Все, естественно, началось с прихоти, но потом Дьявол решил, что этот уголок может оказаться весьма полезным — надо же демонстрировать свое расположение тем, кто хорошо себя вел, иными словами, исполнял все его желания.

Бодлер понимал, что ему повезло. Когда он в первый раз появился в Аду, ему уделили особое внимание — отвели прямо к Сатане, избавив от обычных унижений у Гробовщика и Приветствующей Женщины.

— Бодлер, — сказал Дьявол, — мне всегда нравились «Цветы зла»,[87] твои стихи передают мысли необразованных ангелов вроде меня. Мы не в силах выразить их словами.

— Вы очень добры, — ответил Бодлер.

В его голосе слышалась неуверенность. Он никогда не знал, что следует говорить людям, возносившим ему хвалу. Если бы Бодлеру требовалось только заставить людей считать себя великим литератором, он мог бы жить спокойно. Однако у него имелось множество самых разных трудностей и проблем, и сейчас, глядя в величественное декадентское лицо Князя Зла, он понял, что и после смерти покоя ему не видать.

— Я подыскал особенное место, — заявил Дьявол. — Думаю, тебе оно понравится. В особенности после того, как ты поймешь, в каких условиях находятся остальные.

Бодлер подумал немного о жизни в Аду и содрогнулся.

— Я не слишком люблю экскурсии, — ответил поэт. — Нельзя ли просто где-нибудь присесть и выкурить трубку опиума — полагаю, здесь это не запрещено? Мне не очень хочется становиться активным участником представления.

— Вы, поэты, порой кажетесь мне очень деликатными существами, — усмехнулся Дьявол. — Отправляйся на остров Сент-Луис, который я специально создал для таких, как ты, а потом расскажешь, понравилось тебе там или нет.

— Не сомневаюсь, что буду в восторге, — проговорил Бодлер.

— Если так, — небрежно бросил Дьявол, — когда-нибудь я обращусь к тебе за одолжением.

Бодлер выпрямился во весь свой рост. Его опустошенное горем лицо вдруг просветлело. Он посмотрел Дьяволу в глаза.

— Конечно, монсеньор. Все, что в моих силах.

Он произнес именно те слова, которые требовались. Высший класс! Дьявол никогда не оставался равнодушным к таким вещам. Впрочем, что еще делать грешнику, попавшему в лапы Сатаны? Он может только исполнять его волю, хочется ему того или нет.

Остров Сент-Луис оказался очень милым. Не идеальным, но милым. Хотя проницательный взгляд Бодлера, так поразивший литературный мир Парижа, когда его первые стихи появились в «Обозрении двух миров» в 1846 году, сразу заметил недостатки. В первую очередь освещение. Лишь Бог способен воспроизвести несравненный колорит Парижа. Однако Бодлер был слишком хорошо воспитан и к тому же сильно напуган, чтобы хоть что-нибудь сказать Дьяволу.

Дьявол вызывал у него беспокойство. Бодлер не мог поверить, что Князь Зла действительно ко всему равнодушен. Поэт был знаком с повадками Дьявола. Существенную часть информации он почерпнул у По, своего учителя, благодаря переводам и критическим статьям, которыми занимался в последние годы своей жизни. Знаменитый американец просто обожал порассуждать о Дьяволе, и многие из его замечаний задели определенные струны в душе Бодлера. Они оба обладали бесценным знанием.

Так что же ему известно о Дьяволе? Прежде всего: Сатана никогда ничего не делает просто так.

Остается лишь выяснить, какую цену придется заплатить за то, что Дьявол его облагодетельствовал.

Вот какие мысли мучили Бодлера, когда он зашел пообедать в маленькое кафе, которое ужасно напоминало ему такое же заведение на Земле. Даже такие же пережаренные синие бифштексы!

И вдруг… Кто, по-вашему, появился на сцене?

Гробовщик давно ждал этого момента. Вернувшись в Комнату Деаутопсии, он обнаружил, что к нему прибыл новый клиент — лежит на белой мраморной плите, при полном параде, даже знаменитый шелковый шейный платок повязан особым образом. На удлиненном, отвратительно белом лице синевато-серые глаза, в которых пляшут отсветы мечущегося извращенного пламени, какие можно заметить только в глазах самого Дьявола.

Когда Гробовщик подошел, новый клиент быстро сел на мраморной плите. Гробовщик ждал обычной реакции: растерянный взгляд человека, только что заново родившегося в Аду и в смущении оглядывающегося по сторонам.

И не дождался. Маркиз де Сад повернулся к Гробовщику.

— Альфонс, мой дорогой!

— Меня зовут иначе, — возразил Гробовщик.

— А я решил дать тебе такое имя. Какой это раз, пятый?.. Нет, я возвращаюсь к жизни в твоей забавной маленькой abattoir[88] в седьмой раз. Кажется, ты тут немного прибрался, верно?

— А что, заметно? — ответил Гробовщик. — Ну, Донасьен, как тебе кажется, у нас здесь многое изменилось? Тебе ли не знать! Ты ведь попадаешь сюда довольно часто.

— Да, — кивнул Сад с негромким смешком. — Меня все время убивают. Забавно, сколько в Аду собралось ревнителей морали! «Вот де Сад, — говорят они, — по-настоящему ужасный тип, давайте его прикончим». И я получаю удар ножом в живот или веревку на шею. Но порой, когда у них появляется свободное время, находятся патриоты, которые мстят мне чрезвычайно изощренно. Их пытки становятся все более и более продвинутыми, они начинаются…

Тут дверь распахнулась, и в комнату вошел человек — массивный, с выбритой головой, в маленьких блестящих очках, костюме цвета соли с перцем и жестким белым воротничком. На шее туго затянут галстук. А на запястье — «Ролекс» с ремешком из норки.

— Леопольд! — воскликнул Сад, мгновенно узнав старого приятеля по Аду (на Земле они никогда не встречались). — До чего приятно, что мы вернулись к жизни вместе. Как тебя убили на сей раз?

Массивный человек — знаменитый Леопольд фон Захер-Мазох — поджал неприятные узкие губы. Он был известен не меньше де Сада, поскольку тоже явился прародителем нового «изма» — речь идет о мазохизме, получении удовольствия от боли. Впрочем, мало кто знал в этом толк. Захер-Мазох утверждал, будто его великую идею опорочили ноющие ипохондрики-евреи вроде Вуди Аллена. Поскольку мазохизм имеет не больше отношения к жалобам на простуду, проблемам с матерью или на то, что ты не нравишься своему боссу, чем экзистенциализм к тому, чтобы сидеть в одиночестве в комнате и жалеть себя. Так что те, кто так думает, ошибаются. Нет, мазохизм — это воистину старая, отличная штука, и Захер-Мазох всегда считал себя его представителем. Мазохизм связан с сексуальным унижением, способностью почувствовать себя по-настоящему хорошо из-за того, что тебе по-настоящему плохо. Нужен чистокровный австриец благородных кровей, не сомневался Захер-Мазох, чтобы оценить суть явления до конца. Однако его друг де Сад, великий мастер подобных развлечений и весьма одаренный человек, в отличие от Захер-Мазоха испытывает постоянное стремление устраивать безвкусные сцены с невинно страдающими людьми, отчего Захер-Мазох теряет самообладание. И тем не менее приятно снова встретить старого товарища.

— Кое-что в Аду вызывает мое постоянное восхищение, — заявил маркиз де Сад. — Как мастерски Дьявол обеспечивает нас всем необходимым для уничтожения тела и разума! Он чрезвычайно требователен, когда речь заходит о средствах самоуничтожения, правда, Леопольд?

— Я ненавижу, когда ты так говоришь, — ответил Захер-Мазох, присаживаясь возле окна у южной стены клуба «Адское пламя». — Неужели нельзя отказаться от привычки курить опиум? Ты же знаешь, что глупеешь от этой дряни.

— Леопольд, тебя не касается, курю я опиум или нет.

Захер-Мазох остался доволен — он обожал, когда с ним так разговаривали. И добавил, рассчитывая на новый выпад:

— Как ты находишь наш клуб? Нам тебя не хватало.

Сад огляделся. Клуб «Адское пламя» занимал низкое, тускло освещенное, задымленное помещение, где было не продохнуть от запаха жарящегося мяса. Далеко не все знают, как много бывает дыма, когда десять поваров одновременно поворачивают куски мяса на вертелах — сами понимаете, в Аду с вентиляцией дела обстоят не самым блестящим образом. А в остальном, можно сказать, здесь вполне терпимо.