— Мне нужен свет, — прошептал Мастерс.

Ведомый строгим расписанием, в рубку влетел Барстоу. И даже не стал выяснять, что происходит.

Мастерс явно переменился. Помогая Дженкинсу искать фонарик, он сперва молчал, зато через некоторое время принялся упорно свистеть, и уже ничто не могло заставить его заткнуться.

Фонарик то и дело ускользал, никак не желая попадаться в руки. Один раз Дженкинс задел его пальцами, но схватить не смог. Прошло несколько часов, прежде чем Дженкинс нащупал фонарик у одной из стен и с победным криком схватил его.

Он нажал кнопку, однако света не увидел. Лампочка разбилась.

Сбежать в мир грез штурман не мог, ибо чувствовал: Мастерс теперь другой, пилот изменился далеко не в лучшую сторону. Он забивался в углы, свистел, словно забыв нормальную речь, и тем пугал Дженкинса. Штурман уже и не помнил, как выглядит пилот; в мыслях Мастерс являлся ему как изможденный желтолицый призрак отмщения.

Барстоу разводил суету, подчиняясь придуманному расписанию. Выполнял работу за пятерых, тогда как на борту не нашлось бы чем занять и ребенка. Зато для Дженкинса наступила пора дикого страха. Он думать не думал ни о Марсе, к которому они подлетали, ни о корабле. Он только знал, что за ним идет охота. Штурман не мог сомкнуть глаз, зная: где-то рядом, в темноте, затаился озлобленный, сумасшедший пилот. Кожа зудела, и Дженкинс с минуты на минуту ожидал нападения.

— Значит, ты не посветишь мне? — очень тихо произнес Мастерс.

— Лампочка разбилась, — ответил Дженкинс, чувствуя, как по коже ползут мурашки.

— Ты зажигаешь фонарик, когда я не вижу.

— Нет! Клянусь, я…

— Сейчас проверим! — радостно воскликнул Мастерс.

Звать на выручку бортмеханика было бесполезно: Барстоу возился в кормовом отсеке, все еще надеясь починить освещение.

И вдруг лампы зажглись — очень медленно, слабо-слабо загорелись потолочные огни и озарили рубку. Хоть и приглушенный, свет все же резанул по глазам. Дженкинс как будто посмотрел на солнце.

Сощурив глаза в узкие щелки, метрах в десяти штурман увидел Мастерса. Пилот, искусавший себе губы в кровь, подобрался и замахнулся на него осколком плексигласового щитка.

— Починил! — кричал Барстоу. — Работают…

В следующую секунду огни, мигнув, погасли.

— Так, спокойно, — сказал Дженкинс Мастерсу.

Пилот не ответил, и штурман заорал в сторону кормы:

— Верни нам свет!

— Поработаю с ним завтра, — ответил бортмеханик. — А теперь пора заняться системой подачи топлива.

— К черту ее! — крикнул Дженкинс. — Мастерс меня сейчас…

Пилот накинулся на него с такой быстротой, что аж воздух загудел.

— Стой! — завопил Дженкинс. — Мы на месте! Прилетели!

— Куда прилетели? — переспросил Мастерс.

— На марсианскую станцию!

Радар загудел, оживая, и на экране показалось сферическое изображение искусственного спутника планеты.

— Мы прилетели. Ну же, парень, очнись. Сажай нас!

Прошло немало времени, прежде чем Мастерс отбросил осколок щитка и метнулся к пульту управления. Посадка превратилась в новый, ни с чем не сравнимый кошмар: заплата на иллюминаторе лишила Мастерса прямого обзора, и он вынужден был полагаться исключительно на радар. Короткая вспышка света ослепила его, и он не мог различить светящихся приборов на панели. Так, пыхтя от усердия, он невидящими глазами пялился перед собой.

Экипаж облачился в скафандры — воздуха на посадочной площадке не было. Барстоу и Дженкинс не раз садились на этой станции и, даже ничего не видя, знали, что делать.

Спутник, хоть и был одной большой машиной, засек «Персефону» с помощью авторадара. Все его системы с шумом ожили: засверкали посадочные огни, выкатились направляющие, грузовые краны выдвигали и разворачивали стрелы. Пробужденные тем же сигналом и питаемые от того же источника, что и прочая техника, роботы — служители станции — выбегали встречать грузовоз.

Мастерс до того торопился увидеть свет, что при заходе на посадку едва не разбил корабль. При снижении поврежденные двигатели не сработали как надо. Перед глазами у Мастерса все плыло, дрожащими руками он пытался нащупать на пульте нужные кнопки и переключатели. Со страшным скрежетом судно днищем врубилось в посадочную полосу и по инерции заскользило вперед, оставляя за собой борозду и сшибая по пути роботов.

Дженкинс честно предупреждал Мастерса, что скорость они развили слишком высокую, но — тщетно.

На самом краю посадочной площадки корабль наконец встал, успев до этого снести с полдесятка построек.

Трое космонавтов со всех ног поспешили к воздушному шлюзу. Открыли первый люк, забрались в камеру и, подождав, пока давление выравняется, открыли следующий. Падая и чертыхаясь, выбрались наружу и…

— О нет, — выдохнул Барстоу. — Это же не мы…

— О да, это мы, — сказал Дженкинс, — врезались в электростанцию.

На посадочной полосе царила мертвая тишина: роботы, направляющие и все огни, привязанные к одному источнику питания, заглохли.

Мастерс разразился безумным хохотом.

Их окружала полная, непроницаемая тьма.

В девять часов Ричард Мевинс как штык стоял у дверей лаборатории Карпентера. Уже входя, он подумал: а нельзя ли отложить эксперимент? Хотя бы пока тошнота не пройдет? Впрочем, достаточно было взглянуть на решительное лицо профессора Карпентера, чтобы понять — просить отсрочки бесполезно.

— Здравствуйте-здравствуйте. — Карпентер подошел, принял у Мевинса пальто и бросил на спинку стула. — Не будем откладывать дело в долгий ящик. Последнюю волю изъявили? Наследника уведомили? Тогда приступим. — И Карпентер отошел к стене, покрытой бесчисленными реле и датчиками.

— Идеально! — констатировал он, повозившись немного с настройками. — Прошу, юноша, залезайте!

Он указал на цилиндрическую освинцованную капсулу на полу. Мевинс медленно, боязливо приблизился к ней. Поразительно, как сам Карпентер — будь он хоть трижды гений — сохраняет ледяное спокойствие?! Хотя чего ему волноваться? Не своей жизнью рискует!

— Вы точно все правильно настроили и подсоединили? — спросил Мевинс. — Нигде проводок не отошел?

— Разумеется, все в порядке, — ответил Карпентер и гордо оглядел заставленную оборудованием комнату: реле, переключатели и прочее — все, что отправит Мевинса в иную эпоху. — Ну же, залезайте и ложитесь.

Мевинс осторожно опустился в камеру, и люк за ним тут же захлопнулся. Длиною в три и высотой в полтора метра цилиндр напоминал саркофаг. Только бы сравнение не оказалось буквальным…

Мевинс посмотрел на панель управления. Еще раньше на ее имитации Карпентер показал, что и когда нажимать, чтобы вернуться назад, в свое время. Ох, как сложно! Мевинс ни за что не справится, все забудет.

Через окошко в дверце он следил, как коренастый Карпентер шустро снует между массивными приборами. Наконец ученый подошел и, заглянув внутрь, радостно произнес:

— Надеюсь, вернетесь целым и невредимым.

Похоже, таким вот неказистым образом он желал Мевинсу удачи. Или… желал удачи себе, чтобы эксперимент удался? С ходу профессора не понять.

— Прощайте, — сказал ученый и потянулся к кнопке пуска. Мевинса охватила паника. Все так зыбко и ненадежно. Подопытного может согнуть в бараний рог из плоти и кожи, а то и вовсе съежить до размеров амебы. И это еще далеко не все, беззаботно обещал Карпентер. Дело, говорил он, в коэффициенте трения пространственно-временного континуума.

Но возможно, Мевинс и не пострадает. Лишь на это он и рассчитывал с самого… да, с самого апреля, когда в читательской колонке журнала «Магия науки» опубликовали довольно длинное письмо. В нем некий профессор Карпентер высмеивал описанную одним из постоянных авторов журнала машину времени: дескать, любой дурак поймет — такая машина работать не будет, ведь автор «изобретения» совершенно не учел функцию временного сдвига и принцип переноса! Для пущей значимости Карпентер привел в письме несколько уравнений, которые помогли бы осуществить задумку.