Хотя время и было тревожное, Поавила все же решил достроить дом. Летняя страда прошла, и времени стало больше. Да и зима уже была на носу. Шел однажды уже и мокрый снег. В конце концов, избу все равно надо строить. А сама она не, поднимется, если будешь сидеть сложа руки. Ему не удалось долго поработать: прибежал Микки и издали закричал:

— Иди на собрание.

— На собрание?

— С погоста приехал человек. Обещает муку и соль.

Поавила решил, что человек, приехавший провести собрание, привез муку, которую будет распределять. Но когда он пришел в мирскую избу, никакой муки там не было. И речь там шла не о распределении муки, а о натуральном налоге.

— А как же с мукой и солью? — поинтересовался Поавила.

— С какой мукой? — недоуменно спросил представитель волостного Совета.

Пулька-Поавила посмотрел на Микки.

— Хилиппиха говорила, — поспешил объяснить Микки.

— Ага, теперь понимаю, — сказал представитель. — Мы еще не получили указаний, сколько выдавать на каждого едока.

— А себе, небось, берете без всяких указаний, — раздраженно оборвал его Поавила. — А мужик пусть пальцы лижет. Вот оно как…

Он был так раздражен, что не мог толком говорить.

После собрания он никак не мог успокоиться. Он и сам толком не мог сказать себе, чего он ожидал от революции, но во всяком случае, не этого. У него было такое чувство, словно он вдруг попал в дремучий лес, где кричит филин, пытаясь сбить его с верного пути.

— Поеду-ка я в Петрозаводск, — решил Поавила. — Выясню, что к чему. Не может быть, чтобы Советская власть такая была…

— Чего ты мелешь? — впервые в жизни осмелилась возразить мужу Доариэ. — Разве нам плохо живется? Картошки на всю зиму хватит.

— Картошки… — повторил Поавила. — Давай-ка собери кошель. Да положи побольше сущика.

Про себя он подумал, что теперь-то он исполнит свое обещание, которое дал много лет назад, отправляясь коробейничать, да так тогда и не выполнил. Уж наверно в Петрозаводске есть шелковые платки. Вот и выменяет на сущик. О своем намерении он не стал ничего говорить жене, но в мыслях своих представил, как обрадуется Доариэ, когда получит в подарок настоящий шелковый плат да еще с кисточками.

— Хуоти оставил нас, а теперь ты уходишь, — отговаривала мужа Доариэ.

Хуоти уже работал учителем в Латваярви.

— Не поезжай. — Доариэ умоляюще смотрела на мужа.

Но ее уговоры не помогли. Поавила отправился в путь. Надо было торопиться, пока река Кемь не замерзла. Да и ехал он не только ради себя, но и ради других.

На границе начиналась демобилизация красноармейцев, провоевавших всю гражданскую войну и оставшихся затем охранять границу. Вместе с уезжающими домой пограничниками Поавила и отправился в путь. Дорога до Кеми была привычная, до нее добирались на лодках по озерам и рекам. Но когда на станции Поавила подошел к окошку кассы, оказалось, что дальше не так-то просто уехать.

— Ого! — Поавила не поверил своим ушам, когда ему назвали стоимость билета, — сто десять тысяч рублей! — повторил он. — Ну и деньги пошли нынче.

Оставалось одно — идти к Пекке Нийкканайнену. Может, у него найдется столько денег и он одолжит на билет. Но Пекка достал билет бесплатно и даже посадил Поавилу в вагон.

В вагоне нашлось свободное место, и Поавила сел у окна. Рассматривая плывущие мимо осенние виды, он думал о своих делах. Иногда он краем уха прислушивался к тому, что говорили его соседи-пассажиры.

— Билет продали второго класса, а едем третьим, — ворчал кто-то.

— Не огорчайтесь, — успокаивал ворчавшего его сосед по полке. — Скоро у нас останется всего один класс, так что никто не будет жаловаться.

Когда стемнело, кто-то обнаружил, что в вагоне полно клопов, и зачертыхался.

— Кусают, дьяволы!

Сидевший рядом с Поавилой пассажир тут же пустился рассуждать о том, что бы получилось, если бы собрать всех клопов всего мира и сунуть в постели буржуям. Когда он стал описывать, как будут ворочаться буржуи на своих пуховых перинах, почесывая то шею, то ноги, никто не мог удержаться от смеха.

Утром поезд прибыл в Петрозаводск.

Выйдя на перрон, Поавила удивился, как далеко он оказался от своей деревни, за сотни верст, а ушло на дорогу меньше недели. «Да, поезд есть поезд, — рассуждал Поавила. — На нем быстрее доедешь, чем на лошади».

За вокзалом он увидел извозчиков, дожидающихся пассажиров. «Господ ждут», — подумал Поавила и, поправив кошель за спиной, пошагал к городу.

«Где найти этого самого Главного?» — думал он.

Пулька-Поавила решил поговорить с самим главой правительства Карельской Коммуны.

Гюллинг подписывал какое-то постановление Исполнительного комитета Карельской Трудовой Коммуны, когда в кабинет вошел секретарь и доложил, что какой-то человек из Ухты просит принять его. Говорит, что прямо с поезда.

В Петрозаводске шел 2-й Всекарельский съезд Советов. Почему-то из Ухты на съезд никто не приехал.

«Наконец-то, приехал», — подумал Гюллинг.

— Пусть войдет, — сказал он обрадованно и отложил в сторону бумаги, которые подписывал.

Увидев в дверях бородатого мужика с берестяным кошелем в руке, Гюллинг улыбнулся.

— Вы чуть-чуть не опоздали, — сказал он, поздоровавшись с гостем за руку.

— Опоздал? — недоуменно повторил Пулька-Поавила и поставил свой кошель у стены возле дверей.

Гюллинг достал из кармана замшевый кисет.

— Курите?

— Махорка! — удивился Пулька-Поавила и тоже стал сворачивать цигарку. «Мужик-то, наверно, простой. Сам махру курит», — подумал он о Гюллинге.

— Заседание уже началось, — вдруг вспомнил Гюллинг, взглянув на карманные часы. — Пойдемте, потом поговорим. Наверное, и вы… Да, как ваша фамилия?

— Реттиев.

— Наверное, и вы, товарищ Реттиев, выступите?

— Выступать? Да я не мастак говорить, — растерялся Поавила. — Единственное, что я умею, это работать. А теперь и работать не дают спокойно.

— Нога побаливает, — сказал Гюллинг, с трудом поднимаясь из-за стола. — Видно, погода переменится. Кошель вы можете пока оставить у секретаря.

В приемной Гюллинг сказал секретарю:

— Приготовьте, пожалуйста, товарищу Реттиеву гостевой мандат и талоны на питание.

Когда Гюллинг и Пулька-Поавила пришли в зал заседаний бывшего губернаторства, где проходил съезд, с трибуны уже кто-то выступал, пересыпая карельскую речь русскими словами.

— Мы, делегаты от Ведлозерской волости, прямо говорим всяким белофиннам, что красная Карелия не желает отделяться от советской России. А ежели белофиннам вздумается снова пожаловать к нам, то мы готовы с винтовкой в руке отстаивать свою рабоче-крестьянскую власть. Вот наш ответ таким гостям…

— Михаил Андреевич? — обрадованно воскликнул Поавила, увидев неподалеку от себя на одном ряду того самого русского, с которым он сидел в кемской тюрьме.

Поавила вскочил с места, но председатель собрания постучал карандашом по столу. Гюллинг улыбнулся и что-то шепнул председателю.

Пулька-Поавила пробрался по ряду и сел, рядом с бывшим товарищем по камере. Оказалось, что Михаил Андреевич Донов представляет на съезде питерский пролетариат. Вчера он выступал с приветствием от имени рабочих Петрограда. Теперь он внимательно слушал, что говорят съехавшиеся со всей Карелии делегаты.

— Ш-ш-ш, — остановил он Поавилу, которому не терпелось поговорить с ним.

Только после окончания съезда они могли предаться воспоминаниям о днях, проведенных в кемской тюрьме. Тогда Поавиле все казалось простым и понятным. Впрочем, нельзя было сказать, чтобы он не понимал, о чем шла речь на съезде… Надо заготовить миллион бревен… В Повенецком уезде найдена медная руда… Намечается построить шоссейную дорогу из Кеми в Ухту… Все это было понятно. Только в жизни все было иначе. Намного сложнее и непонятнее. Почему так получается?

— В Поволжье сильная засуха, — рассказывал Михаил Андреевич. — Весь хлеб сгорел. Миллионы людей остались без хлеба…