«Я люблю тебя», — сказала она тогда отцу. Мольба, извинение и просто признание, как оно есть: восемнадцать лет любви. Неужели это ничто? Это правда ничего не стоит?

Да, именно так, ничего. Она поняла это, когда отец поднял её, сжимая запястья дочери в своих руках, и оттолкнул. Она увидела это в грязном полу своей темницы. Услышала в звуке рвущегося вдоль спины грязного платья.

Кестрел подумала о ястребе, который сейчас, должно быть, как раз держит путь к её отцу. Она представила, как он огибает деревья, стремительно несётся вниз. Как его когти сжимаются вокруг поднятого кулака. Как отец разворачивает скрученное в трубочку послание. Ловушку, расставленную ею.

«Попадись в неё», — молила она.

«Ты мыслишь, как настоящий стратег», — сказал он однажды дочери.

«Так убедись же в этом».

«Узнай, что я могу сделать с тобой. Посмотри, что ты сделал со мной».

— Кестрел? — Голос Арина прозвучал неуверенно. Она поняла, что это связано с тем, как она выглядела. Рука сжалась вокруг эфеса кинжала, на лице бушует пламя. Но стоило ему продолжить говорить, как она прервала его:

— У тебя еще осталась целебная мазь?

— О. — Он пошарил под кожаным фартуком, надетым поверх его одежды, и вытащил из кармана маленькую баночку. — Следовало сразу тебе отдать. Я... отвлекся и забыл.

Кестрел взяла её и ушла.

* * *

Как правило, Кестрел наслаждалась своим одиночеством в палатке. Та принадлежала только ей, внутри девушка была скрыта от посторонних глаз, в отличие от той же тюрьмы, где за ней постоянно следили. Не говоря уж о столице. Даже в Геране, когда тот был колонией. Уединение приносило покой и облегчение. Круг грубого холста, был словно коконом вокруг неё, светившимся солнечным светом в течение дня.

Однако теперь, когда до неё донёсся гомон лагеря (люди, разговаривающие на двух языках; лошади и птицы, насекомые и скрежет точильных камней), она почувствовала себя, как в тот первый день, когда Арин поставил её палатку, одной.

Кестрел сняла штаны и размотала повязку. Та была сырой и тяжелой из-за купания в реке.

Рана не кровоточила. И уже так сильно не болела. Но девушка все равно нанесла мазь на порез. Когда кожа онемела, ей вспомнились наркотики, что давали в тюрьме. Сердце болезненно сжалось. Кестрел скучала по вкусу той воды и по тому, как она влияла на неё.

Она нарисовала узор мазью, проведя вниз по бедру в том месте, где Арин касался её ноги. Кожа онемела.

Кестрел вновь перевязала ногу и попыталась представить утро, когда она соберёт свою палатку, когда весь лагерь снимется с места и отправится на юг, чтобы напасть на её отца.

Глава 27

Они ещё раз разделили армию. Одна часть была направлена в Эрилит, чтобы сделать вид, будто особняк готовится к осаде. Если отец Кестрел поверит зашифрованной записке, то пошлёт вперед шпионов для сбора информации по поместью.

Рошар отправил туда большую часть тележек с припасами. И все пушки. Это был риск.

— Быстрые и лёгкие. — Он произнёс это так, будто это был забавный эксперимент, в пользу которого они, развлечения ради, сделали выбор, а не опасная необходимость, вынуждающая оставить их артиллерию. Но им нельзя было привлекать к себе внимание — чем меньше армия, тем она менее заметна. И скорость была важна, и местность была пересечённой. А им нужно проложить путь через лес вверх по склонам, к главной дороге.

— Меня беспокоят деревья, — сказала Кестрел Рошару в конце их первого дня продвижения на юг. Над головами сновали, охотясь за насекомыми, птички ирриэль, казавшиеся чёрными отпечатками пальцев на фоне фиолетовых небес. Кестрел схватила игральную карту с травы. Рядом на костре, вертясь на вертеле, жарился кролик, кожа которого уже подрумянилась и потрескивала. Арин надрезал кроличью плоть, чтобы проверить на готовность. Слишком розовая. Он добавил в костер веточки смолистого дерева сиррин. Они мгновенно занялись синим пламенем.

— Беспокоят? В каком смысле? — Рошар заглянул в свои карты и застонал.

Но Арин, наблюдавший за игрой, не принимая в ней участия, уже догадался, о чём думала Кестрел.

— Нам нужны деревья для прикрытия, — сказал он, — но с ними сложно будет использовать пушки. Тяжело будет поразить цель на дороге внизу.

— Тогда их лучше срубить. — Пришёл черед ходить Рошару. — Может быть, нам и подлеска хватит для прикрытия, если мы пригнёмся.

Кестрел прищелкнула зубами на восточный манер, обозначив тем самым свое раздражение.

— Ты выучилась этому от меня, — радостно сообщил принц, — а теперь признавайся — карты краплёные?

— Я никогда не жульничаю, — невозмутимо парировала она.

— Нельзя срубать деревья, — сказал Арин.

— Сосредоточенность — моё кредо, — сказала Кестрел принцу, резко хватая карты, что он сбросил на стол.

— Для ясности: это я позволяю тебе выигрывать. Я всё время позволяю тебе выигрывать.

— Очевидно, что деревья срубать нельзя, — сказала она, — мой отец заметит внезапное появление огромного количества пеньков. Проще всего тогда будет нарисовать  указатель — мы здесь.

— Или... — сказал Арин.

Она подняла на него взгляд.

— О чём ты думаешь?

— Сколько в нашем распоряжении верёвок?

— Двести двенадцать в длину.

— Ты наизусть знаешь, что у нас есть и в каких количествах? — спросил Рошар.

— Да, — ответила Кестрел.

— Поди ещё и сможешь рассказать наизусть?

— Да.

— Сколько мешков зерна для лошадей?

— Шестьдесят два. Играй. Можешь считать, как тебе заблагорассудится, ты всё равно проиграешь.

— Попытки отвлечь её, как правило, оборачиваются полным крахом, — сказал Арин принцу.

— Ну, сыграй тогда ты с победительницей, — отозвался Рошар, — и я смогу понаблюдать за твоей манерой игры.

Арин вновь проверил кролика на готовность и снял его с огня.

— Нет.

Кестрел, к своему удивлению, ощутила, как сердце укололо разочарование.

— Почему это? — спросил Рошар.

Арин срезал мясо с костей на тарелку.

Кестрел, которая не была до конца уверена, хочется ли ей услышать ответ Арина, заговорила сама:

— Для чего тебе верёвка?

— Ну же, удиви нас, Арин, — сказал Рошар. — Вот как мы это проворачиваем — он придумывает нечто гениальное, а вся слава достается мне.

— Расскажи, — попросила Кестрел.

Арин поставил тарелку.

— Я не стану играть, потому что даже когда я выигрываю, — я одновременно и проигрываю. Для нас это никогда не было просто игрой.

Рошар, который лежал, растянувшись на боку на траве, согнув локоть, в качестве опоры, и уложив щёку на ладонь, приподнял брови, глядя на девушку.

— Я спрашивала о верёвке, — пробормотала она.

Рошар перевёл взгляд с неё на Арина.

— Ну да, верёвка. И почему мы не говорим о том, о чём на самом деле и должны?

* * *

Они заняли позиции. Кестрел выжидала с канонирами за тонким рядком деревьев, граничащих с холмом, с которого открывался хороший обзор на дорогу. Ветер терзал листья. Деревья скрипели. Канониры, в основном геранцы, нервно поглядывали на проект Арина.

Большая часть солдат почти весь день орудовала двуручными пилами, топорами да верёвками. Всем, что нашлось пригодного для подобной работы в тележках с припасами.

Арин обвязал каждый ствол и закрепил веревки далеко в лесу. Каждое дерево было уникальным, его длина, диаметр, наклон. Все стволы установили под разными углами. После того, как деревья были привязаны на уготованные им позиции, солдаты подпилили их у основания — но не до конца.

— Когда валорианцы подойдут, — сказал Арин, — режьте верёвки.

— Ты хочешь меня убить, — сказал Рошар. — Какая нелепость. Принц обычно встречает свой конец в сражении. Он не может быть раздавлен упавшим деревом. Держу пари, ты неправильно связал все эти стволы.

Улыбка дернула уголок губ Арина. В воздухе висели опилки вперемешку с песком.

— После всего случившегося, — сказал Арин Кестрел, — я не позволю, чтобы ты пострадала из-за дерева.