— В печах? — не поверил Пекка.

— Да-да, — заверил Теппана. — Я с ними служил в одном полку. В Галиции. У них же комаров нет…

Пекка, затаив дыхание, слушал Теппану. Он еще не бывал дальше Сороки и не имел представления, как живут в других краях. Многое в рассказах бывалых фронтовиков, повидавших белый свет, казалось ему удивительным и невероятным.

— Я тоже на Карпатах воевал, — сказал Ховатта. Он уже спустился с полка и начал мыться.

— Ну? — протянул Теппана, тоже слезая вниз. — И не довелось повстречаться. А как ты-то выбрался оттуда?

— Как и все, — коротко ответил Ховатта, но, немного помедлив, рассказал все же, как ему удалось выбраться с фронта.

На фронте Ховатта носил офицерские погоны, которые заслужил не столько храбростью, сколько исполнительностью и слепой верой. Но потом, видя, что войне все нет конца, он начал эту веру терять. Ведь даже став офицером, он по-прежнему оставался сыном крестьянина-бедняка, ничем не отличаясь от своих солдат, с которыми он столько раз поднимался из окопов и шел в атаку или, наоборот, удирал от противника. Вскоре после свержения царя Ховатту с двумя солдатами послали сопровождать в Петроград арестованного генерала.

— Генерала? — ахнул от изумления Пекка.

Теппану удивило совсем другое.

— Зачем его было везти в Питер? — спросил он. — А на месте с ним нельзя было рассчитаться?

— Полевой суд не имеет права выносить приговор генералам, — пояснил Ховатта.

— Ну и что же с ним сделали в Питере? — полюбопытствовал Теппана, когда они вышли из бани и стали одеваться.

— А вот этого не знаю. В Питере тогда такое творилось… Народ вышел на улицы. Министры требуют продолжения войны, большевики — против войны…

Они оделись, вышли на дорогу и направились к баракам.

— А ты большевик? — спросил вдруг Теппана.

— Я? — переспросил Ховатта и, не ответив на вопрос Теппаны, спросил в свою очередь: — А ты?

— Я большевик. Все честные люди — большевики.

— А членский билет у тебя есть?

— Какой билет? — Теппана недоуменно взглянул на Ховатту.

Ховатта лишь усмехнулся.

Когда они пришли в барак, обитатели этого холостяцкого общежития уже вернулись с работы и играли в карты. Теппана сразу же пристроился к компании играющих. Ховатта сидел на нарах и размышлял, как же ему теперь быть. Сегодня его в столовой покормили, как знакомого Теппаны и Пекки. А что завтра и послезавтра? Может быть, устроиться куда-нибудь на работу? Здесь в Кеми немало мужиков с ухтинской стороны, оставшихся работать на железной дороге после завершения ее строительства. Говорят, работают они артелями и питаются из одного котла. Может быть, присоединиться к какой-нибудь артели?

— Не вступить ли тебе в нашу гвардию? — предложил Теппана Ховатте вечером, когда они, вернувшись с ужина, устраивались спать. — Все-таки хоть какой-то харч будет.

Ховатта ничего не ответил. Он все еще раздумывал.

Теппане не надо было беспокоиться о том, что он будет есть завтра. Да и вообще по натуре своей он был человеком весьма беззаботным. Через минуту он уже вовсю храпел. А Ховатте не спалось. Он думал о родной деревне, о девушке, которая обещала ждать его. Вспомнил, как он с ней танцевал в Ильин день на Миккином пустыре. «Вряд ли теперь там вообще справляют праздники… Неужели опять придется взять в руки винтовку? — с беспокойством думал Ховатта. — Но теперь-то я хоть знаю, ради чего буду воевать. Три года воевал и не знал, из-за чего воюю. Теперь — знаю. Реки уже вскрылись. Можно подняться на лодках в верховье Кеми. На железной дороге работает много карелов. Только бы раздобыть оружие…» Ховатта хотел немедленно поговорить с Теппаной, толкнул его кулаком, но Теппана только перевернулся на другой бок и продолжал храпеть.

Утром Ховатта изложил Теппане план действий, созревший у него ночью.

— Так я же тебе говорил, что без драки дело не уладишь, — поддержал его Теппана.

Вскоре они уже перешагивали через блестевшие на утреннем солнце рельсы, направляясь к поезду Донова. Красноармейцев на станции было намного меньше, чем несколько дней назад. По распоряжению чрезвычайного комиссара Северного края Донов разбил свой батальон на небольшие группы, рассредоточив их вдоль всей железной дороги для охраны наиболее крупных станций и мостов. Сам Донов со своим штабом оставался пока в Кеми. Подойдя к штабному вагону, Теппана и Ховатта услышали, как Донов кого-то отчитывает. Из открытого окна доносился его строгий голос.

— И зачем тебя туда понесло? Отвечайте! — говорил Донов кому-то, обращаясь к нему то на «ты», то на «вы».

— Кабы знать, где споткнешься, так соломки бы взял с собой, — послышался виновато-шутливый голос Харьюлы.

Теппана взглянул на Ховатту.

— Сейчас мы туда не пойдем, — тихо сказал он.

Они отошли от вагона, не дослушав, чем кончился разговор Донова с Харьюлой.

— Кого это он так? — спросил Ховатта.

Теппана рассказал о Харьюле.

— Ну что ж, это ему наука, — заметил Ховатта. — Без дисциплины любая армия развалится.

Теппана про себя думал, что Харьюле за «самоволку» может здорово нагореть, но с Ховаттой он своими опасениями делиться не стал.

— А вот у нас в роте был один солдат, — начал он рассказывать. — Мишей его звали. Хороший был мужик! И пел здорово и на гармонике наяривать был мастер. И храбрости отчаянной. Три Георгиевских креста заслужил. И вот начал он поговаривать: мол, братцы, водят нас за нос, что все люди братья и всякое такое. Однажды утром смотрим — нет Миши. Взял он ночью свои манатки и отправился домой. Далеко не ушел — поймали. Привезли его обратно, и полевой суд приговорил его за дезертирство к расстрелу. А тут как раз смертную казнь отменили. Мы и рады — повезло Мишке. Но не тут-то было. Тогда ротный приказал ему встать из окопа и промаршировать до колючей проволоки, что была между нами и германцем. Туда и обратно. И что ты думаешь? Пошел Миша. Нацепил своих Георгиев, вылез из окопа и пошагал. Только отошел немного, как ротный скомандовал: «Огонь». По немцам, конечно. Думал, что немцы тоже начнут палить и убьют Мишу. А немцы тоже не дураки, сообразили, видно, что к чему, и в него не стреляли. Когда Миша вернулся в окоп, оказалось, что у него пулей сорвало оба погона. Немецкие стрелки проверяли, как у Миши нервы, выдержат ли. Выдержали у Миши нервы. — Немного помолчав, Теппана добавил: — Уж не знаю, как у него насчет членского билета, а был самый что ни на есть большевик.

— Куда мы идем? — спросил Ховатта, заметив, что Теппана ведет его в город.

— Шагай за мной, — сказал Теппана и свернул к одноэтажному домику, одна половина которого была покрашена, другая нет. — Так что дезертиры всякие бывают, — продолжал он развивать свою мысль. А ротного вскоре в бою кто-то из своих прикончил. В спину выстрелили. Подох как собака бездомная.

Они вошли на неокрашенную половину дома. В уютной комнатке за ручной швейной машиной сидела молодая женщина и что-то шила.

— Бог в помощь, Верочка! — по-свойски поздоровался Теппана.

— А-а, Степан Петрович, — мило улыбнулась женщина.

— Ну как поживаешь? — спросил Теппана. Он не признавал правил приличия и ко всем обращался на «ты». Видно, по той же самой причине он не счел нужным представлять своего спутника.

— Спасибо, хорошо, — ответила женщина и предложила им сесть.

Ховатта стоял у порога и удивлялся тому, как свободно чувствовал себя Теппана в этом доме, где, судя по всему, жили люди образованные. В комнате стоял шкаф с книгами, комод, на котором рядом с вставленными в рамки фотографиями лежали какие-то разноцветные камни. Каким это образом у Теппаны и этой миловидной барышни могли возникнуть столь близкие дружеские отношения?

— Отца, как видно, нет дома? — спросил Теппана.

Оказалось, Кремнев уже успел уйти в исполком. Теппана и Ховатта отправились туда же.

— Говорят, руочи оставили в Подужемье целый воз винтовок, — сообщил Теппана. — Тьфу, тьфу! — начал он вдруг плеваться, увидев шедшего им навстречу попа. В Пирттиярви встреча с попом считалась недоброй приметой и точно так же сулила неудачу, как, например, серая кошка, перебежавшая дорогу, и баба, встретившаяся на пути охотнику или рыбаку. Но, к счастью, поп свернул вправо и вошел в деревянную церковь, стоявшую у моста.