— Пушка-то была никудышная.

И сдвинул маузер на спину.

У Донова на боку висел обыкновенный наган, и вообще вид у него был не такой бравый, как у Комкова.

— А ты с шиком едешь, — заметил Донов, кивнув на пассажирский вагон.

— Это не про мою честь, — махнул рукой Комков. — Комиссар едет!

— Какой комиссар?

— Чрезвычайный.

— Чрезвычайный? — удивился Донов.

Он еще не знал, что несколько дней тому назад при Народном Комиссариате внутренних дел был образован Чрезвычайный Комиссариат Мурманского края и его глава теперь направлялся в Кандалакшу для организации линии обороны.

— Пойдем к нему, — предложил Комков и подхватил Донова под руку. — Он тебе все растолкует, и обстановку и все прочее.

— А как его фамилия? — спросил Донов.

— Нацаренус.

— Гм! — усмехнулся Донов. — Ну и фамилия…

— Черт с ней, с фамилией, — улыбнулся Комков. — Пошли.

Донов достал из кармана пакет.

— Емельян, будь любезен, передай этот пакет коменданту. Пусть отправит в Петроград.

Донов и Комков поднялись в пассажирский вагон, а Емельян отправился к коменданту. «С собой не взял, — с обидой думал он. — Боится, что разболтаю… Неужто этот матрос и вправду отдал пушку немцам? Хотя по виду-то он такой, что и почище фокус способен выкинуть. Михаил Андреевич, конечно, не стал бы меняться. Он рассудительный, осторожный…» Емельян пробрался сквозь толпу в зал ожидания. Там тоже было полно народу, и пробиться к коменданту Емельяну сразу не удалось. Его оттерли к стене, где было вывешено какое-то воззвание, напечатанное на русском и немецком языках. Перед обращением стояло несколько военнопленных, работавших на строительстве Мурманской железной дороги и теперь, после подписания Брестского мира, возвращающихся на родину. Задрав обросшие бородами лица, они читали воззвание:

«Возвратившись на родину, распространяйте там святые идеи революции…» — читал по слогам Емельян. Вдруг он почувствовал, что кто-то щупает пакет, который он прижимал к боку. Емельян решил, что кто-то из немецких военнопленных собирается «свистнуть» сверток.

— Стоп, камрад, — схватил он кого-то за руку.

Позади стоял знакомый парень из второго взвода.

— Напугался? — с невинным видом спросил парень.

Емельян недовольно взглянул на него.

— Ты чего?

— Менять идешь? — полюбопытствовал парень.

Емельян показал адрес на пакете.

— Жене?

— Разве не видишь? — и Емельян поднес пакет к самому носу. — Теще посылает.

— Теще? — с издевкой повторил парень. — Понятно. То-то уже два дня сахар не выдают.

— Дурак! — бросил Емельян и, повернувшись к парню спиной, начал проталкиваться к дверям, за которой находился комендант. Но, разозленный глупыми подозрениями этого парня, он ошибся дверью и вошел не в ту комнату. Распахнув дверь, Емельян замер на пороге: в комнате за телеграфным аппаратом сидела та самая барышня, стройными ножками которой он только что восторгался на перроне.

— Пардон, — пробормотал Емельян и с растерянной улыбкой закрыл двери.

Выполнив поручение Донова, Емельян не сразу вернулся на перрон. Он заглянул во двор за станцией, где находилась толкучка. Вокруг, перешептываясь, переругиваясь, договаривались о цене, менялись, покупали, продавали совсем как на барахолке в Петрограде, возле обводного канала в самом конце Лиговки, где Емельяну доводилось бывать много раз.

— Давай николаевские… Дешевле отдам.

— Ты что, бабуся? Ишь ты; видно, тебе хочется, чтобы Николашка опять царем стал? Ничего не выйдет, не надейся. Николашку твоего давно уже шлепнули.

— Господи Иисусе! Что ты говоришь, касатик? Не-ет, царь-батюшка жив, за границу, бают, уехал. Ну, есть ли у тебя николаевские-то? Три рубля скину…

В сторонке стоял какой-то мужчина в одежде железнодорожника и торговал заграничными папиросами. Возможно, это был проводник поезда, привезший папиросы из Мурманска. Но Емельяну показалось, что торгует этот мужчина как-то слишком осторожно, из-под полы. Он подошел поближе и его чуткое ухо уловило слова, произнесенные продавцом папирос.

— Комиссарам скоро конец… Разве не слышали — союзники-то уже…

Емельян подошел к железнодорожнику.

— А вы кто такой? Товарищ или эксплуататор?

Тот не растерялся:

— А ты кто такой? Сыщик или поп?

— А ну, покажи документы! — потребовал Емельян.

— Пожалуйста, — и, к его удивлению, железнодорожник с готовностью полез в карман за документами.

Емельян струхнул. Не попасть бы опять впросак, как прошлой осенью под Царским Селом. Там они с одним матросом остановили какую-то машину, ехавшую в Царское Село. В ней сидел иностранный корреспондент. Емельян решил, что это шпион, и чуть было не поставил к стенке. И все потому, что не знал грамоты и не сумел прочитать пропуска, выданного корреспонденту в Смольном. После этого казуса Донов стал в свободные минуты обучать своего вестового грамоте. Однако читал Емельян еще только по слогам.

Емельян взял документ железнодорожника и стал изучать его. Стоявший рядом с ним красноармеец мельком взглянул на бумажку и заверил:

— В порядке. Печать на месте и все как положено…

Из толпы, собравшейся вокруг них, послышались недовольные голоса:

— Чего он зря пристал к человеку?

— А имеет ли он право? Может, у самого документы не в порядке?

Неожиданное происшествие отвлекло внимание толпы от Емельяна. На утоптанной площадке за вокзалом, где извозчики зимой ожидали пассажиров с поезда и где вся земля была усеяна зернышками овса и клочками сена, рядом с воробьями, подбиравшими зерна, бродила чья-то тощая, грязно-серая коза. Кто-то привязал на шею козы дощечку с надписью: «Мне надоела Советская власть».

Люди сгрудились вокруг козы, смеялись, Емельян тоже ринулся на место происшествия. «Это дело рук какой-то контры», — решил он тотчас и бросился ловить нарушителя спокойствия. Поймав, наконец, козу, он потащил ее к штабному вагону, но она не желала идти и упиралась изо всех сил. Пока Емельян возился с ней, поезд Комкова отправился дальше на север и перрон опустел.

— Ты что мучаешь тварь божью? — услышал Емельян сердитый голос Донова.

Он поднял вспотевшее лицо, но козу не выпустил.

— Это не обыкновенная божья тварь, — сказал он, тяжело дыша. — Вон погляди.

Донов заглянул на дощечку и насилу удержался от смеха. Больше всего его рассмешило, с каким серьезным видом Емельян тащил невинную козу. Впрочем, от Емельяна можно было ожидать такой бдительности. Ведь и под Царским Селом он…

— Давай реквизируем эту контру и сунем в котел, — вдруг предложил Емельян. — Коза, конечно, буржуйская. Козлятину вполне можно есть. Если хорошо выварить, так мясо содеем не пахнет.

— Сними дощечку и отпусти козу на все четыре стороны, — махнул рукой Донов.

Емельян попытался оторвать дощечку, но она была так крепко прикручена проволокой, что без клещей отвязать ее было невозможно. Видно, те, кто отправлял козу «на задание», действовали предусмотрительно. Емельян попробовал переломить дощечку через колено, но она была слишком толстая. Разозлившись, он решил про себя, что этого он так не оставит. Уж владельца козы он найдет. Может, хозяин сам и привязал дощечку…

Со станции в город можно было идти либо по тропинке, петлявшей между голыми гранитными глыбами, либо по дороге, пролегавшей по болотистому берегу реки.

Харьюла выбрал путь вдоль реки. После возвращения из разведки он вступил в отряд Донова и вот сегодня получил первое увольнение. Он шел не торопясь, насвистывая народную песенку и вдыхая полной грудью напоенный весенними ароматами воздух. По обе стороны дороги росли низкорослые деревца ивы и ольхи. На вербах уже распустились белые пушистые почки. Несколько мальчишек обламывали ветки с кустов, и Харьюла вспомнил, как он в детстве на «вербной неделе» бегал в лесок за ивовыми ветками и потом продавал вербу в богатых домах Тампере, пытаясь хоть таким образом помочь своей хворой матери.