Молодняк поднялся в полном составе, никто не остался сидеть, что говорило о всеобщей решимости, а в руках колдуна появился очень странный нож. Асаргад даже не сразу понял, что это. Только когда колдун подошёл к нему, притом к первому из всех и выставил его перед собой, молодой человек понял, что это такое. Нож был каменный, буквально высеченный из чёрного осколка и отполированный до зеркального блеска.

Асаргад взглянул колдуну в глаза и дыхание его остановилось. Ужас сковал будущего воина, настолько они были страшные и безжизненные. Абсолютно чёрные горошины зрачков без радужки, залитые кровью белки, вцепились в его взгляд с такой хваткой, что оторваться от них, не было никакой возможности. Только когда колдун медленно прикрыл глаза, как бы отпуская жертву, Асаргад встрепенулся и учащённо задышал.

— Руку, — тихо и устало проскрипел колдун, обращаясь к Асаргаду.

Тот протянул левую руку, как учили и приготовился к боли. Колдун взял его ладонь и полосонул ножом. Никакой боли Асаргад не почувствовал, не поняв почему. Поперёк ладони выступила жирная полоса ярко алой жизненной жидкости. Колдун, удерживая его ладонь к верху, как бы заставляя наполняться её кровью, как чашу, спокойно и обыденно проговорил:

— Повторяй за мной.

Асаргад принялся повторять всё, что говорил страшный колдун.

— Присягаю, в походе не блядить. Слово моё веско. Что обещал, сделаю. Не сделаю, умру.

После того, как новобранец повторил за ним последние слова, он резко перевернул наполненную ладонь, и струйка крови вылилась на землю. Колдун внимательно и довольно долго рассматривал образовавшуюся на земле разбрызганную лужицу, а за тем, утвердительно кивнув головой, вновь развернул ладонь к верху и полосонул по ней второй раз, заговорив дальше:

— Повторяй. Присягаю, в походе не татить. Вся добыча в общий котёл. Моё только то, что мне наделено. Не доложив в общий котёл или взяв не своё, умру.

Вторая лужица крови образовалась рядом с первой. Колдун опять принялся её рассматривать. Что он по ней читал, для Асаргада осталось загадкой, но то, что он в ней видел какой-то скрытый смысл, воин понимал однозначно.

Третья полоса распорола кожу ладони, и третья клятва зазвучала из его уст:

— Повторяй, — грозно и даже зло проскрипел колдун, — присягаю, в походе не еть. Воин и желание иметь женщину не совместимы. Если я проявлю слабость и возжелаю женщину, умру.

После тщательного осмотра третьей лужицы крови, колдун одобрительно кивнул и вновь посмотрев своим леденящим взглядом в глаза Асаргада, торжественно произнёс:

— Твоя присяга принята, воин. Ступай в общий круг.

С этими словами он указал на всех остальных воинов орды, которые во всеоружии окружили большую кучу хвороста и переминаясь с ноги на ногу, молча стояли, чего-то ожидая. Асаргад сжал исполосованную ладонь, медленно, на войлочных, не послушных ногах, поплёлся к общей массе, взглядом выискивая Арбата, но того видно не было, хотя новоиспечённый ордынский воин, понимал, что тот должен быть где-то с краю. Не того полёта птица, чтобы подпускать его близко к центру, у которого собралась элита орды, во главе с самим Теиспой.

Он действительно обнаружил своего номинального десятника с краю, только почти с противоположной стороны, от того места, где приносил присягу. Арбат встретил его искрящимся, радостным взглядом, с широко открытым ртом, растянутым улыбкой. Странно, но он был неподдельно счастлив за своего, ни пойми кого, не то подчинённого, не то командира. Арбат по сути своей, был пацан простой, как налёт пыли на сапоге.

В скором времени, все вновь присягнувшие, влились в общий широкий круг, обступивший гору хвороста и колдун, пробравшись, через расступившуюся перед ним массу, с трудом, неуклюже путаясь в подоле бабьей рубахи, вскарабкался на верх кучи и неустойчиво балансируя, воткнул в самую верхушку акинак.

Толпа разом оживилась, нетерпеливо за шевелилась. Асаргад оглядывая рядом стоящих воинов, лишь понял, что те готовятся к ритуальному действу, крепя оружие, подтягивая пояса, доспехи и поправляя сапоги. Он помнил из рассказов отца, что сейчас должен будет начаться боевой карагод. Притом отец, всегда рассказывал об этом хитро посмеиваясь в усы, как бы, что-то сознательно не договаривая, скрывая.

Колдун ритмично запел на непонятном языке и все воины, повернувшись налево и прихлопывая ему в такт в ладоши, двинулись по кругу медленным бегом, в ритме песни колдуна и собственных хлопков, резко при этом, в том же ритме, через три на четвёртый, громко выдыхая воздух со звуком «Ху».

Асаргад подражая всем, так же запрыгал следом, за впереди мелькающей спиной, хлопая в такт поступи в ладоши, скорее имитируя хлопок, так как левая ладонь была изрезана. Она хоть и не кровоточила, но бить по ней он не решился. И «хукать» поначалу стеснялся. Ему всё это казалось каким-то не серьёзным…

Когда песнь и с нею карагод остановился, а Асаргад, весь измазанный и забрызганный собственной кровью, хлеставшей из разорванной в клочья кожи ладони, тяжело хватал пыльный воздух, запыхавшись от быстрого бега. Внутри себя, он почувствовал странную и вместе с тем приятную, крупную дрожь возбуждения и азарта, так и рвавшегося наружу. Несмотря на всю свою феноменальную память, он смутно вспоминал, что с ним происходило, вовремя странного ритуального танца.

Всё, что ему приходило на память, так это то, что он был единым вихрем, невиданным человеческим смерчем и ощущал себя, не как частица чего-то общего, а как единая и не делимая общность, какого-то огромного и бесконечно могучего, живого существа, способного крушить горы и вырывать реки из земли вместе с руслами.

Одним «ху», как траву ногой, стелить к земле огромные леса и полчища неразумных врагов, по дурости своей, встающих на его пути. Ощущение этой великой силы в собственных жилах, ввергало в состояние эйфории и лёгкого опьянения. Асаргад оглянулся и понял, что в этом состоянии находятся все воины орды. Все чувствовали одно и тоже и готовы были вновь объединить частички этого колдовства в нечто единое и кинуться в бой, сметая всё на своём пути.

Все, тяжело дыша, упивались счастьем всесилия, радостно озираясь по сторонам и ликуя, молча оглядывали, стоящих рядом, осознавая некое родство душ с теми, с кем только что «единились» в целое.

Вечером, у десятского костра, только и разговоров было про карагод. Про присягу, как-то даже не вспоминали. Невзрачно она прошла, по сравнению с боевым танцем, но слова отца, не раз в долблёные в сознание Асаргада, говорили о том, что состояние единения, конечно, хорошо и сродни чуду, но присяга, хоть и оттеснённая на второй план всем последующим действом, всё же значительно важнее и главное, она, в отличии от танца, смертоносна, как беззвучно ползущая гадюка и он счёл нужным, ещё раз напомнить о серьёзности тех законов, которые они окропили кровью, притом говорил он обо всём этом, обращаясь, непосредственно к Уйбару, зная его слабость к женскому полу и силу его пагубных привычек и на счёт языка, и на счёт золота. Эйфория Уйбара сразу сникла, и он призадумался…

Первый их боевой поход был на запад, в сказочно красивые горы, сплошь, с подножья до вершин хребтов, поросших огромными вековыми деревьями. Их орда, только единожды столкнулась в открытом бою с врагом и то он был малочисленней и к тому же плохо вооружён. Такое складывалось впечатление, что враг собрал всех, кого не попадя, вооружил, чем пришлось и кинул на растерзание, хорошо вооружённой, сплочённой в единый конный кулак, орду Теиспы.

Лишь несколько человек, стоящих во главе противника, оказали хоть какое-то сопротивление. Остальные, были просто сметены, перебиты и затоптаны. Вообще, Асаргад, привыкший много думать и анализировать, никак не мог понять цель этого похода. Добыча, даже после тщательной мародёрки, была более, чем скромной.

Враг настолько был слаб, что не имело никакого смысла, гнать на него такое огромное войско. Самое ценное, что они получили за поход, были забранные в рабство люди, притом Теиспа, не гнушался всеми подряд, даже стариками, хотя молодых девушек и женщин, даже Асаргад, не больно падкий на женский пол, оценил по достоинству.