– Вот те на, а я, можно сказать, гордился своими ушами, – пошутил Красин.

И все присутствующие в редакции, не сговариваясь, стали смотреть с некоторым беспокойством друг другу на уши и, когда осознали это, дружно рассмеялись…

– Марат Антонович, а почему вы ушли сразу после того, как медведь…

Она не договорила, но вожатый понял ее.

– Испугался, Надя, – просто ответил он. – Боялся, что щека дергаться начнет. Слышала слово «тик»? У меня это бывает. От неприятностей, от испуга, – он улыбнулся. – Все-таки медведь. Мне впервые пришлось пожать лапу медведю. Я еще не привык.

– Вы очень смелый человек.

– Нет, Надя, – мотнул он головой. – Я ответственный человек. Я же за вас отвечаю. Есть материально ответственные люди, а мы, вожатые, духовно ответственные.

В тот же день вечером произошло еще одно событие. Все укладывались спать, когда в палату вошла Милана Григорьевна.

– Быстро все под одеяла! – деловым тоном скомандовала она.

Надина кровать стояла третьей от окна, вернее, от раздвижной стеклянной стены, обращенной к морю. Ветер запрокидывал легкие полупрозрачные шторы, и они развевались над кроватями, как опахала. Ветер был довольно прохладный, и Надя с удовольствием юркнула под одеяло.

– Не холодно? Может, закрыть окно? – спросила вожатая.

– Нет, по-моему, – сказала Надя, и несколько голосов в разных концах палаты поддержали ее.

На противоположной стороне, также на третьей кровати от стеклянной раздвижной стены, возилась, не успевшая улечься Гейла Пейдж из Сиднея. Австралийка очень интересовала Надю, как и вообще все иностранные ребята. Гейла была не в майке и трусах, как остальные артековцы, а в голубой курточке с кружевным воротничком и расклешенной ночной юбочке, не достававшей до колен.

Ноги у нее были красивые, длинные, светлые волосы пышно рассыпались по плечам. «Рисуешь ухо, смотри на пятку», – вспомнила Надя совет Чистякова и с улыбкой подумала: «Ноги у Гейлы до ушей». Недавно этой девочке, живущей на противоположной стороне земного шара, исполнилось шестнадцать лет, и отец, крупный австралийский кинорежиссер, подарил ей эту поездку в Артек.

Серебряный звук горна, возвестивший отбой, давно отзвучал, а Гейла все расчесывала свои густые волосы и никак не могла их расчесать. Вожатая недовольно нахмурилась.

Поймав на себе строгий взгляд Миланы Григорьевны, австралийка доверчиво спросила:

– Пора? Будь готов?

– Пора, пора, давно пора, – неохотно улыбнулась вожатая, а Надя и другие девчонки рассмеялись. Они сегодня слышали от Гейлы бессчетное количество раз эти слова, которые она повторяла впопад и невпопад, по всякому поводу. Только эти три слова успела она усвоить из русского языка.

Гейла поняла, что сейчас у нее получилось «впопад», радостно засмеялась и повторила:

– Пора! Будь готов! Очшен, – добавила она еще одно неожиданно вспомнившееся ей слово и помахала рукой Наде, словно уезжала и посылала прощальный привет.

Надя засмеялась чуточку громче остальных, чтобы показать, что отвечает на шутку своей подопечной. Она знала лучше других английский, и вожатые поручили ей шефство над Робертом Митчеллом и Гейлой Пейдж. За день девочки успели привыкнуть друг к другу и сейчас чувствовали себя почти подругами.

– Надия, пора, пора! Ола, пора, пора! Очшен! – помахала она и другой девочке и только после этого спряталась под одеяло.

– А вот это уже не «очшен», – сказала Милана Григорьевна, останавливаясь перед тумбочкой, на которой лежал довольно большой сверток в красивой целлофановой упаковке. – Это пора, пора сдать в камеру хранения, – передразнила она без улыбки австралийскую девушку и потянулась к свертку.

– No, one can't… – испуганно сказала по-английски Гейла и, отбросив быстрым движением одеяло, схватила сверток и прижала к себе.

Милана Григорьевна выпрямилась.

В минуту крайнего удивления она становилась такой преувеличенно длинной, что гольфы на ногах казались носочками, а пилотка доставала чуть не до потолка.

– Что такое? Все лишние вещи туда, – показала она рукой на дверь. – Туда, на гору, в камеру хранения. Нужно сдать.

– No, one can't, – с еще большим напором и умоляющими интонациями в голосе повторила девушка. – Надия, Ола… No, one can't. It is impossible.

Гейла просила девочек вмешаться, помочь ей. Вожатая тоже посмотрела на Олю и Надю.

– Что она сказала?

– Она говорит: «Нет, это нельзя, это невозможно», – перевела Надя.

– Почему невозможно? У нас такой порядок, – стараясь быть спокойной, объяснила вожатая, – все лишние платья мы сдаем в камеру хранения, чтобы ничего постороннего здесь не было. Это у тебя платье?

– Платие! – радостно подтвердила Гейла. – Bombey!

– Вот и нужно его отнести. – Милана Григорьевна опять показала рукой на сверток и на дверь.

Но девушка упрямо мотала головой и спряталась вместе со свертком под одеялом.

– А вот этого у нас совсем делать не положено, – рассердилась вожатая и попыталась потянуть за угол одеяло.

Тогда в свою очередь рассердилась Гейла. Она стремительно вскочила, словно пружины матраса подбросили ее. Одеяло соскользнуло с плеч, девушка наступила на него и, балансируя на пружинах, громко надорвала упаковку свертка и быстро-быстро принялась распускать белую, блестящую полосу материи, которая с легким шуршанием упала к ее ногам.

– I wait a love! – крикнула она, стараясь быть как можно убедительнее, и, как самый главный аргумент, прижала к подбородку верхний край материи.

– Она говорит, что ждет любовь, – растерянно перевела Надя и повторила, чтобы убедиться в том, что не ошиблась: – I wait a love! Да, она так сказала.

– Не может быть, – не поверила Милана Григорьевна.

Гейла с досадой присела на корточки и заговорила быстро-быстро, обращаясь к одной Наде. При этом она энергично жестикулировала, то подбрасывая над кроватью белую полосу материи, то хлопая себя по коленям. Она сердилась на вожатую за то, что та ее не понимает.

Девочки и Милана Григорьевна переводили взгляды с возмущенного и обиженного лица Гейлы на внимательное, предельно сосредоточенное лицо Нади и досадовали, что улавливают только одно часто повторяющееся выражение: «The cinema… Bombey».

Надя не так хорошо знала английский язык, чтобы схватывать на лету быструю речь. Она напряженно хмурилась, стараясь если не перевести точно, то хотя бы угадать приблизительный смысл.

– Девочки! – сказала она. – Все правильно. Милана Григорьевна…

Когда мама отрезала косы, густые черные пряди вместе с челкой составили правильный прямоугольник, из которого Надя выглядывала, как из окошка, и даже не столько выглядывала, сколько пряталась от назойливых взглядов. Но сейчас она одним движением руки отбросила волосы.

– Девочки, – повторила она, – Гейла не может сдать платье в камеру хранения. Это не простое сари. Ей подарили в Бомбее. Там был… там шел… Там была премьера фильма, который снял ее отец. Гейла там исполняла роль. – В этом месте она посмотрела на австралийку. Та нетерпеливо что-то сказала. Надя выслушала, кивнула и уточнила: – Маленькую роль. А на премьере в Бомбее им… ей подарили белое платье.

– Bombey! Bombey! – охотно подтвердила Гейла и засмеялась, радуясь, что к всеобщему удовольствию все выясняется. И закивала, предлагая Наде продолжать.

– Ну, в общем, она теперь должна надеть его, когда влюбится. Поэтому она и говорит, что ждет любовь. Платье должно быть все время близко, – и не очень уверенно добавила, глядя на австралийку: – У индусов, кажется, есть такой обычай дарить девушкам белые платья. Так?

Надя опустила глаза и это сообщило тому, что она сказала, застенчивую убедительность. Все на секунду замерли. Даже Гейла Пейдж перестала жестикулировать и, восхищенная смущением своей переводчицы, тихо и чуточку испуганно кивнула:

– Так, Надия, так! Будь готов!