Внезапно ее охватило оцепенение. Она почувствовала себя жутко уставшей, ни на что не способной.

— Девочка, мальчик? — поинтересовался бармен.

— Малышка. К сожалению, нет с собой фото.

«Может, я не права, — думала она отсутствующе. — Может, этот человек — мой муж, а я его жена, и он имеет право ударить меня из-за того, что я ныла всю ночь…»

Звякнула чашка.

— Еще кофе, — сказал автостопщик. — Тебе тоже, дорогая? — Он ухмыльнулся, показав почерневшие зубы.

«Нет, — решила она, — это не мой муж. У моего мужа чистые белые зубы и пара золотых коронок на коренных зубах. А этот человек сроду не бывал у дантиста. Нет, он не мой муж».

— Нет, — прошептала она, глядя на толстого, заросшего щетиной бармена, почесывающего свои дурацкие светлые кудри. Ее остроносый муж-автостопщик жадно глотал вторую чашку кофе, сжимая в свободной руке ключи от машины.

Ключи от ее машины! Тотчас сонливое оцепенение прошло, она очнулась. А может, броситься к двери и выбежать на улицу, в темноту? Но автостопщик уже стоял между ней и дверью.

— Думаю, мы закончили, — сказал он. — Пора ехать дальше.

— Угу, — кивнул бармен. — Так, посмотрим. Два гамбургера — пятьдесят центов, пирог — шестьдесят пять. Три кофе. Итого девяносто пять центов.

— Заплати, дорогая, — обронил автостопщик.

— Нет, — сказала она, прижимая сумочку.

— Я сказал, заплати!

— Сам заплати! — крикнула она. — Послушайте! — Она повернулась к бармену. — Вы что, ослепли? Не видите…

Автостопщик шлепнул ее по губам.

— Ты у меня получишь, — тихо прошипел он. — Получишь так, что мало не покажется.

— Девяносто пять центов, — повторил бармен.

Автостопщик зло уставился на нее, но она сжимала сумочку обеими руками так, что побелели костяшки пальцев. Тогда он выудил из заднего кармана потрепанный бумажник, открыл его и сунул пальцы в один из отделов.

— Вот. — Он бросил на стойку сверкающий серебряный доллар. Бармен взял его с недоверием.

— Это законная монета, — заверил автостопщик, отступая к двери. — Это мой счастливый доллар.

Она смотрела на серебряную монету и недоумевала, откуда она у него. Из Лас-Вегаса? Проиграл все деньги, а доллар оставил на всякий случай?

Ну вот и все! Юркнув за стойку, она приказала:

— Еще кофе. Побыстрее.

Бармен взглянул на нее удивленно, но кофе принес. Сделав глоток, она встала, по-прежнему крепко сжимая сумочку.

— Доллар и пять центов, — сказал бармен.

Автостопщик взглянул на нее со злобой.

— Как насчет одного кофе за счет заведения? — спросил он у бармена, пытаясь выдавить улыбку.

— Плати. Есть деньги на поездку в Кливленд, значит хватит, чтобы заплатить по счету.

— Дорогая…

Но она не смотрела на него. Если он хочет добраться до ее сумочки, ему придется избить ее до беспамятства. Но вряд ли бармен допустит это, даже из мужской солидарности.

— Она нарочно злит меня, — сказал автостопщик.

— Плевать. Ты мне должен пять центов. — Бармен подошел к автостопщику. Его лицо побагровело.

Автостопщик посмотрел на нее. Она смотрела на ключи в его руке.

— Ну ладно, — сказал он и швырнул ключи на стойку бара.

Она схватила их и выбежала на улицу. Стуча зубами, завела машину и включила скорость. Фары осветили дорогу.

Не отрывая взгляда от освещенного участка дороги, она думала о счастливом долларе автостопщика. Его последних деньгах.

Она поежилась.

Что с ним? Избит барменом из-за пяти центов?

Но сейчас она не могла думать об этом. Она не могла даже плакать, потому что стена мрака перед несущимся светом фар вздымалась до самых небес, выжидая момента, чтобы сомкнуться.

Пятого августа в тринадцать тридцать береговая охрана порта Эверглейдз получила тревожный вызов: парусно-моторная яхта «Надежда», несмотря на приближающийся шторм, вышла в море; на борту двое — владелец и его гость. Спустя три часа поисков экипаж спасательного катера «Сибрайт» обнаружил «Надежду» в четырех милях от буя. Сильно поврежденную яхту взяли на буксир. В живых остался только один член экипажа; другого смыло за борт, когда он пытался помочь товарищу…

«Надежда» резво неслась по волнам, и ее длинный плоский форштевень слегка подрагивал на ряби Гольфстрима. Владелец яхты Теодор Дебнер держался за румпель и правил, время от времени плавно подстраиваясь под ветер. Его гость Джордж Мэтьюз прижался к комингсу и пристально глядел на запад, пытаясь рассмотреть песчаное побережье Флориды. С тех пор как яхта покинула Эверглейдз, ни один из мужчин не проронил ни слова.

— Бодрит, нечего сказать, — произнес наконец Мэтьюз.

— Ты о чем? — резко спросил Дебнер.

— О парусном спорте, конечно же.

— А-а-а, — протянул Дебнер и усмехнулся. — Я думал, ты имеешь в виду свои недавние подвиги. Такие развлечения тоже горячат кровь?

Мэтьюз поежился:

— Ну зачем же так начинать? Мы выбрались в открытое море, чтобы все обговорить. Ситуация, черт побери, неприятная.

— Я сейчас сменю галс, — сказал Дебнер. — Будь добр, потрави кливер-шкот.

— Кливер-шкот?

— Берись вон за ту веревку, — пояснил Дебнер. — Когда пойдем против ветра, ослабь ее, но только не выпускай… Э, да ты совсем ничего не знаешь о яхтах?

— Это мой первый выход, — признался Мэтьюз. — Мне больше по душе альпинизм.

Он отыскал нужную веревку и взялся за нее. Яхта тем временем плавно развернулась и пошла против ветра, паруса бешено хлопали.

— Трави, — сказал Дебнер.

Мэтьюз дважды обмотал конец вокруг руки, напряг плечи и отвязал веревку от крепительной утки. Большой кливер с треском наполнился ветром.

— Крепи! — крикнул Дебнер, изо всех сил налегая на румпель. Мэтьюз не мог ничего сделать, его протащило вдоль всего кокпита. Просто невероятно, откуда в треугольном куске парусины столько мощи! Если б Мэтьюз не успел отвязать шкот от руки, его перекинуло бы через крышу каюты.

Наконец яхта легла на другой галс, и Дебнер одной рукой выбрал втугую шкот, пока подветренный кливер не развернулся.

— Я же говорил, что в море от меня проку мало, — дрожащим голосом сказал Мэтьюз, растирая потянутое плечо.

— Ну да. Зато в других делах ты мастер.

Море тем временем волновалось все сильнее, ветер крепчал. Когда они только покинули порт, дуло умеренно, теперь же в парусах завывало. По серому небу неслись рваные черные тучи.

Длинная гоночная яхта тяжело переваливалась на волнах. Идеальное дополнение своего хозяина: изящная, строгая, лощеная, немного резкая на ходу, она будто скользила по морю с легким пренебрежением к последнему.

— Наверное, пора поговорить, — сказал Мэтьюз.

— Затем и вышли в море, — кивнул Дебнер. — Здесь нам никто не помешает обсудить нашу проблему. Давай выкладывай свой секрет. Может, мне удастся опробовать его на чьей-нибудь женушке?

— Все не так, — возразил Мэтьюз. — Мы с Дженни…

— Значит, она для тебя Дженни?

— Я так называл ее в колледже. Я и не думал увидеть ее в том городке. Мы случайно встретились на выставке акварели месяц назад.

— Выставка в маленьком городке, — вслух подумал Дебнер. — Какой удобный предлог для измены.

— Да ты прямо образец остроумия…

— Я обманутый муж, — улыбнулся Дебнер. — Эмоции берут верх.

Мэтьюз чувствовал себя неловко. Он встречался с Дженис — когда она еще носила фамилию Лэйтон — в колледже. Все было невинно, по крайней мере для него: обеды, втиснутые между лекциями по векторному анализу, напряжению и деформации. Походы в кино в свободное время, когда Мэтьюз не готовился к экзамену по второй части высоких температур. Постепенно отношения приобретали серьезный оттенок, но в дело вмешалась война.

На Филиппинах Мэтьюз силился понять, откуда взялась эта серьезность в отношениях с Дженис. И его ждало неприятное открытие: строгий логический анализ по принципам инженерии не дал результатов. Немного позже, без помощи какого бы то ни было анализа, Мэтьюз сообразил: он попросту влюбился.