Прошёл всего день, а он уже смог самостоятельно сесть. Правда, встать не удалось. Ноги не слушались. Странно, но при больной спине, она заставляла его лежать, именно на позвоночнике, не позволяя переворачиваться, притом лежак, был такой жёсткий, будто каменный. За это время, он себе, уже всё отлежал, что можно.

Кайсай уже знал, где он, что с ним случилось и кто эти люди, что его окружают. А произошло следующее. После того, как он вырубил Шушпана и наклонился над ним, подлый Морша, почти в упор всадил ему в спину, как раз, под задравшуюся при наклоне бронь, стрелу, чуть ли не по самый хвостовик и Кайсаю чудом повезло, что вскользь по рёбрам вдоль хребта прошла.

Кулик, захваченный потасовкой, вовремя не заметил, что Морша уже давно держал лук наготове. После того, как тот выстрелил, Кулик впал в неописуемую ярость. Рассказал в красках, что сам такого от себя не ожидал. Помнил только, что кричал: «Это не честно!» и вместо того, чтобы выхватить висевший на поясе меч, выхватил из-за спины топор и ткнув пятками коня, которого кликал Арчи, в два прыжка подскочил к Морше.

Тот от неожиданности, видать, да и с перепугу, закрылся руками крест на крест, а Кулик, так и рубанул по этому «кресту» топором со всего маха. И лук разрубил, и обе руки окультяпил.

Как в дурмане был. Помнил о произошедшем плохо. Только когда с коня соскочил и к Кайсаю подбежал, объявился какой-то старичок рядом. Мелкий такой, как не настоящий, но тогда Кулик этому внимание не придал. Старичок ругался, кричал, создавая неописуемую панику, чуть ли не визжа, чтоб Кулик быстрее тащил убитого, каким он Кайсая посчитал, в лес. То и дело тыкая куда-то в сторону своей тонкой ручкой. Ну, Кулик и потащил его волоком, куда дед указывал.

Уж совсем из сил выбился, а тут глядь, избушка в лесу стоит и баба при ней голая. Дед на Кулика орёт, тащи, мол, быстрей, а Кулик орёт бабе, мол, давай, помогай. В общем, когда дотащил Кайсая до избы, то по словам белобрысого, сам чуть не сдох. Еле отдышался.

Пока в избу затащили, раздели, уж вовсе без сил был, а как баба начала спину ножом резать, чтоб стрелу достать, Кулику, вообще, плохо стало, и он присел у стеночки. Баба, что голышом бегала, оказалась еги-бабой. Самой настоящей! Только откуда она здесь взялась, Кулик не знал, хотя этот лес, с малолетства излазил вдоль и поперёк. Никакой еги-бабы в их лесу, никогда, отродясь не водилось.

Да, и дед тот, подозрительный, пропал сразу, как сквозь землю провалился. Молодец даже засомневался, а был ли он. Кулик рассказывал Кайсаю, всё это, почти, шёпотом, постоянно намекая, что тут, всё не чисто, но у еги-бабы ничего спрашивать не стал, надеясь, что всё обойдётся, как-нибудь и разрешится, само по себе.

Только к вечеру, решил украдкой вернуться к развилке. Ни Шушпана, ни Морши, он там не нашёл. Костёр потушен. Коней бандитских тоже нет, а вот его конь и конь Кайсая, гуляли по полю, но ходили друг от друга поодаль. Он вспомнил про золотой пояс Кайсая, который тот сбросил, но поискав его, на том месте не нашёл.

Своего коня он забрал, а вот конь Кайсая, не дался. Так и остался пастись. Кулик каждый день ходил туда и каждый день издали уговаривал коня топать к хозяину. Тот смотрел на него, как будто слушая, но идти отказывался.

На следующее утро, при солнечном свете, увидев отчётливый след крови, уходящий в лес по дороге в сторону их поселения, Кулик поехал по следу и невдалеке обнаружил Моршу. Сдох он. Истёк кровью, видать. Ума не хватило культяпки в костре прижечь. Вместо этого рванул в поселение, даже про своего коня забыв, да, далеко не убежал.

Как только Кайсай смог самостоятельно передвигаться, он тут же стал порываться вернуться обратно к развилке за конём, которого он звал Васа, но голая баба, сразу осадила его, притом довольно спокойно, но тем не менее очень убедительно:

— Не переживай, касатик, — прожурчала она, хитро улыбаясь, — никуда твоя коняга не денется. Там за ним присмотрят. Пусть походит, травку пощиплет. От тебя, дурня, отдохнёт.

Как ни странно, но её слова подействовали волшебным образом. Кайсай сразу успокоился и уверовал в то, что она говорит, притом уверовал безоговорочно.

Вообще, эта баба, производила на него непонятное воздействие. Сначала, пока он лежал, она всякий раз, прохаживая мимо него, туда-сюда и без зазрения совести, нещадно возбуждала. Он отчаянно боролся с этой постыдной напастью, но всё тщетно. Даже глаза зажмуривал, чтоб не смотреть, так этот предатель возбуждался от одного её шороха и лёгкого дуновения воздуха, которое баба производила, проходя мимо.

Потом, толи привык, к её виду, толи она ослабила своё колдовство, а он склонялся именно ко второму варианту, еги-баба перестала его возбуждать и если на ней не задерживать внимание, то, вообще, ничего с его предательским органом не происходило.

Когда же Кайсай начал ходить самостоятельно, эта напасть навалилась с новой силой. Правда, тогда он уже одел свои штаны и это было не так заметно, но эта дрянь с титьками, видать всё чувствовала и всё про него знала, поэтому, то и дело ехидно ухмылялась, проходя мимо.

Странное чувство. К самой бабе, которая, вообще никогда не одевалась, Кайсай был абсолютно равнодушен, а вот его член, как будто ему не принадлежал и жил своей самостоятельной жизнью. Наконец, Кайсай не выдержал и в один прекрасный день, решил с этим разобраться.

— Апити, — обратился он к ней, — зачем ты это делаешь?

— Чё? — переспросила та удивлённо.

— Зачем ты заставляешь мой уд, при виде тебя, вечно вскакивать, как у бешеного жеребца? — спросил он на прямую, глядя ей прямо в маслянистые тёмно-серые глаза и не желая ходить вокруг да около.

— А чё? — пожала баба плечами, взаимно решив поиграть в честную игру и так же уставилась, бестыже глаза в глаза, — тебе чё жалко, чё ли? У тебя не убудет, а мне нравится.

С этими словами, крутанулась и пошла дальше по своим делам, расплывшись в ехидной улыбке. Вот и по говорили. Вот и разобрался.

— Прекрати! — заковылял он следом и буквально, крича вдогонку, — он у меня уже болит.

— Гляньте на него, — тут же отреагировала она на его вопли, не останавливаясь и не оборачиваясь, — болит он у него. Не тереби руками, вот и болеть не будет.

— Ничего я его не тереблю! — чуть не заорал от обиды Кайсай.

Она остановилась. Обернулась. И всё с той же ехидной улыбочкой, уставилась ему на штаны, как раз в то место, к которому он прижал обе руки, как бы удерживая, чтоб тот не выскочил.

Заметив её пристальный взгляд, он тут же оторвал руки от надоедливой «торчалки» и поднял их вверх над головой. Ему вдруг стало стыдно, будто она его поймала на месте преступления, хотя это было вовсе не то, что она подумала. Он, просто… Ну, в общем, опять облажался.

Следующий раз, он набрался смелости и решил подойти к этой проблеме, с другой стороны.

— Апити, — обратился он к ней, как-то, вполне доброжелательно, как бы между прочим, — а почему ты никогда не одеваешься? Тебе не холодно?

Он надеялся, что если заставит её одеться, то его, уже ненавистный отросток, прекратит на еги-бабу реагировать. Но не тут-то было.

— Я у себя дома. Как хочу, так и хожу, — ответила баба также просто и обыденно, — я всю жизнь так хожу. Очень удобно. Ничего не мешает. Сам попробуй, глядишь понравится.

Какая Кайсая муха укусила, он не знал, но, толи, из принципа, толи, от безысходности, тут же взял и разнагишался. Полностью. И как только в психе скинул с себя последний сапог, и хотел продемонстрировать ей себя со злорадной ухмылкой презрения, чтоб та подавилась, как утомившийся орган обмяк, повис, а чуть погодя и вовсе скукожился.

А эта дрянь, принялась хохотать, тыкая пальцем в измельчавший отросток, да, так заливисто и заразно, что Кайсаю хотелось её прибить, тут же и притом самым изощрённым способом.

После этого, так и ходил всё время, что жил у неё, голышом и больше этот огрызок позора, даже ни разу не дёрнулся, похоже забыв, вообще, как это делается.