившись в грядушку кровати. Мимо дома тревожно протопало еще несколько человек, потом кто-то из них свернул к нашему окну, и мы услышали снова стук в стекло и радостный голос:

– Победа!

Мы очень ждали этот день, но не поверили, пока не вышли на улицу. По переулку к центру города бежали люди. А над городом с каждой минутой все больше и больше светлело темное небо. Ракеты – синие, зеленые, желтые, красные. Их искрящиеся огни переплетались и сыпались на землю дождем искр Победы. Я подумал, что победа – это когда ночью светло, как днем.