В ту ночь город не спал, почти во всех домах горел свет. На подужемской дороге Кремнев обогнал матросов с ледокола, тянувших телефонный провод на передовую. Впереди в темноте шла перестрелка, доносились отрывистые пулеметные очереди. У самого леса, недалеко от железной дороги, он встретил раненого, поддерживаемого под руку другим красногвардейцем. Они оказались из отряда сорочан. Кремнев отдал им лошадь и велел ехать в больницу. Сам отправился пешком.

Командный пункт находился на безымянной сопке, неподалеку от высоты № 1. Когда Кремнев подходил к командному пункту, стрельба у высоты вдруг усилилась. Батюшков сказал Лонину, оказавшемуся на его КП: «Слышите, Николай Епифанович, жмут на вашем участке». Лонин побежал к своим, но, заметив подходившего Кремнева, остановился и сообщил, что многим сорочанам не хватило ужина. Кремнев сразу же связался по телефону с Машевым и велел немедленно доставить на передовую пищу. Машев сообщил ему, что отряд Донова уже проехал Медвежью Гору и, если ничего не случится, утром прибудет в Кемь.

Кремневу не терпелось рассказать о прибытии подкрепления из Петрограда красногвардейцам, и он отправился с Николаем Епифановичем на его участок.

— Экономьте патроны, — напутствовал Лонина Батюшков.

— Пожалуй, мы не ошиблись, доверив военное руководство Батюшкову, — сказал Кремнев Лонину, когда они пробирались по узкой тропинке между сугробами к его участку. — Судя по всему, человек он честный и энергичный.

Укрывшись за камнями, за выступами скал, а то просто окопавшись прямо в снегу, красногвардейцы вели огонь из винтовок. У подножия сопки один боец стоял, прислонившись спиной к дереву, и неторопливо стрелял в темноту.

— Видал? — кивнул на него Лонин и вдруг пригнулся. У самого уха его просвистела пуля. — Ишь, какой храбрец выискался, — добавил он, глядя в сторону бойца, стоявшего под деревом и продолжавшего стрелять.

Они обогнули сопку. Пулемет противника, словно захлебнувшись, вдруг замолчал.

— Слышишь? Попал, — заметил Лонин.

Влево от высоты начинался участок обороны железнодорожников. Решили заглянуть и к ним. Там было пока тихо. Впереди тоже по направлению к участку железнодорожников по глубокому снегу брела какая-то женщина в большом овчинном тулупе, прижимая руку к боку. То ли она была ранена, то ли несла что-то, боясь рассыпать по дороге.

— Маша, сюда, — кто-то негромко окликнул ее. — Нагнись, дурочка.

В кустарнике, на ящике с патронами сидел рыжий парень. Приблизившись, Кремнев узнал в нем Кузовлева. Рядом с ним стоял станковый пулемет. Маша — это была раздатчица из железнодорожной столовой — вынула из-под тулупа бумажный сверток и подала Кузовлеву.

— Еще горяченькие…

Кузовлев раскрыл сверток и протянул большую очищенную картофелину своему напарнику, лежавшему за пулеметом.

— Степан Петрович, попробуй-ка…

Кремнев узнал и напарника. Это же тот самый парень из Пирттиярви, который принес весть о нападении белофиннов.

Теппана с удовольствием принялся за картошку.

— А я боялась, что остынет, — сказала Маша.

— Жена? — спросил Кремнев.

— Не совсем еще, — замялся Кузовлев.

— Да совсем уже, — поправила Маша.

Кремнев не мог скрыть улыбки.

— Это тот, что у Евсеева на чердаке был? — показал он на пулемет.

— Тот самый, — подтвердил Кузовлев.

— Вам опять не придется спать ночь, — обратился Кремнев к Теппане.

— Дело привычное, — ответил он. — И «максимушка» тоже для нас дело не новое. Три года на фронте не разлучались. Думал, что все уже, распрощался я с ним, ан нет, опять вместе.

— Завтра прибудет подмога, — сказал Кремнев, зная, что его известие быстро пробежит по цепи. — Из Петрограда прибывает красноармейский отряд. Орудия с ледокола тоже скоро откроют огонь по противнику.

Перестрелка то затихала, то опять усиливалась. Вдруг стрельба прекратилась и наступила непривычная тишина.

— Уходите, пока не поздно, — сказал Теппана Маше. — Штатским тут делать нечего. Нечего зря рисковать.

За ночь снег, таявший днем на весеннем солнце, сковало морозом, и образовался крепкий, скрипучий наст. Уходя с позиции, Кремнев слышал доносившийся со стороны противника скрип снега под лыжами. Тут же заговорил «максим» Теппаны. Весь лес опять наполнился грохотом и пламенем. Пригибаясь к земле, Кремнев поспешил на КП.

Тем временем подошли 70 матросов с ледокола, но Батюшков решил оставить их в резерве и пока в бой не бросать. Часы показывали почти четыре. Бой опять разгорелся. На КП беспрерывно приходили вести о ходе боя. С правого фланга сообщили, что противник пытался поджечь железнодорожный мост севернее станции Кемь, но, встреченный огнем охраны, отступил. Связной архангелогородцев, задыхаясь, доложил, что их командир убит. С левого фланга позвонил Закис и сообщил, что противник пытается любой ценой прорваться к мосту через реку Кемь. Батюшков послал половину матросов на помощь железнодорожникам. Матросы, устанавливающие связь с ледоколом, где-то задерживались. Бой становился все ожесточеннее. Местами белофиннам удалось продвинуться на полверсты. Николай Епифанович доложил, что его ребята отбили у противника безымянную высоту, взяли двух пленных и захватили в качестве трофеев несколько десятков лыж.

Наконец, в пятом часу, на КП прибыли связисты с ледокола. Артиллерист-корректировщик быстро подготовил данные для стрельбы и по телефону отдал команду на ледокол. Спустя мгновение со стороны Попов-острова донесся раскатистый гул, потом в застывшей ночной тишине послышался нарастающий протяжный вой, и вслед за ним где-то впереди, на стороне противника, раздался страшный грохот… Один из матросов вскочил и с винтовкой наперевес бросился вперед с криком: «Ребята, за мной! На штыки их, гадов!»

Утром Кремнев с Закисом встречали на станции Михаила Андреевича. Из теплушек, облепленных плакатами с изображением рабочего, рвущего на себе оковы, и лозунгами, отпечатанными огромными буквами, на перрон высыпали обросшие, обветренные бойцы, перепоясанные пулеметными лентами, одетые кто в старую шинель, кто в потрепанный полушубок, кто в душегрейку из верблюжьей кожи. Многие из них били немцев под Псковом и прямо с фронта отправились сюда на север тоже защищать Петроград.

— Малость запоздали, Михаил Андреевич, — сказал Кремнев Донову.

— Как запоздал? Шутишь?

Он даже растерялся.

— Уже бегут.

— На Масельгской пришлось целые сутки простоять, — стал оправдываться Донов. — Пассажирский впереди нас сошел с рельсов. Кто-то разобрал пути.

— Я так и знал, — нахмурился Закис.

Когда они прибыли на КП, туда как раз привели трех пленных, двое из них были ранены. Один из белофиннов все время тер обмороженный нос затвердевшим от грязи обшлагом рукава. В кармане у него нашли письмо, отправленное из Куопио 20 марта. Батюшков протянул его Кремневу.

— Полюбуйтесь, Александр Алексеевич.

— Калле Мойланену. Беломорская Кемь, — прочитал Кремнев на конверте и рассмеялся. — Беломорская Кемь? Только улицу осталось указать. Просчитались малость, просчитались.

Вдали за болотом еще раздавались одиночные выстрелы. Противник бежал. Михаил Андреевич со своим отрядом начал преследование отступавших белофиннов. Солнце светило уже по-весеннему, снег сверкал ослепительно…

Весеннее солнце сияло и над Пирттиярви. Снег днем подтаивал под его лучами, но за ночь его так схватывало морозом, что рано утром можно было ехать хоть с возом сосновых бревен. По весеннему насту сани и лыжи шли чуть ли не сами собой.

Едва проснувшись и натянув штаны, Микки схватил лыжи и побежал кататься. Он стоял на вершине кладбищенской горки, готовясь спуститься вниз по склону на залив, как вдруг услышал позади себя скрип снега. Оглянувшись, Микки увидел Иро. Она шла на лыжах и, по-видимому, направлялась в лес заготовлять дрова, потому что в одной руке у нее была лыжная палка, а в другой — пила. Заметив Микки, Иро подошла к нему и спросила, дома ли Хуоти. В последнее время она каждый раз, как увидит Микки, обязательно что-нибудь спросит о Хуоти: «Что Хуоти делает?», «Приходила к Хуоти Наталия?». Микки уже надоели эти вопросы, и поэтому он сердито буркнул: