У другого креста стояла старушка и просила простить ее за то, что не принесла с собой ничего «поесть-попить».

— У самих ничего нет, — объясняла она. — Сами корой питаемся. Опять налог с нас требуют. А чем платить-то? А-вой-вой, жизнь проклятая! Господи, прости…

Хуоти не пожалел, что поехал с Пекко на кладбище. Посещение могилы Мийхкали Перттунена произвело на него неизгладимое впечатление. Даже вернувшись из прошлого в настоящее и начав опять ходить из дома в дом со своими анкетами, он продолжал думать о том, что эти могилы народ будет навещать и через сто лет и что такие святые места есть не только в Латваярви, но и в других деревнях.

Трава уже выросла настолько, что пора было подумать о сенокосе. Пулька-Поавила начал понемногу подготавливать косы и грабли. Когда Хуоти вошел в избу, отец строгал из рябины зубья для граблей.

— Когда же это мы из бурных волн на спокойные воды выберемся? — спросил его отец. — Может, никогда?

Хуоти не понял, что хочет сказать отец.

— Даже грабли. Неужто Советская власть такая? — проворчал отец точно так же, как некоторые мужики в Латваярви.

У них в Пирттиярви тоже провели перепись сельскохозяйственного инвентаря, и то, что на учет брали все, вплоть до граблей, не одному Пульке-Поавиле не понравилось.

— Нет, такими штучками крестьян не заставишь землю обрабатывать, — сказал он «выжидательно взглянул на сына.

Хуоти чувствовал, что отец ждет от него ответа. Но что он может сказать? Он и сам не верил, что Советская власть именно такая. Может быть, все дело в некоторых работниках советских органов, пытающихся создать у крестьян превратное мнение о Советской власти? Ведь были и такие советские работники. Были и у них в волостном Совете. Повыше тоже могли быть.

— Да, конечно, — согласился отец, но видно было, что что-то продолжало его мучить.

Нет, дело было не только в граблях и серпах. Муку тоже всё не везли, хотя водный путь давно наладился. Может, там, за границей, кто-то мешает? Скоро начнется сенокос. У кого тогда будет время возить товар? А тут, глядишь, можно было бы и без лошади подзаработать, ведь муку будут перевозить через озеро на лодках.

Получилось так, как и предполагал Поавила. В тот самый день, когда они должны были отправиться на пожню, прошел слух, что муку доставили на границу. Поавила пошел к Ховатте. Ховатта служил на таможне, он должен был точно знать. Оказалось, правда. Так что появилась возможность заработать у себя дома. И даже обещают платить мукой! Кто в такое время откажется от приработка? А как быть с покосом? Сено тоже нужно скосить и высушить вовремя.

— Ты оставайся дома, — сказал Поавила Хуоти. — А мы с Микки как-нибудь управимся на покосе.

— Давайте я пойду с вами, — предложил Ошепко.

Предложение пограничника не удивило Поавилу. Ошепко и раньше помогал ему по хозяйству. Ошепко столовался вместе с ними и фактически сидел на одних хлебах с хозяевами, так как снабжение пограничников было очень нерегулярным. Но не только по этой причине Ошепко помогал охотно Поавиле. Просто он с детства привык к крестьянской работе и не мог жить без нее. Потребность трудиться была у него в крови. Парень он был молчаливый, сам о себе ничего не рассказывал. Спросишь — ответит. Был он из Сибири, из крестьян. Судя по фамилии — нерусский.

— Давай, — согласился Поавила.

Ошепко забросил за плечи кошель Хуоти, взял винтовку, словно собирался не на покос, а в разведку. Прошлым летом бывали встречи с подозрительными людьми. Кто знает, не появятся ли они и в этом году?

Доариэ и Хуоти поехали на лодке за мукой. Но когда они переплыли озеро и пристали к берегу у перевоза, оказалось, что мука туда еще не поступила. Чтобы поездка была не напрасной, на обратном пути завернули на мыс Кивиниеми, чтобы наломать березы овцам на зиму. Поблизости раздавались детские голоса. «Чур, моя кочка», — кричали ребятишки, собирая в лесу поспевшую кое-где чернику.

Давно ли Хуоти тоже кричал: «Чур, моя кочка», «Чур, моя…» И вдруг его поразил глубинный смысл этих простых слов. «Моя, мое», — уже с самого детства! Хуоти задумался. Видимо, во всем имеется какой-то скрытый, более глубокий смысл, который человек однажды открывает неожиданно для себя.

— Ты что? — спросила мать, заметив, что сын стоит и над чем-то раздумывает. Хуоти усмехнулся и стал опять ломать березовые ветки.

Вечером Хуоти увидел в окно Наталию. Девушка шла куда-то, поминутно оглядываясь на их избу.

— Я пойду встречать коров, — оказал Хуоти матери.

— Да рано еще, — сказала мать, но догадавшись, в чем дело, добавила: — Ладно, иди.

Хуоти догнал Наталию на краю деревни.

— Что с тобой?

Вид у девушки был озабоченный.

— Я была одна в избе, — начала рассказывать Наталия. — Поставила свечку перед иконой, крестик положила под ногу, повернулась спиной к образам и заглянула в зеркальце. Вижу — идешь ты в военной форме. А-вой-вой. Заберут тебя от меня, в армию возьмут.

— Дурочка, — засмеялся Хуоти и обнял девушку. — Сядем.

Они сели на кочку под густым кустом можжевельника.

— Оставишь ты меня опять сиротинкой, — тихо сказала Наталия и сорвала цветок ромашки.

Глядя, как Наталия гадает на ромашке, Хуоти вспомнил, как на курсах им объясняли строение цветка. Он тоже сорвал цветок и стал объяснять Наталии, для чего нужны цветку тычинка, пестик и лепестки.

— Да будет тебе, — улыбнулась Наталия и как-то странно посмотрела на Хуоти. Она никогда раньше так не смотрела на него. Она словно чего-то ожидала от него. И в то же время словно боялась.

Из-за речки послышался перезвон колокольчиков. Но Хуоти и Наталия ничего не слышали. Они даже не заметили, когда стадо прошло мимо них.

Доариэ успела подоить корову, когда Хуоти пришел домой.

— А где же корова-то? — спросила мать, процеживая молоко.

Хуоти лишь улыбнулся растерянно.

В субботу Пулька-Поавила с Микки и Ошепко вернулись с покоса. Отец был встревожен. Опять кто-то наведался в их избушку и забрал часть их харчей. Опять в лесу шатались подозрительные люди. Эмяс! Хорошо, хоть Ошепко с собой винтовку захватил.

Тем временем мешки с мукой были доставлены страницы к перевозу, на другой берег озера. Хилиппа и Крикку-Карппа возили их. Поавила и Хуоти стали на лодках перевозить муку через озеро на мыс, откуда начиналась дорога на погост. Там был еще финнами построен на случай дождя навес. Не пришлось Поавиле отдохнуть даже в воскресенье. Одно было утешение, что они заработают хоть немного муки и какое-то время будут есть настоящую ржаную кашу. Но направляясь за мукой к перевозу во второй раз, от встречных на озере они услышали новость — у Теппаны пропали две овцы. Овцы паслись, как обычно летом, на острове. Когда-то много лет назад был такой случай. Медведь добрался вплавь до острова и задрал овец. Но тогда их нашли на другом берегу пролива спрятанными в лесу подо мхом. Может быть, и теперь медведь забрался на остров? Теппана обошел все прибрежные леса, но нигде ничего не нашел. Не было даже медвежьих следов. Нет, видно, на этот раз побывал не медведь, а другой вор. И, конечно, это не финны пришли из-за границы, а свои, из тех что хоронятся в лесу возле Ливоёки. Так думал Пулька-Поавила, изо всех сил подгребая кормовым веслом.

Коротко северное лето. Едва солнце успеет высушить скошенную траву и согреть посевы, как снова скрывается. Лишь иногда оно заглядывает в маленькие окна избушек, словно хочет посмотреть, как там живется людям в хмурую осеннюю пору. Худо жилось, бедно и беспокойно. Чем раньше начинало темнеть, тем тревожнее становилась жизнь в деревне. Темным временем, могут воспользоваться всякие недобрые люди. Да они и пользовались. Однажды ночью кто-то подобрался к школе и выстрелил через окно в комнату, в которой жил Харьюла ей своим товарищем. К счастью, пуля никого не задела. Кто стрелял, не видели. Правда, в деревне перешептывались, будто бы Ханнес в ту ночь заходил домой. Но поди выясни, был он или нет. Никто ведь не видел.