Беременные изготавливали и заговаривали обереги, которые должны были служить помощью при родах. Также, в эти дни, для них варилась постная каша. Детей, особенно тщательно полагалось оберегать заговорами и заботой. Пока матери занимались кутом, молодняк продолжал проводить время на посиделках, что начались ещё со Святок. Шла гадальная седмица.

Седмица, кроме всего прочего, считалась хранительницей скота, поэтому проводили ритуалы по защите от падежа и хищных зверей, в первую очередь от волков. Пока бабы домами занимались, мужики устраивали братчины, на которых непременно подавали мясные блюда. Мяса было в изобилии, шёл Мясоед, время так называлось.

Кроме того, устраивалась специальная ритуальная охота на кабана. Ходили мужики всем скопом. Убитого вепря на рогатинах носили по всему селению. Торжественное шествие, превращалось в массовую демонстрацию. Готовили сообща и каждому полагался кусочек.

Но самым главным, изначальным праздником этой седмицы, считались праздники в честь Вала Великого, Ледяного, да Морозного. Вот на Валовы то дни и пришла в светёлку Райс Матёрая, по прозвищу Любовь. Села на лавку, не говоря ни слова и как бы извиняясь, улыбнулась, смотря на переставшую расчёсываться девку.

Рыжая сразу поняла, что её ждёт. Белобрысая чётко заявила, ещё осенью, что следующий круг, начнётся именно на Валовы дни, а Апити, как выяснилось, всегда предсказывала истинное и никогда не ошибалась, поэтому Райс была к этому готова.

Ещё с того раза, как царская дочь прошла шестой круг, отношения к Матёрым, у обоих девок поменялось. Действительно, повзрослевшие, они изменили своё поведение к вековухам и всю осень и зиму мучили седовласых хранительниц Терема своими расспросами, до состояния «выеденной плеши», как одна из них выразилась.

Про седьмой круг девки выпытали всё, что могли, но «прелесть» его была, как раз в том, что двух одинаковых прохождений, на памяти Матёрых, никогда не было. Тем этот круг от остальных и отличался, что был непредсказуем.

Поведали они о том, как сами проходили, притом, воспоминания вылились в дружную бабью попойку на всю ночь. Рассказали про разные случаи с другими, проходящими испытания, притом были и печальные, трагические и таких, как выяснилось, было предостаточно, но Матёрые, тут же заверили перепуганных девок, что, мол, они верят и в Райс, и в Апити, что те этот круг пройдут, ибо достойны.

Рассказала Любовь и о прохождении этого круга Тиорантой, мамой Райс. Конечно, она рассказала, что знала, вернее, что ещё будущая, тогда, царица поведала, а о чём умолчала, того Любовь не знала, а додумывать не хотела. В общем, Райс, в душе была готова и примерно представляла себе, что её ожидает, но также настраиваясь на то, что у неё будет всё по-другому, не так, как у остальных.

На дворе было морозно, поэтому путешественницы оделись тепло, так как Любовь заявила, что путь не близок, и на все расспросы, «куда идём?», так до самого достижения цели путешествия, сохраняла тайну. Взвалили на плечи, при помощи девченят терема, по тяжеленому мешку и попрощавшись со всеми, кто провожал, двинулись, но не в лес, а по дороге, в обратную сторону.

Пройдя очередной лесок, попавшийся на их пути, насквозь, Любовь свернула в степь и они, проваливаясь в сугробы, местами по пояс, двинулись по нетронутой снежной пустыне, в направлении, известном только Матёрой.

Шли достаточно долго. Стало темнеть. Райс запыхавшись и уже взмокнув под тулупом, шагала за вековухой, которая, казалось, не знала усталости, и не о чём не спрашивала, хотя так и подмывало узнать, долго ли им ещё снег буравить.

Наконец, Матёрая резко остановилась и огляделась вокруг. Райс тоже встала и утерев вспотевшее лицо варежкой, за озиралась по сторонам, с удивлением отметив, что не заметила, как они вскарабкались на высоченный холм, на вершине которого, теперь стояли и оглядывали темнеющие просторы, раскинувшиеся во все стороны.

— Ну вроде успели, — выдохнула облегчённо Любовь, начав рыть снег ногами, что-то под ним разыскивая.

Снег на вершине едва достигал колена и был плотный, поэтому ступать по нему, было сподручно, но как оказалось, Матёрая не искала, а разрывала что-то, освобождая от снега. Видимо, искать, даже под снегом, ей не требовалось, ибо знала, где и что тут может лежать. Наконец, она очистила небольшой участок и Райс поняла, что та откапывала. Это был большой камень, почти плоский. Размером в полтора её роста длиной и в размах её рук шириной.

Вековуха сделала несколько кругов вокруг очищенного от снега камня, утаптывая дорожку и оглядев работу, удовлетворённо, что-то пробурчала себе под нос, отправляясь вниз по склону, «распинывать» снег, уже там, утаптывая другую поляну. Сбросила свой мешок и стянув второй с Райс, которая, как собачонка бегала за ней, пристроила поклажу на краю утоптанного места.

Райс всю дорогу гадала, что же такое тяжёлое тащила, а когда Любовь развязав мешок, стала вынимать оттуда, одно полено за другим, даже рот раскрыла от возмущения, но возмутиться ей Матёрая не дала.

— А ты чё же думала, пока ты в круге валяться будешь, мне тут замерзать? Я в ночь обратно не пойду. Заночую у костра. С утра уйду, а ты, как Вал отпустит, сама в Терем пошлёпаешь. Я думаю, по следу дойдёшь, не заблудишься. А если в эту ночь не придёт, что, замерзать будешь, дожидаясь следующей? А если и на вторую не придёт? Да, на третий день, ты каждое полено целовать будешь, что останется. Так что не дёргайся, ещё мало принесли.

Из рассказов, Райс знала, что этот круг никогда долгим не был и в большинстве случаев, укладывался, максимум, в три дня, вернее, в три ночи. Особо «одарённые», задерживались до пяти. Ну, а те, кто дольше, то находили их на том камне замёрзшими, как ледышки. Хотя ледышек, уже и в первую ночь было предостаточно. К последним, Райс себя причислять не хотела и надеялась управиться за ночь, как и её мама. Хотя, мысленно настраивалась всё же, на более долгий срок пребывания у Великого Вала «в гостях».

Они практически не говорили, думая каждая о своём. Матёрая развела костёр и обе уселись пить густой, мясной отвар, заранее приготовленный ещё в Тереме, который, вековуха, тут же разогрела в небольшом котелке. Хлебали по очереди. Райс, ни пить, не есть не хотелось, но на нервной почве, иногда даже увлекалась и Матёрой, приходилось у неё котелок отбирать силой.

Ночь была ясная, звёздная. Любовь сидя у костра, то и дело вскидывала голову в темноту неба и наконец, проговорила:

— Пора.

Райс безропотно встала, посмотрела на заснеженный холм, а затем обернулась к Матёрой и попросила:

— Любовь, только ты, пожалуйста, прежде чем уходить с утра, проверь меня.

— Вот ещё, — пробурчала недовольно вековуха, — даже не думай об этом. Думай о том, что сама дойдёшь. Ишь, сопли распустила.

— Ладно, — отмахнулась девка, — дойду.

И зашагала по протоптанной дорожке на верх, к камню.

Устроилась на валуне в полной темноте, на ощупь. Лёжа на спине и закрывая глаза, скомандовала себе успокоиться, потерпеть и сдержать свои дурные мысли, чтоб наружу не лезли.

По рассказам тех, кто прошёл данный круг, главное было в ожидании. Вал мог не прийти в первую ночь, мог не прийти и во вторую, и в третью. Те, кто замёрз, по мнению Матёрых, просто засыпал на морозе, не дождавшись, поэтому Райс, отсыпалась последние три дня под настойками вековух, аж «по самое не хочу» и теперь была, что называется, не в одном глазу, но вместе с тем понимала, что девки на этом камне засыпали не от того, что спать хотели, а от того, что просто замерзали. Но не успела она обо всём этом подумать и как следует приготовиться и собраться с нужными мыслями, как он пришёл…

Лёгкий ветерок обдул тело, как будто на ней не было, ни сапог меховых, ни таких же штанов, ни тулупа с шапкой и меховых рукавиц. Она неожиданно почувствовала себя голой, но при этом холодно не было. Стало страшно. Ветерок, хоть и был ласковым, но за ним сила чувствовалась, немереная.

Поток обтекающего воздуха становился плотнее и гуще, пока его консистенция, не стала подобна воде. Дыхание Райс, само собой, стало медленным, тягучим и глубоким. Каждый вдох и выдох, из-за плотности воздуха, растягивался на один удар сердца, дольше предыдущего. Она не знала почему, но Райс, только и делала, что считала собственный пульс, который гулкими, глухими ударами, колотил по ушам. Сначала, вдох и выдох составлял восемь ударов сердца. Через пару вдохов, они увеличились до девяти и так далее.