И он звякнул кошельком.
То ли деньги смягчили бабушку, то ли она просто решила уступить, но она начала рассказывать:
— Жили-были старик и старуха. Было у них три сына…
Финн нацепил пенсне и стал записывать.
— … А в пороге пенистом, меж скользкими камнями, лежала щука, — продолжала бабушка. — Ивана-пепельник вскочил ей на спину и…
Гость так увлекся, что стал тихонько насвистывать.
— Чего беса кличешь? — возмутилась бабушка.
Магистр не сразу понял, что случилось. Потом снял пенсне и растерянно пробормотал:
— Простите.
Но такое бабушка не могла простить.
— Греха не боится, беса зовет, — ворчала она, забираясь на печь.
Мать с невозмутимым видом, словно не замечая, что произошло, стояла перед печью, помешивая на шестке кашу, в которую бросила щепотку взятой в долг у Хилиппы соли.
VII
С улицы донесся звонкий смех. Хуоти выбежал на крыльцо.
По прогону веселой гурьбой шли деревенские мальчишки и девчонки, кто с корзинкой в руках, кто с лукошком под мышкой.
— Куда вы?
— За речку, по ягоды! — крикнула Иро, показывая лукошко. — Пойдем с нами.
Хуоти вернулся в избу.
— Я пойду за ягодами, — сказал он, надевая картуз.
— Хуоти, поди-ка сюда, — позвала его бабушка.
Хуоти залез на печь.
Бабушка с таинственным видом стала шептать ему на ухо.
— Запомнил? — спросила она, когда Хуоти спрыгнул с печи.
— Запомнил, — заверил ее Хуоти, надевая на пояс ремень с ножнами.
Выбежав на улицу, он торопливо пошагал к речке. За мостом свернул направо и по узкой коровьей тропе побежал к Вехкалампи. Неподалеку от ламбы он отыскал росшую на южном склоне березку высотой в человеческий рост и быстро наломал веник. Связывая веник, Хуоти удивлялся: «Зачем он бабушке?» Этого она не сказала. Хуоти знал только, что наломать этот веник должен мужчина и из лесу принести его должен мужчина, чтобы мягкие листья его пахли мужским духом. И вообще изготовление этого веника было делом таинственным и сложным. Его нельзя было ломать с любой березы, а непременно с такой, что растет на берегу одинокого лесного-озерка, между двумя елями, на полуденной стороне. И чтобы высотой она была в человеческий рост. И притом березку нельзя рубить, а надо ломать ветки так, чтобы ни один человек не видел и чтобы в это время пели птицы и солнце своими лучами освещало вершину березы. Домой его тоже нельзя нести, как обычный веник, а надо связать над тропкой за вершины две молодые березки и проползти под ними, как в воротца, с веником в левой руке.
Хуоти сделал все, как наказывала бабушка.
По небу торопливо плыли тучи, то и дело закрывая солнце. Ветер покачивал вершины деревьев. Лес глухо шумел. Хуоти остановился и стал прислушиваться. «Где-то здесь они должны быть…» — подумал он о ребятах, ушедших за ягодами.
Хуоти спустился в лощину. И тут же слева донесся крик:
— Чур, моя кочка, чур я…
Чуть в сторонке звонкий голос запел:
Пусть уж лучше в девках буду.
За богатого не выйду,
выйду за любимого,
с берега родимого.
Хуоти узнал голос Иро и стал подкрадываться к ней. Между березами мелькнуло ситцевое, в красный горошек, платье и две беленькие косички. Спрятавшись за густой елочкой, Хуоти вдруг рявкнул, подражая медведю, таким страшным голосом, что девчонка выронила лукошко, рассыпав половину ягод на землю.
— Лешак проклятый! — всхлипнула Иро, вся бледная от испуга, когда Хуоти подошел к ней.
Он стал помогать ей подбирать высыпавшиеся из лукошка ягоды, но Иро сердито крикнула на него:
— Уйди ты…
— Да не сердись… — сказал Хуоти, продолжая собирать чернику. Ягоды были уже мягкие, поблекшие: их тоже прихватило заморозком.
— Иро, а я тебя видел во сне, — сказал Хуоти.
Иро ничего не ответила.
Хуоти стал рассказывать, какой сон ему приснился.
— Будто катаемся мы с тобой на лодке. Ничего не говорим. Я гребу, а ты правишь.
Иро подобрала рассыпанные ягоды и вдруг, хлопнув Хуоти по спине, бросилась бежать к подружкам.
— А тебе меня не догнать… — крикнула она.
Хуоти возвращался из лесу вместе с ребятами. Перед мостом он отстал, спустился к речке и сделанным из бересты черпаком набрал воды в бутылку тут же у моста. По всем правилам за водой надо было идти за десять верст и набирать ее из пены шумящего порога при свете раннего утреннего солнца, черпнув пять раз по течению черпаком, приготовленным из коры той самой березы, с которой наломал веник. Но так как порога на таком расстоянии не было, Мавра решила провести бога и велела Хуоти набрать воды из речки, только так, чтобы никто не видел. Потому Хуоти и постарался юркнуть под мост, чтобы ребята не заметили.
Но когда он наливал воду в бутылочку, с дороги послышались голоса. Хуоти поднял голову. Со стороны леса к мосту шли какие-то незнакомые ему парни и девушки. «Гости», — решил он и спрятал бутылку в карман.
Приближавшаяся к мосту пестро разодетая молодежь шла в гости к родственникам. Ведь завтра — Ильин день, престольный праздник Пирттиярви. Среди гостей шел и бородатый старик, ведя за собой большого черного барана. На лбу у барана было белое пятнышко — священный знак. Когда парни прошли через мост и поднялись на косогор, некоторые из девушек разули лапти и спрятали их в кустах. На обратном пути они снова обуют их и домой пойдут в лаптях, а сейчас в гости надо было явиться в кожаных ботинках и в лучших своих нарядах.
Подходя к избе, Хуоти заметил прислоненные к сеням грабли и косовища. Значит, косари вернулись домой. Но в избе Хуоти застал только мать, которая, стоя босой ногой на голике, терла пол. Отец, сбросив кошель, сразу же поспешил на поле — посмотреть, как там ячмень после заморозков. А Иво тем временем, пока истопится баня, решил сходить поглядеть, кто из знакомых пришел в гости. А гости все шли — себя показать, людей посмотреть — из разных деревень: Латваярви, Кивиярви, Костамукша…
— Надо бы дров еще принести в баню, — сказала мать, продолжая мыть пол.
Хуоти взял топор и вышел во двор.
От дома Малахвиэненов короткими шажками, опираясь на клюку, шла бабушка Мавра с каким-то серым мешочком в руке. Она подошла к поленнице и, выбрав сосновое полено с длинным сучком, подала его Хуоти.
— Положишь в каменку! — велела она.
Хуоти недоумевал, зачем все это. Зачем-то он должен был принести веник, набрать воды из речки, а теперь снести в баню такое полено.
Отец вернулся с поля мрачный.
— Из такого зерна много хлеба не получишь, — сказал он жене, показывая на ладони принесенный с поля ячмень. Зерна были чахлые, плоские, невзрачные.
Мусти на дворе вдруг залился лаем. Доариэ бросилась к окну.
— Анни с мужем идут, а-вой-вой, — засуетилась она, торопливо опуская подол платья, подоткнутый под пояс для мытья пола.
Мусти, повизгивая, радостно вилял хвостом. Он еще не забыл Анни, которая после выхода замуж первый раз открывала скрипучую дверь родного дома. Шелковый платок Анни был опущен на плечи. На голове у ее мужа была вдавленная на макушке выгоревшая шляпа, а за плечом на палке болтался узелок. Он был сплавщик, известный тем, что не страшился спускаться по самым бурным порогам. Видимо, по этой причине он получил прозвище Хуму-Хуоти — Шальной Хуоти.
— Доченька моя родимая… — мать бросилась обнимать Анни и заплакала.
— Ну, что нового поведаешь, каких былей-небылей наговоришь? — спросил Пулька-Поавила у зятя.
— Да какие у нас новости. Вот медведь опять объявился. У нас нетель задрал. А у вас что новенького?
Поавила сгреб с подоконника прихваченные заморозком зерна и показал их зятю:
— Вот такие новости.
В избу вбежал Хуоти.
— Баня готова. Крещеные, париться!
— Ну-ка, скидывай с себя лишнее, — сказал Поавила зятю. Раздеваясь, он спросил: — Как там, на Верхнем Куйтти, сей год лосось берет на дорожку?
