— Тогда воевать вдоль пролива гораздо удобнее. Разве только, если ты предпочитаешь, чтобы они напали на нас здесь, в заливе.

— Я командую этим флотом. У меня есть опыт. А ты чуть старше мальчишки. Чужеродного мальчишки.

Когда Арин вновь заговорил, слова, слетевшие с языка, принадлежали не ему. Его бог подсказал, что нужно ответить.

— Когда твоя королева велела твоему флоту плыть в Геран, кого она назначила полноправным командиром? Тебя или меня?

Лицо Хаша побагровело от злости. Бог внутри Арина расплылся в улыбке.

— Мы немедленно отплываем, — сказал Арин.

* * *

Воды к востоку от острова Итрия плескались чистейшей зеленью. Но Арин с того места, где его корабль подстерегал валорианский флот, видел, что поток, выталкивающий воду в широкий пролив, был похож на фиолетовую нить.

Арин чувствовал, как в нём клубилась тёмная сила. Она разливалась по всему телу до самых кончиков пальцев, наполняя теплом. Она заставляла его дышать полной грудью.

Когда первый корабль валорианцев выскочил из пролива, Арина затопила злобная радость.

И это было легко. Валорианцы не ожидали нападения, очевидно, ничего не зная о заключенном союзе. Численность вражеского флота была такой же, как у геранцев. Узость пролива вынудила корабли противника входить в море Герана по парам, поэтому их легко было захватывать, ведь восточный флот наступал с обеих сторон.

Пушечные ядра пробивали корпуса. Батарейные палубы заполнялись чёрным дымом. Пахло так, будто одновременно был сожжен миллион спичек.

Арин взошёл на свой первый валорианский корабль. Ему казалось, будто он смотрит на себя со стороны: как его меч разрубил одного валорианского матроса, потом другого, потом ещё одного и так до тех пор, пока всё лезвие не окрасилось красным. Кровь попала даже ему на губы. Но Арин не чувствовал её. Арин не чувствовал и руку, зажавшую кинжал, когда та погрузилась в чьи-то кишки. Не вздрогнул и тогда, когда вражеский меч ударил по его защите и рассек бицепс.

Бог Арина влепил ему пощечину.

«Сосредоточься», — потребовал он.

Арин сосредоточился, и после этого никто не смог прикоснуться к нему.

Когда всё было кончено, сокрушённые корабли противника утонули, а уцелевшая часть вражеского флота оказалась захвачена. И Арин смог вновь сконцентрироваться. Он моргнул, глядя на закатное солнце, разлившее оранжевый сироп на тела павших, придав крови странный цвет.

Арин стоял на палубе захваченного корабля. Его дыхание было тяжёлым и отдавалось болью в груди. Пот заливал глаза.

Вражеского капитана подтащили к Хашу.

— Нет, — сказал Арин. — Приведите его ко мне.

Глаза Хаша сверкали гневом. Но дакранцы сделали так, как им велели. Хаш позволил.

— Пиши послание для своего императора, — сказал Арин валорианскому капитану. — Расскажи ему, что он проиграл. Скажи, что он заплатит, если повторит попытку. Поставь личную печать. Отправь сообщение, и я позволю тебе жить.

— Как благородно, — презрительно сказал Хаш.

Валорианец промолчал. Его губы были мертвенно-бледны. И Арин ещё раз подивился тому, насколько далека была от истины легенда о репутации валорианцев, славившихся отвагой и честью.

Мужчина записал его послание.

«Неужели ты и правда мальчишка, каким тебя считает Хаш? — спросил бог Арина. — Ты был моим двадцать лет. Я тебя взрастил».

Валорианец поставил подпись на клочке бумаге.

«Заботился о тебе».

Послание было свернуто в трубочку, запечатано и спрятано в крошечный тубус.

«Приглядывал за тобой, когда ты думал, что одинок».

Капитан привязал тубус к ястребиной лапе. Птица была слишком большой для пустельги. Она ничем не напоминала пустельгу. Птица склонила голову, уставившись глазками-бусинками на Арина.

«Нет, ты не мальчишка. Мужчина, созданный по образу и подобию моему... тот, кто знает, что не может явить свою слабость».

Ястреба отпустили в небо.

«Ты мой, Арин. Ты знаешь, что должен сделать».

И Арин перерезал валорианскую глотку.

* * *

Это случилось, когда Арин с запекшимися от крови волосами и в от неё же погрубевшей одежде вернулся домой, зайдя в бухту своего родного города, — история проползла ему в самое нутро. Она свернулась у Арина на языке и растаяла горькой конфетой.

Вот какую историю рассказал Арин.

Когда-то жил да был мальчик, умевший съеживаться будь то от страха или холода. Как-то раз ночью боги увидели, как он заперся один у себя в комнате. Его трясло и едва не рвало от страха. Он слышал, что происходило в другой части дома. Крики. Звук ломающихся вещей. Суровые приказы; приглушенные слова, которые все же были понятны мальчику, которого все-таки вырвало в углу комнаты.

Его мать была где-то там, за этой самой запертой дверью. И отец. И сестра. Мальчик должен был пойти к ним. Забившись в угол, он сказал это своим острым коленкам, которые подобрал под ночную сорочку. Арин прошептал эти слова дрогнувшим голосом. «Иди к ним. Ты им нужен». Но так и не смог пошевелиться. Он остался там, где сидел.

В дверь забарабанили. Она задрожала в петлях.

Треснув, дверь поддалась. Внутрь вломился солдат чужой армии. И кожа, и волосы у него были светлыми, а глаза оказались карими. Он схватил мальчика за костлявое запястье.

Обезумевший от страха мальчик попытался выдернуть руку, но это было нелепо; он знал, насколько жалкой была его попытка. Он пронзительно закричал и начал извиваться. Солдат рассмеялся. Он встряхнул мальчишку. Не очень сильно, словно хотел всего лишь разбудить ребёнка.

— Успокойся, веди себя как следует, — сказал ему солдат на языке, которому мальчик только-только обучался, но никогда не думал, что ему придется им пользоваться. — И ты не пострадаешь.

Не пострадаешь, — это было самым главным. Простое обещание принесло ребёнку гадкое чувство облегчения и заставило расслабиться. Он последовал за солдатом.

Его привели в атриум. Сюда уже согнали всех остальных, даже слуг. Родители не видели, что его привели. Он вел себя очень тихо. Позже он не мог сказать, могло ли всё случиться иначе, если бы не его сестра, стоявшая в дальнем конце комнаты и первой заметившая его. Он и сейчас не знал, смог ли бы он как-нибудь изменить то, что произошло дальше. Он знал лишь то, что в самый важный момент так ничего и не сделал.

Он слышал, что в валорианской армии есть женщины, но в его доме в ту ночь присутствовали одни мужчины. Солдаты стояли по обе стороны от его сестры. Высокой и надменной. Её распущенные волосы ниспадали на плечи, будто чёрный плащ. Когда взгляд Анирэ упал на него и её серые глаза вспыхнули, мальчик понял — прежде он никогда до конца не верил в её любовь к нему. Теперь он знал, что был не прав.

Она что-то сказала на валорианском. Мальчик услышал в её мелодичном голосе издевку.

— Что ты сказала? — требовательно спросил солдат.

Она повторила. Солдат схватил её, и мальчик с ужасом понял, что это его вина. Каким-то образом это была его вина.

Они забрали сестру. Солдаты увели её в гардеробную, которой родители пользовались зимой, когда принимали гостей по вечерам. Раньше он там прятался. Гардеробная запиралась, была тёмной и душной.

Это было то самое место в истории, когда Арину хотелось вернуться в прошлое и закрыть ладонями маленькие уши мальчика. Чтобы заглушить звуки. Он хотел сказать тому мальчику, чтобы тот зажмурился. Эхо застарелой паники вновь сдавило грудь Арина. Ему так хотелось помешать мальчику стать свидетелем того, что произошло дальше.

Зачем Арин так поступал с собой? Это усилие по изменению своих воспоминаний о той ночи — причиняло боль. Навязчивая идея. Порой мысли об этом причиняли больше боли, чем те события тогда. Но даже теперь, спустя десять лет после вторжения валорианцев, Арин не мог отделаться от отчаянной мысли, что мог что-то изменить тогда.

Что было бы, если бы он закричал?

Или умолял солдат отпустить сестру?

Что, если бы он подбежал к родителям, которые не знали о его присутствии, и остановил отца, выхватившего кинжал из ножен валорианца?