Из осуждённых тройкой расстреляли 952 чел. (и ещё один осуждённый к ВМН умер от сыпного тифа до приведения приговора в исполнение), осудили на 10 лет лагерей — 686, на 5 лет — 248, к меньшим срокам — 67 чел. Правда, согласно сведениям В. Ф. Гришаева, в Новосибирске 11 апреля 1933 г. были расстреляны ещё 84 участника заговора, что заметно увеличивает число его жертв. Наибольшее количество «заговорщиков» было расстреляно в Барнауле — 330, в Омске — 281, Томске — 104, Ойрот-Туре (ныне — Горно-Алтайск) — 78, Бийске — 57, Барабинске — 19[54].
Алексеев 14 апреля 1933 г. доложил на бюро крайкома ВКП(б) о «раскрытии» двух заговоров — «белогвардейского» и «сельскохозяйственного». Руководство Сибири на самом деле к тому времени уже хорошо знало о гигантском размахе «вредительства» и «повстанчества», позаботившись, чтобы все «враги» были быстро осуждены во внесудебном порядке. Заслушав полпреда, крайком постановил просить Коллегию ОГПУ «при рассмотрении дел этих организаций применить самые суровые репрессии к контрреволюционным белогвардейским, повстанческим и вредительским элементам». В собственной же твёрдости сибирские руководители не сомневались. 7 марта 1933 г. Эйхе в телеграмме, адресованной Сталину, просил дать тройке право применять высшую меру наказания в отношении «контрреволюционеров». Вождь подождал, но 4 апреля 1933 г. Политбюро ЦК ВКП (б), откликаясь на телеграмму крайкома, предоставило тройке полпредства ОГПУ по Запсибкраю «право рассмотрения дел по повстанчеству и контрреволюции».
Именно через тройку прошло основное количество «заговорщиков». Массовые казни по «заговору в сельском хозяйстве» были произведены в том же апреле и начале мая, так что на всесоюзном совещании полпредов ОГПУ, созванном 3 мая 1933 г., Алексеев смог отчитаться просто о выдающихся результатах своей работы.
Сомневаться в том, что такое дело можно было сфабриковать только с помощью разветвлённой агентуры, нет оснований. Подробно данный «заговор» не изучался (по нему только в Новосибирске одних специалистов-аграрников было арестовано 69, много интеллигенции «изъяли» и в Омске), но известно, что его «младший брат» — пресловутый «белогвардейский заговор», по которому было арестовано 1.759 бывших белых офицеров, интеллигентов, церковнослужителей и красных партизан — был достоверно создан с помощью ряда чекистских агентов. Они деятельно помогли сфабриковать этот «заговор», за что получили (хотя и не все) фирменную чекистскую благодарность — пулю в затылок.
Следовавший в обвинительном заключении под вторым номером (сразу за знаменитым генералом, учёным, мемуаристом В. Г. Болдыревым) Х. Е. Бутенко — бывший полковник царской армии и глава войск Приморского правительства при Колчаке — был агентом ОГПУ с 1923 г. Другим чекистским помощником являлся также записанный в руководители заговора Р. П. Степанов — бывший генерал-майор, командовавший 2-й Оренбургской казачьей дивизией и воевавший в корпусе генерал-лейтенанта А. С. Бакича. Незадолго до ареста агент Степанов был внедрён в германское консульство в Новосибирске — бывшего генерала устроили туда на работу в качестве истопника, но поскольку вся советская обслуга маленького консульства и так была заагентурена, Алексеев счёл возможным пожертвовать этим источником и провёл его по «заговору».
Другой крупный «заговорщик», согласившийся сотрудничать с ОГПУ — зоолог М. Д. Зверев (1896–1996) — был досрочно освобождён и, по всей вероятности, продолжал негласно работать на «органы», выступая лжесвидетелем в делах по обвинению интеллигенции. Д. М. Лихтанский на допросе в ноябре 1957 г. показал, что «ранее выполнял задания органов госбезопасности» и по службе в отряде генерала А. С. Бакича знал многих осуждённых по «белогвардейскому заговору». В начале 30-х годов этот агент возглавлял энергобюро строительства «Сибкомбайна» в Новосибирске. К уголовной ответственности он не привлекался. Помогал фабриковать «белогвардейский заговор» и агент Н. А. Кедроливанский — судя по фамилии, происходивший из священников. Он тоже не арестовывался и умер в Новосибирске в сентябре 1951 г[55].
Признания ряда намеченных в руководящий центр интеллигентов — самого Болдырева, профессора-правоведа Б. П. Иванова, краеведов П. К. Казаринова и И. М. Залесского, профессора Н. П. Шаврова, бывшего товарища министра финансов колчаковского правительства Г. А. Краснова позволили чекистам достаточно быстро сфабриковать огромное дело. Подсаживаемый в камеры к Болдыреву и Краснову агент С. П. Волконский, бывший князь и экономист крайплана, уговаривал их признаваться, обещая небольшое наказание: «Волконский держался браво и убеждал всё Краснова в том, что тот хорошо сделал, что признался».
На местах внутрикамерная обработка арестованных тоже давала превосходные, с точки зрения следователей, результаты. Арестованных сексотов Омского оперсектора ОГПУ И. В. Антипина, Н. С. Ольшаневского, А. И. Рыбьякова и В. Д. Шалаева (все они были жителями Тевризского района) использовали недолго, но эффективно. Эта четвёрка, помещённая в отдельную камеру, обработала около 70 человек из Тевризского района. Сексоты «помогли» арестованным признаться в заговорщицкой деятельности, за что их вознаградили освобождением или умеренным наказанием. Трое из них сидели меньше месяца и были освобождены уже в начале мая 1933 г. с прекращением дела, а четвертый (Антипин) получил пять лет ссылки. Рыбьяков двумя годами ранее уже арестовывался как «повстанец» и, вероятно, в этот раз купил себе свободу, дав подписку о сотрудничестве. Был у чекистов эффективный рычаг давления и на Ольшаневского — тот был бесправным ссыльным. Всего Омский оперсектор подготовил для осуждения тройкой 288 участников «белогвардейского заговора». А самыми успешными показали себя алтайские чекисты, арестовавшие 1.102 чел.: 710 партизан, 270 «церковников-монархистов» и 122 бывших офицера[56].
Согласно версии следствия, «заговорщики», тесно связанные с японским и германским консульствами в Новосибирске и объединённые в 238 ячеек, планировали установление в России буржуазно-демократической республики путём восстания, приуроченного к японской интервенции. Число схваченных по «белогвардейскому заговору», среди которых было 362 бывших офицера, немногим уступало «заговору в сельском хозяйстве», но расстрелянных по нему оказалось примерно втрое меньше — возможно, потому, что тройка получила полномочия расстреливать только на определённое время. Из 1.759 арестованных к маю 1933 г. было осуждено 1.057, в том числе 219 — к расстрелу, 92 — к 10 годам лагерей, 250 — к пяти годам… Дела ещё на 477 чел. были переданы для рассмотрения тройкой полпредства ОГПУ, а на 225 наиболее важных — отправлены в Москву, на суд Коллегии ОГПУ, которая определила высшую меру 28 из них. Новые казни «белогвардейских заговорщиков» были произведены в августе 1933 г.
Признания в антисоветской заговорщицкой деятельности вымогались угрозами, непрерывными многосуточными допросами, содержанием на голодном пайке (200–300 граммов хлеба в сутки) в холодных камерах и прямыми избиениями. Такая ситуация отмечалась повсеместно: специальный приказ союзного ОГПУ от 27 июля 1932 г. «Ко всем чекистам» говорил о наказании некоторых оперработников за издевательства над заключёнными. Но демонстративность такого рода наказаний хорошо известна из советской практики — под суд отдавали лишь тех оперативников, которые не могли скрыть факты применения пыток.
Преемственность отношения к арестантам у работников ВЧК-ОГПУ-НКВД не вызывает сомнения. В течение всех 1920-х гг. избиения подследственных также были нормой. Архивно-следственные дела начального периода коллективизации нагляднейшим образом свидетельствуют о массовых избиениях и пытках арестованных крестьян. А показания схваченных по делу о «белогвардейском заговоре» добывались омскими, к примеру, чекистами с помощью психологического шантажа, обмана (за подпись под протоколом обещали маленький срок и скорое освобождение), а также изощрённых избиений и заполненного водой подвального помещения, где на связанных арестованных бросались спасавшиеся от потопа крысы…[57]
