Соль шла с Елтонского озера, из-за Волги, как только устанавливался санный путь. Тысячи подвод приходили на Елтон и ползли назад к Волге, снежной пустыней, рассаживаясь на поворотах дороги, как поплавки сети, натянутой течением реки.

Веснами соль грузилась на косоушки, караваны суденышек плыли под парусами, тянулись бечевою против воды, в Саратов.

Летом купцы и подрядчики, очистившись от пошлин, взяв на торгах: поставки, ездили на Елтон облюбовывать новые участки промыслов, подписывать сделки.

Старший сын Гуляева — Петр — с болезни отца правил почти всем делом, не раз бывал на Елтоне и этим летом возвращался с озера домой удачливый, сосредоточенно покойный, степенный не по годам: дела были хорошо слажены, все сошлось колесом к колесу.

Но дома ждало Петра Мироныча расстройство. Колёса, оказалось, сильно покоробило, и опытное ухо сразу разобрало угрожающий треск.

— Что же он, так ни словом и не обмолвился? — спросил Петр у младшего брата, выслушав рассказ об отце.

— Хоть бы словечком, — сказал Павел. — Только что два раза меня ромом попотчевал.

— Ласковый стал?

— Павлуша, да Павлуша!

— Ясное дело, — решил Петр. — А Денисенко что?

— Много с него возьмешь: хохол! Все на ужимочке.

— Ладно, — сказал Петр, — пойду докладывать.

Доклад его мало занимал Мирона Лукича. Старик слушал молча, облизывая губы, точно они клеились от сладкого, и только под конец в пустом, водянистом его взгляде словно скользнул мимолетный смешок.

— Стало-быть, в полном порядке? — спросил он. — Ну, слава богу. Поди, Петруша, цалуй.

Петр нагнулся, поцеловал отца в подставленную щеку, отступил назад.

— У нас тут тоже слава богу, — сказал Мирон Лукич. — Верно я говорю, Павлуша?

Павел промямлил:

— Слава богу.

Старик рассмеялся, по-очереди взглянул на сыновей, вдруг оборвал смех и, точно изумившись, что около него все еще кто-то стоит, кончил разговор:

— Что еще? Ступайте к себе.

Он посмотрел сыновьям в спины. Они были одинаковы: широкие лопатки выпукло обозначились на поддевках, придавленные тяжкими дугами плеч.

— В отца, — прошептал старик и не то с вызовом, не то одобрительно мотнул головою на дверь.

Братья стояли друг против друга, опешив. Старший нашелся первый, сказал:

— Без Денисенки не распутаться.

— Нужны деньги, — отозвался Павел.

— У меня есть.

— Он балованный. Дешево не отделаешься.

— Хватит. Пойдем.

И они пошли.

Денисенко держал извозный и ямской двор, почти весь перевоз через Волгу был у него в руках, лошади его славились, с легкою доводилось ему бывать и в Пензе и в Тамбове, ямщиком он был отменным.

Двор стоял на краю оврага, за Казанской церковью. Навоз из конюшен и со двора валили в овраг, оттуда поднимался тепло-сладкий парок тлена, и все вокруг дышало этим парком, плавало в нем и утопало.

Как все покровские хохлы, Денисенко коверкал свою речь, мешал ее с кацапской, говорил враспевочку, точно приседая в конце слов. Он прыгал на одной здоровой ноге, подобрав больную по-куриному, под живот, и открещивался:

— Це-ж откуда мне ведать, що вин замышляет?

— А о чем ты ему писал письма? — мрачно допытывался Петр.

— Письма? Оборони меня, царица небесная! Слыхом не слыхал про письма!

— Ведь я знаю! — сказал Павел.

— Що таке?

— Как от тебя отцу письма приносились.

Денисенко щерился:

— Вы-ж те письма не бачили?

— А вот и бачил! — прикрикнул Петр.

— Не бачили! — смеялся Денисенко.

Так они пререкались, разглядывая друг друга и прикидывая, когда удобнее перейти к самому делу. Наконец, Петр спросил:

— Сколько хочешь?

Денисенку точно громом сразило. Он подпрыгнул, метнулся под образа, присел на лавку.

— Чур мне чуру! — тихонько пробормотал он, утирая со лба пот. — Що я, ослыхался, Петр Мироныч?

— Ничего не ослышался, — спокойно заявил Петр. — Сколько нужно, чтобы ты сознался, зачем тебя отец призывал?

— Та ни скилькы не нужно! Що-ж вы прямо не скажете, про какое, мол, дело ходил Денисенко до бати?

Испуг с него, как рукой, сняло. Он сказал смеючись:

— Мирон Лукич на старости заскупился, Денисенко дорого-де за подводы считает. Твое, говорит, счастье, що на ногах стоять не могу, а то — б я у тебя вихор-то выдрал!

Он дернул себя за черствые клочья волос и поскакал к двери:

— Минуточку, дорогие гости, я тилькы до конюшни. Ах, забаломутили мою душу, забаломутили, любезные!..

— Ни с чем уйдем? — обернулся Петр к брату.

— Вот так и будет плясать бесом.

— Ну, к дьяволу! Попусту терять время!..

Дома все было по-старому, ничего не убавилось, а братьям все недоставало спокойствия, вот-вот, чудилось, разразится беда, и с какой стороны ее ждать — нельзя было взять в толк. Они бродили насупленные, работа застревала у них в руках, свет сошелся клином на загадке, загаданной отцом, как вдруг все стало ясно.

Случилось это вечером, когда стемнело и надо было сдавать отцу ключи. Петр Мироныч, собираясь идти вниз, на старикову половину, внезапно прислушался к тишине, чуть-чуть наполненной еще отзвуками дня. Ни слова не вымолвив, быстро и что-то очень легко для грузного своего веса, он выбежал из комнаты. Павел кинулся за ним вниз по лестнице. В темноте коридора не различить было, что происходит, слышалась только возня в сенях, у парадного хода, и Павел притулился около косячка.

— Петр Мироныч, Петр Мироныч! — расслышал он сдавленный голос.

— Давай сюда! — рычал Петр.

— Петр Мироныч, истинный бог!

— Чего несешь, ну? Давав, говорю, ч-чорт!

— Петр… э… ей богу!

На мгновенье смолкло, потом вырвалось диким хрипом:

— Уда-вили, хри-стом-бо…

Опять тишина, глухой стук об пол. Снова хрип:

— Христом-бо… заду-ши…

И сразу горячее, чуть внятное отчаянное бормотанье:

— За голенищем… правый сапог… христ…

Возня словно усилилась, вдруг стихла, еще поднялась, и, спустя секунду, Петр бросил в чулан рыхлым мешком чье-то тело и задвинул щеколду.

— Кто это? — прошептал Павел.

— Васька.

— У меня сердце заполохнулось. Жив ли он?

— Рано умирать дураку! — отдуваясь сказал Петр. — Я сразу внял, как он крюком лязгнул.

— Ну?

— Ну, и попался. Письмо, видишь?

Они поднялись наверх.

На конверте отцовской рукой было выведено имя Агриппины Авдеевны Шишкиной.

— Новая? — все еще шопотом спросил Павел.

— А ты слыхал?

— Нет.

— Стало-быть, новая.

Петр разорвал конверт.

Братья перечитали письмо — раз, другой, — Петр поглядел его на огонь, Павел пощупал бумагу, никто не решался сказать, что думал. Так, молча, они распрямились и постояли в неподвижности, каменными спинами своими заслоняя свет. Потом Петр сунул письмо в карман, взял со стола связку ключей и пошел к отцу. Брат двинулся за ним тенью.

Мирон Лукич встретил сыновей подозрительно, отклонившись на подлокотник кресла, точно издали было удобнее следить за их лицами.