— Ты моя служанка?

Его кузина дёрнулась. Он заметил: Кестрел поняла, что сказала что-то не то. Сарсин взглянула на брата. Он склонился и прошептал ей что-то на ухо.

Сарсин аккуратно поставила обувь в пару.

— Да, — наконец произнесла она. — Я побуду ею, если хочешь. — Она поднялась и стала помогать Кестрел снимать верхнюю одежду.

Нечто, что Арин пытался задушить внутри себя, будучи ещё в тундре, начало проситься выплеснуться наружу. Он не представлял, что случится, если все-таки внутренне отпустит себя. Ему нужно было выговориться... если ему вообще было что сказать... он ощущал дрожь, очень похожую на ту, что охватывала в тундре Кестрел по ночам.

Сарсин перехватила его взгляд. Она вздернула брови и перестала раздевать Кестрел. Её послание было предельно ясным.

Он кивнул. Арин должен уйти, конечно, должен, но он не мог заставить себя двигаться.

— Арин. — Теперь голос Сарсин прозвучал сурово.

Он развернулся, но не успев сделать несколько шагов, услышал, как Сарсин охнула. Он оглянулся.

Его глаза широко распахнулись. И он тут уже был рядом с ними, прежде, чем осознал, что сделал шаг. Его рука схватилась за свободный край рубахи Кестрел на плече. Он увидел его: красный рубец, расчертивший лопатку. Она вырвалась из его хватки. Одежда порвалась. Не сильно. Но достаточно.

— Арин! — Возмутилась Сарсин.

Он увидел еще рубцы, похожие на его собственные. Они рассекали её кожу, но прятались под одеждой. Он знал, что они по всей её спине.

— Я же тебя спросил?! — Его голос прозвучал отчаянно. — Я же спрашивал тебя, не пострадала ли ты...

— Всё в порядке. Всё зажило.

— Но ведь ты пострадала.

— Я не помню.

Он ей не поверил.

— Как это случилось? Как ты могла не сказать мне? — Он поставил её на ноги. Арин держал её за плечи. В них не было плоти, только кожа да кости. Он был сам не свой. Это был не его мир. Не его вариант мироздания, где такое могло стать реальностью.

— Ты пугаешь её, — сказала Сарсин.

Никакого страха. Лицо Кестрел пылало вызовом: подбородок вздёрнут, плечи расправлены, рубаха разорвана на шее. Один из шрамов зиял на её ключице. Она одернула ткань.

Ком встал у Арина в горле.

— Ты должна была сказать мне.

— Я ничего тебе не должна.

— Кестрел, ты... сделала кое-что для меня. Для этой страны. Разве ты не помнишь? Попытайся. Или позволь рассказать мне, прошу тебя...

Она влепила ему пощёчину.

Он забыл, как дышать. Его щека горела. Она попала и по губам. Её глаза были расплавленным золотом, полны злости и утраты. Ему было слишком стыдно, чтобы заговорить.

— Я понимаю, ты хочешь помочь, — нежно проговорила Сарсин.

— Ну конечно, хочу, — прошептал он.

— Тогда тебе нужно уйти.

Он держал себя в руках, пока не остался в одиночестве в коридоре. Осев возле стены, Арин прикоснулся к тому месту, куда она его ударила. Его пальцы стали влажными. Он уставился на слёзы. Они сверкали на подушечках его пальцев, словно кровь.

Глава 11

— Она умрёт?

Сарсин захлопнула дверь в комнату у себя за спиной, приложив больше силы, чем требовалось. Она уперлась кулаками в бедра и внимательно посмотрела на Арина, который сидел, прислонившись спиной к стене напротив двери в покои Кестрел. Он будто одеревенел. Он не знал, сколько просидел там.

— Боги, Арин. Соберись. Нет, она не умрёт.

— Эти шрамы. Ей могли занести инфекцию. У нее может быть лихорадка.

— Это не она.

— Со мной случилось именно это.

— Она не ты.

— Ей не справиться. Будет только хуже.

— Её накачивали наркотиком по два раза в день, каждый день в течение месяца. И поэтому она ведет себя так отчасти от того, что её тело требует наркотиков, которых она не получает.

Он уловил, что речь шла о множественном числе.

— Так было несколько видов наркотика?

Хотя он уже и сам начал подозревать это, прочувствовав на собственном опыте головокружительную мощь дурмана, что ему дали в шахте, и то, как Кестрел стремилась к чему-то, что помогло бы ей заснуть. Как порой она умоляла об этом.

— Да.

— Это она тебе сказала? — У него больно кольнуло сердце. Он отвёл взгляд, чтобы кузина не заметила, как ранило его то, с какой легкостью Кестрел открыла Сарсин то, о чем ему приходилось только гадать. Он вновь очутился в палатке в тундре, слушал, как ветер хлестал палаточную ткань. Холод сочился из земли, Кестрел в его объятиях, его сердце бешено стучит, её тело ужасно содрогается, изгиб шеи в тусклом тёмно-зелёном свете. А потом его охватывает чувство облегчения, когда он слышит её размеренное, спокойное дыхание. Хотя его собственное ещё долго после этого остается прерывистым.

— Как тебе удалось заставить её уснуть?

— Она не спит.

— Что?

— Сейчас она довольно спокойна.

— Ты оставила её одну, бодрствующую? — Ему вспомнилось, как Кестрел стояла в маленькой лодочке над чёрной водой в ночь Первозимнего восстания, готовая прыгнуть. Он так и слышал, как она просит вызывающее онемение кольцо Рошара. — Так нельзя. Сарсин, нельзя оставлять её одну.

Руки кузины соскользнули с бёдер. Она уже не казалась такой твердой, выражение её лица смягчилось. Она выглядела усталой.

— Кестрел слишком сильна, чтобы решиться на то, о чем ты думаешь.

— Взгляни на неё. — Арин говорил так, словно Кестрел находилась рядом с ними в коридоре. «Взгляни на дело рук моих», — чуть было не сказал он, но прикусил язык. Потому что Сарсин наверняка ответит, что здесь нет ничьей вины.

Но он знал правду.

Сарсин села на пол напротив него, спрятав колени под муслиновыми юбками.

— Я уже её видела. Я её помыла и переодела, и уложила в постель. Она истощена и больна, но жива. Она борец. И если ты не считаешь, что она сильная, то ошибаешься.

— Я побуду с ней.

Сарсин медленно покачала головой.

— Она не хочет тебя видеть.

— Мне плевать.

— Она не причинит себе вреда.

— Откуда тебе знать.

— Арин, само собой, я о ней позабочусь, но мы не можем быть с ней постоянно.

— Я ещё как могу.

— Её это выведет из себя. Она больше не знает, кто она такая. И как ей это узнать, если она не будет оставаться наедине с собой?

Арин пропустил пальцы сквозь грязные волосы и прижал ладони к закрытым глазам, пока под веками не появились белые пятна.

— Я знаю, кто она. — Гордая девушка. С горячим, благородным сердцем. И лгунья, лгунья. — Я должен был знать. — На него нахлынули мгновения, что он провёл с ней в столице, и заморозили кровь в его жилах. Арин проглотил её ложь. Как она его провела. Прогнала прочь, сделала его ничтожным. И он легко в это поверил. В этом был смысл.

Он проклинал себя. Арин увидел столько возможностей, что были у него в течение многих месяцев до её ареста, чтобы понять правду. Но ничего из того, что он увидел в столице или о чем подозревал, не складывалось в осмысленную картину. Всё казалось бессмыслицей, что очевидно было не так. Он не захотел увидеть в её глазах тоску, когда нашёл её на берегу канала. Внизу клокотала вода. Она была одета в платье горничной. Бессмысленно: чтобы она рисковала жизнью, ради помощи чужим людям. Бессмысленно: чтобы она передавала информацию помощнику Арина. Предательница своей страны. В Валории наказание за измену — смерть.

И Арин обвинил её в эгоизме. В столице он думал о таких словах, как жажда власти, мелочность и жестокость. Он бросил ей их в лицо. Он винил её в смерти восточного народа, проживающего на равнинах.

Лицо Кестрел, терзаемое какой-то мукой, словно тусклый огонёк в той грязной таверне. Белая линия рта.

Он всё пропустил или неверно понял.

Он упустил всё, что было важно.

Сарсин схватила его за запястья и отняла руки от глаз. Он посмотрел на неё, но не увидел. Арин видел изможденное лицо Кестрел. Он видел себя ребенком в ночь вторжения, солдат в своем доме, и как он ничего не сделал.

«Позже», — сказал он Сарсин, когда она сообщила ему о посланнике, который пришел, чтобы увидеться с ним.