Почти тотчас же после ухода друзей, дверь шумно растворяется и ватага студентов-немцев врывается в пивную.)
П р о ф е с с о р. Этот господин, с которым ушел молодой композитор, окончательно скомпрометированная персона.
К л о ц. Ну, почему же?..
П р о ф е с с о р. Он издает эти… как их… народные листки и уже сидел в тюрьме.
(Входят Бенедикт и другие студенты-немцы.)
9.
Грунерт, Лотта и др. кельнерши, Клоц, проф. Ионшер, посетители, Данини, Генарт и др. актеры, фрау Грунерт, музыканты, Бенедикт и др. студенты-немцы.
П е р в ы й с т у д е н т (оглядывая потолки и стены, поет):
«Когда случится нам заехать
На грязный постоялый двор…»
(Грунерт обретает необыкновенную подвижность: расшаркивается перед каждым студентом, подкатывает стулья к среднему большому столу. Улыбка готовности не сходит с его лица.
Кельнерши оживают и прихорашиваются.)
Г р у н е р т. Очень, очень рад, господа. Прикажите-с!
Б е н е д и к т (театрально). Скажи, старик, приплыли ль из-за моря суда голландские с товаром на борту? Твой славный погреб получил ли мехи с вином из дальних стран? Какою редкостью похвастать готов почтенный твой кабак? Чем потчевать гостей ты будешь, дай ответ…
П е р в ы й с т у д е н т. Друзья, наш Бенедикт — талантливый поэт!
(Студенты рукоплещут.)
Б е н е д и к т. Увы, я так редко слагаю вирши!
В т о р о й с т у д е н т. Тебя не посещают музы?
Б е н е д и к т. Только тогда, когда я выпью…
П е р в ы й с т у д е н т. Но, ведь, ты вечно пьян!
(Хохот.)
В т о р о й с т у д е н т (к Грунерту). Монастырские ликеры есть? Старый Доппелькюммель? Мозельвейн?
Г р у н е р т. Что изволите, господин доктор.
В т о р о й с т у д е н т. Значит, все в порядке?
Г р у н е р т. Так точно, господин доктор.
Б е н е д и к т. В таком случае, во-первых — пива, во-вторых — пива, в-третьих — пива… Словом, сколько ртов, столько литров пива.
П р о ф е с с о р (любуясь студентами). Когда я смотрю на молодежь, вера в великую будущность немецких государств вспыхивает во мне с новой и новой силой.
К л о ц. Золотая пора!
П р о ф е с с о р. Юность! Помните ли вы, сударь, наши годы, старый Гейдельберг, незабвенная Иена…
К л о ц. Такие умы, как Лессинг, сердца, как Шиллер…
П р о ф е с с о р. И этот величайший из немцев — Фридрих. Его дух был еще жив среди нас. Вот, сударь, в чем надо искать спасение немецкого единства — в просвещенном абсолютизме.
К л о ц. Абсолютизм устарел, доктор.
Б е н е д и к т. Silentium!
П е р в ы й с т у д е н т. По уставу корпорации…
В т о р о й с т у д е н т. Нельзя ли без устава: я умру от жажды!
Б е н е д и к т. Silentium!
В т о р о й с т у д е н т. Коллега, смилуйся.
Б е н е д и к т. Согласны ли сделать исключение для жаждущего коллеги?
С т у д е н т ы. Согласны! Пусть!
Б е н е д и к т. Прошу встать.
(Встают, поднимают пивные кружки, образуя из них сплошное кольцо над серединою стола, кричат почти в одно слово «Prosit!», потом дружно подносят кружки к губам и, как по команде, начинают пить.
Головы посетителей обращены в сторону студентов.
Входят Бакунин, Вагнер и Рекель.)
10.
Грунерт, Лотта и др. кельнерши, Клоц, проф. Ионшер, посетители, Данини, Генарт и др. актеры, фрау Грунерт, музыканты, Бенедикт и др. студенты-немцы, Бакунин, Вагнер, Рекель.
(Взоры всех устремляются на вошедших. Они останавливаются в дверях: Вагнер и Рекель по сторонам Бакунина. Бакунин держит подмышкой толстый сверток газет.)
Б а к у н и н (сняв шляпу, вытирает большим платком лицо и шею. Громко). У-фф, чорт, жарко!
(Посетители начинают переглядываться.)
К л о ц. Вот это тот самый, о котором я говорил…
П р о ф е с с о р. Баррикадософ?
К л о ц. Да, это он.
П р о ф е с с о р. Конечно, — чех!
В а г н е р (Бакунину). Оставаться тут — безумие!
Б а к у н и н (тянет Вагнера за рукав). А ты не брыкайся, музыкант.
В а г н е р. Здесь кругом наши недоброжелатели…
Б а к у н и н. В этом кабачке я назначил весьма важное свидание. От него зависит все дальнейшее. Сколько сейчас времени?
(Рекель шутливо показывает на свои жилетные карманы и смеется.)
В а г н е р. Я оставил часы дома…
Б а к у н и н. Да, брат, не замечать своей бедности трудно. (Подходя к профессору и раскланиваясь.) Не можете ли, сударь, сказать, который час?
(Профессор сосредоточенно-угрюмо смотрит на шахматную доску.)
К л о ц (предупредительно). Ровно десять часов.
Б а к у н и н. Очень одолжили. (Увлекает Вагнера с Рекелем к переднему столу.) Лицо, к которому у меня дело, должно скоро прибыть. А теперь я чувствую необходимость вознаградить себя за весь голодный день.
(Вагнер беспокойно озирается.
Рекель неотрывно глядит на Бакунина, словно зачарованный, со счастливой улыбкой на устах.)
Б а к у н и н. Что есть на кухне?
Л о т т а. Можно приготовить по вашему желанию, сударь.
Б а к у н и н. Друзья, вы примете участие? Нет? Тогда вот что: отбивную котлету с каким-нибудь соусом и яичницу. Сыр есть? Отлично, дайте и сыру. Всего — двойную порцию.
Л о т т а. Для двух персон?
Б а к у н и н. Готовьте на двоих, мы разберемся. Хлеба дайте как следует, не по-вашему. А сначала — стакан водки.
Л о т т а. Вина? Какого желает, сударь?
Б а к у н и н. Не вина, а водки.
Л о т т а. Хлебной водки, сударь?
Б а к у н и н. Совершенно верно, настоящей хлебной водки.
Л о т т а (всплескивая руками). Стакан!
Б а к у н и н. Ну, да, стакан.
Л о т т а. Больше ничего, сударь?
Б а к у н и н. Пока все.
В а г н е р. У нас есть Нирштейн, Михаил.
Б а к у н и н. Пейте себе на здоровье. Поражаюсь вашей способности сидеть целый вечер за стаканом вина и принимать это зубное полосканье микроскопическими глоточками.
В а г н е р. Неужели ты не ощущаешь наслаждения, когда пьешь?
Б а к у н и н. Вкусовые наслаждения — гурманство. Человек должен есть и пить не для вкуса, а для действия.
Б е н е д и к т. Вы не находите, коллеги, что все это могло быть сказано и менее громко?
П е р в ы й с т у д е н т. Это какая-то Иерихонская труба!
В т о р о й с т у д е н т. Он решил заткнуть ее полдюжиной завтраков!
(Студенты смеются.)
Б а к у н и н (медленно поворачивает к ним голову. Рекелю). Вот бы тебе эту публику в «Листок», писать юмористику…
Б е н е д и к т (вскакивает, как уколотый). Прошу вас, сударь, взять ваши слова назад!
Б а к у н и н (так же громко Рекелю). Нигде нет такой пустой молодежи, как у вас.
(Страшный шум и негодующие возгласы за столом студентов, повскакавших со своих мест.)
В а г н е р. Прошу тебя, Михаил…
П е р в ы й с т у д е н т. Мы требуем удовлетворения!
В т о р о й с т у д е н т. Вы ответите за это!
С т у д е н т ы. Грубиян! Мы заставим вас молчать! Неслыханно! Дерзость!
Б е н е д и к т (пробираясь между друзей). Если вы полагаете, что наша корпорация оставит такое оскорбление без последствий… (подходит вплотную к Бакунину) то вы ошибаетесь. Мы заставим вас извиниться публично, или дать нам удовлетворение… Мы заставим, сударь!
П е р в ы й с т у д е н т. Подлец!
(Бакунин грузно встает. Выпрямляется, словно потягиваясь. Молча смотрит Бенедикту в глаза, громадный и спокойный.
Безмолвная борьба происходит в напряженной тишине пивной.
Бенедикт с'ежился, ушел в свой сюртук, как в раковину.)
Б е н е д и к т. Я… если вы (отступает на шаг), если вы…
Г р у н е р т. Ох, Господи!
Б а к у н и н (точно погаснув, опускается на стул). Уберите от меня этого молодого человека.
(Шум возобновляется. Всюду горячо жестикулируют, особенно за столом студентов.)
