Они направлялись на Сенной рынок: Поавила попросил Михаила Андреевича проводить его.
— А Попов всё у вас учителем? — спросил Михаил Андреевич. Он давно ничего не слышал о своем фронтовом товарище.
— Белофинны убили его, — сказал Поавила дрогнувшим голосом. — Два года назад…
— Убили?!
Они молча дошли до рынка. Сенной рынок находился за гостиным двором. В прежние времена зимой крестьяне из окрестных деревень торговали здесь сеном. Теперь же здесь была толкучка, где шла торговля поношенной одеждой, деревянными ложками, всякой мелочью… Людей на толкучке было много, все какие-то настороженные, с таким видом, словно чего-то боялись. Поавила походил, поспрашивал, что сколько стоит, с любопытством наблюдая, как торгуют на рынке. Коса стоила четыре фунта масла, за серп просили два, стакан махорки стоил 2500 рублей…
— Скоро будут выпущены металлические деньги, — сказал Поавиле Донов. — В Петрограде на монетном дворе уже чеканят их.
— Конечно, без настоящих денег никакой торговли быть не может, — рассуждал Поавила.
Наконец, он увидел у одной женщины цветастый шелковый платок.
— Совсем новехонький, — расхваливала женщина свой товар, хотя платок, конечно, был малость поношенный. — А кисти-то, гляди, какие…
Такой платок и нужен был Поавиле.
— Отдашь за фунт сущика? — спросил он.
— Мало, по товару и цена. Хлеб есть?
У Поавилы в кошеле была буханка хлеба, которую ему, как делегату съезда, выдали на дорогу. Он решил отдать женщине полбуханки в придачу к сущику. Платок стоил того. Но едва он успел разрезать буханку на две части и протянуть половинку торговке, как кто-то спросил его сзади:
— В Чека захотел?
Поавила так растерялся, что слова не мог вымолвить. Он торопливо запихивал в карман платок.
— Оба пойдете со мной, — сказал строго молодой человек в военной форме. — В Чека выяснят, кто вы такие. А то всяких шпионов полно в городе.
Поавила недоуменно озирался, ища глазами Михаила Андреевича. Но тот куда-то пропал. Вокруг начала собираться толпа. Поавила был уже совсем в отчаянии, когда к ним подошел Михаил Андреевич.
— В чем дело? — спросил он.
— Михаил Андреевич! — обрадованно воскликнул чекист. — Ты откуда взялся? Ах ты, черт…
Донов показал на Поавилу и сказал:
— Он делегат съезда.
Услышав это, собравшиеся вокруг зеваки стали расходиться. Кто-то громко засмеялся.
— Спасибо тебе, Михаил Андреевич, — благодарил Поавила своего спасителя. — Ну, думаю, заберет дьявол, засадит опять в арестантскую…
Чекист тем временем куда-то исчез.
— Ему это недолго, — согласился Донов. Он-то знал Емельяна. — В Царском Селе, говорят, чуть было не арестовал прямо в постели больного Плеханова. Мол, буржуй — и никаких…
Опять появился Емельян. Он тащил каких-то мешочников.
— Смотри, чтобы больше хлебом не торговал! — сказал он мимоходом Поавиле.
Поавила больше не собирался приходить на толкучку. Зачем ему? Платок он купил…
В тот же день Поавила сел на поезд и поехал домой.
Он сидел у вагонного окна и смотрел, как идет снег. Рановато пошел снег в этом году. Хотя, бывало, и прежде зима приходила раньше времени. Чем дальше поезд уходил на север, тем больше было снега. Лесные озерки тоже замерзли. Река Онда еще не была скована льдом, уж очень сильное в ней течение. Проехали через мост на Онде. Когда-то Поавила тоже работал на его строительстве.
Задержись Поавила хоть ненадолго в Петрозаводске, ему не удалось бы проехать через Онду по этому мосту, потому что несколько дней спустя белобандиты взорвали его.
Пассажиры в вагоне спокойно спали. Поавила тоже задремал, опустив голову на плечо соседа по лавке. Проснулся он, когда поезд рано утром остановился на станции Кемь.
В Кеми снегу было столько, что пришлось добывать лыжи. Пекка Нийкканайнен дал лыжи, и Поавила отправился в путь к дому.
В Паанаярви он услышал страшную новость.
В предыдущий день в маленькой лесной деревушке Суопасвааре были убиты два финна-чекиста. Они ехали из Кеми и остановились на ночь в доме Проххорайнена. Хозяйка дома попросила их помочь разгрузить сено. Чекисты пошли помогать ей, и тут из-за угла сенника ударили выстрелы.
Да, вот такие новости ожидали Пульку-Поавилу, в Паанаярви. Но что делать — надо добираться до дому…
Лыжи шли хорошо, и через два дня Поавила был в Ухте. На этот раз он остановился в Митьколе, как называлась с давних пор часть села, расположенная на другом берегу реки, напротив Рюхьи.
— Почем там собачье мясо? — спросил хозяин дома, узнав, откуда возвращается Поавила. Поавиле сразу стало ясно, что произошло за время его отсутствия в их местах. А когда молодой хозяин дома взял со стены маузер и куда-то пошел, не осталось уже никаких сомнений.
— А у вас, что, пожар был? — спросил Поавила, увидев из окна дымящиеся развалины сгоревшего дома.
— Лучше не спрашивай, — вздохнула старая хозяйка дома и, испуганно оглянувшись, стала рассказывать: — Избу-то подожгли. И наш сын тоже был с теми, которые… Ох, господи прости. В избе-то заперлись красноармейцы. Четверо их было. Так живьем и сожгли. Всех четверых. Они шли из Пирттиярви…
«Так, значит, и Ошепко…» — И Поавила еще ниже опустил голову.
— …Так и не сдались, до последнего отстреливались. Говорят, они уезжали домой…
В сенях послышались шаги, и хозяйка испуганно умолкла.
— Сын идет.
И она стала торопливо крутить прялку. Молодой хозяин вернулся не один.
— Ханнес?
Пулька-Поавила не ожидал здесь встретить сына Хилиппы Малахвиэнена, тем более с маузером на поясе.
— Испугался? — спросил Ханнес. — Не бойся.
— А чего мне-то бояться, — ответил Поавила. — Я ничего плохого не делал.
— Письмецо не снесешь в Ювялахти? — спросил молодой хозяин у Поавилы. — Там отдашь Тимо Тийликайнену.
— Снесу. Невелика тяжесть, — ответил Поавила, успокаиваясь. — Не тревожься, передам кому следует…
Лыжи опять шли хорошо, но дорога казалась почему-то долгой. И палки казались теперь тяжелыми. И мысли тоже были тяжелые. «Не убили, — думал Поавила. — А ведь могли и убить. Видно, своих, карелов, они не трогают. Вот письмо велели снести…»
Поавила доставил письмо точно по адресу.
Прочитав письмо, Тимо Тийликайнен удивленно уставился на Поавилу. Перед ним стоял человек, собственноручно вручивший ему смертный приговор самому себе. Пятнадцать верст прошел с приговором в кармане и даже не заглянул в письмо! Впрочем, какой прок был бы от того, если бы Пулька-Поавила и вскрыл конверт, — читать-то он все равно не умел…
— Мать, покорми гостя чем-нибудь, — велел Тимо матери и вышел из избы.
Пока хозяйка накрывала на стол, Поавила достал из кармана шелковый платок и развернул его перед хозяйкой.
— Видишь?
— Даже с кистями! — восхитилась хозяйка. — Жене?
— Жене.
Поавила аккуратно свернул платок и спрятал во внутренний карман.
Он сидел за столом и ел, когда вернулся Тимо. Вместе с хозяином пришли еще два мужика, оба с винтовками.
— Куда вы собрались? — спросила хозяйка встревоженно.
— В Вуоккиниеми, — ответил Тимо. — В компании веселее идти.
— Прежде так говорили: с попутчиком и версты поперек, — заметил Поавила, поднимаясь из-за стола. — Спасибо.
Тимо тоже снял со стены винтовку. Поавила до этого даже не заметил, что на стене висит винтовка. Была она, видно, из тех, что в отряде выдали.
Лыжные палки опять казались Поавиле тяжелыми. Следом за ним шли три вооруженных лыжника. Но своих-то, карелов, они не трогают… Хотя ведь расстреливали же отрядовцы и своих односельчан. Хилиппу тоже поставили бы к стенке, если бы не он, Поавила…
Сзади прогремел выстрел, затем второй. Поавила пошатнулся, но не упал. Он повернул голову и посмотрел на стрелявших, словно хотел сказать им: «Что вы делаете?..» Снова ударил выстрел…
Прибрежные сосны стали быстро удаляться, словно убегая вдаль, потом куда-то исчезли…
IX
Многое довелось испытать народу беломорской Карелии на протяжении своей богатой событиями истории, но такой трагедии, какая разыгралась в конце 1921 года, прежде на его долю не выпадало. Еще с весны начали прибывать из-за рубежа те, кто был вдохновителем и постановщиком этой трагедии. Одни вернулись безоружными, воспользовавшись объявленной советскими властями амнистией; другие пришли тайком, пробираясь по лесам, с оружием в руках. Среди последних, кроме карел, было немало финнов, выдававших себя за карел, как например адресат такого письма:
