П р о ф е с с о р. Какие разговоры?

Г р у н е р т. Вот хоть бы сейчас: если и есть, говорят, на свете приятные короли, так это только в кеглях.

П р о ф е с с о р. Почему в кеглях?

Г р у н е р т. Ума не приложу, господин профессор. Может, потому, что в кеглях короля всегда (присвистнув) сшибить можно.

П р о ф е с с о р. По-моему… по-моему это просто глупо.

Г р у н е р т. Совершенно верно, господин профессор, очень глупо.

К л о ц. Мне пива. А вы что, доктор?

П р о ф е с с о р. Я выпью кофе. Только не крепкий. Вы знаете, у меня почки не совсем в порядке.

Г р у н е р т. О, тогда, конечно, пива нельзя.

П р о ф е с с о р. Ну, если немного…

Г р у н е р т. Совершенно верно, господин профессор, если немного… Шахматы?

К л о ц. Непременно. Я хочу реванша, доктор.

П р о ф е с с о р. Вы его получите.

(Пауза.

Лотта приносит напитки и шахматы.

Клоц и профессор расставляют фигуры.)

П р о ф е с с о р. Так вы изволите говорить, уважаемый, что спрос на философские сочинения продолжает падать?

К л о ц. Его совсем нет, доктор.

П р о ф е с с о р. Но позвольте, что же тогда читать! Нельзя же жить одними историйками всяких выскочек. Ведь философия — не только мать науки, но и…

К л о ц. Извините, доктор. В выборе лектюры читателем всегда руководит единственное побуждение: не отстать от духа времени.

П р о ф е с с о р. Тем более. Сейчас, когда народы столь жестоко платятся за свои ошибки, которые явились следствием невежества, особенно необходимо изучение законов мышления, дабы впредь можно было избежать катастрофических недоразумений.

К л о ц. На деле другое. Сегодня утром, приходит ко мне в лавку покупатель. Должен вам сказать, — богатырь, точно с гравюры, изображающей ветхозаветные деяния. Спрашивает что-нибудь новое. Показываю ему, между прочим, и ваше руководство к изучению философии. Так не поверите, усмехнулся этот человек так, что мне даже не по-себе стало, а после такой усмешки произносит с сожалением: все философия, да философия, нет ли у вас руководства к изучению бар-ри-кадо-софии.

П р о ф е с с о р. Это что же такое?

К л о ц. Умы волнуются, умы ищут выхода. Нужна какая-то новая мудрость.

П р о ф е с с о р (язвительно). Бар-ри-ка-до-софия?

К л о ц. Может быть… Ваш ход.

П р о ф е с с о р. А я так уверен, что этот ваш ветхозаветный богатырь был просто чех. Какой-нибудь разбойник из академического легиона. На месте правительства, я бы давным давно вышвырнул из Саксонии всех этих оборванцев. Впрочем, что можно ждать от нынешнего правительства!

К л о ц. Истинно либеральное государство обязано давать приют всем политическим беглецам. Наше правительство поступает правильно.

П р о ф е с с о р. Наше правительство, — собственно не наше, а ваше правительство, — потеряло голову, если она у него имелась. Подумать только! В Вене казнят от'явленного государственного преступника, а наше правительство возглавляет демонстрацию протеста. Всенародно, на улице расписывается в единомыслии с разбойником!

(Грунерт тихо подходит к столу.)

К л о ц. Доктор, Роберт Блюм заблуждался, но Роберт Блюм был народным депутатом, а не разбойником.

П р о ф е с с о р. Роберт Блюм был злейший враг немецкого народа. И мне положительно жаль, что не нашлось палача, чтобы его повесить. На таких предателей немецкого дела жалко пороху и свинца.

К л о ц. Доктор, вы горячитесь. Гуманность прежде всего.

П р о ф е с с о р. Гуманность в руках коноводов безумной оппозиции страшное орудие. (Шепчет.) Король это давно понял: дни теперешнего правительства сочтены.

К л о ц. Чего же вы опасаетесь сказать это громко? Грунерт — такой же честный немец, как и мы. Господин Грунерт! Доктор говорит, что положение нашего правительства непрочно.

Г р у н е р т. Своего мнения, если позволите, у меня нет. Но говорят, говорят… Называют даже одно лицо…

П р о ф е с с о р. Кого, кого?

Г р у н е р т. Графа Бейста…

П р о ф е с с о р. О, этот сумеет расправиться со всей чешско-польской камарильей.

К л о ц. Но это будет крушение всех немецких идеалов!

П р о ф е с с о р. Это будет их спасение.

Грунерт, Лотта и др. кельнерши, Клоц, проф. Ионшер, посетители.

(Входят две дамы в сопровождении мужчин. Разодеты по-праздничному.)

П е р в а я д а м а. Боже, как это было прекрасно! Какие звуки! Как на волнах!

В т о р а я. А должно быть трудно господину Вагнеру: такая уйма музыкантов. Он даже вспотел.

П е р в а я. Но какая музыкальная ученость у этих капельмейстеров. Подумайте, ведь они умеют играть на всех инструментах!

В т о р а я. Неужели на всех?

П е р в а я. Ну, да. Как же иначе управлять оркестром?

В т о р а я. И на контрабасе?

(Проходят к дальнему столу.)

Г р у н е р т. Изволили быть на концерте?

П е р в а я. Да, мы только что с симфонии…

Г р у н е р т. Кончилось?

П е р в а я. Увы, так жаль!

К л о ц. Гардэ.

П р о ф е с с о р. Не страшно…

К л о ц. Шах.

П р о ф е с с о р. Это другое дело, гм-м…

(Входят Данини, Генарт и др. актеры.)

Грунерт, Лотта и др. кельнерши, Клоц, проф. Ионшер, посетители, Данини, Генарт и др. актеры. Немного спустя — новые посетители и — из кухни — фрау Грунерт.

Д а н и н и (к Генарту). Нет, зачем он отнял у меня роль? Я человек маленький, больной, моя песенка спета. Но свое дело я исполняю честно. И потом, разве я не такой же актер королевской оперы, как все другие? Я инвалид, но оскорблять себя безнаказанно не позволю. Не позволю!

Г е н а р т. Пора бы тебе позабыть всю эту историю, Данини.

Д а н и н и. Позабыть? Да знаешь ли ты, что не так давно, королевскому капельмейстеру, Рихарду Вагнеру, нечего было на зуб положить, и второй актер Данини делился с ним на репетициях последним ломтем хлеба?

П е р в ы й а к т е р. Пропоем бывало ансамбль, и все в карман за кошельками: маэстро на пропитание. Он так привык к этому, что всегда, бывало, шляпу свою вверх дном на фортепиано кладет. А потом смотришь — королевский капельмейстер бежит в лавочку за селедкой. Ха-ха!

В т о р о й. Ну, с той поры много воды утекло. До Вагнера теперь не дотянешься: знаменитость!

Д а н и н и. Зазнался!

(Постепенно пивная оживает. Группы новых посетителей занимают все столы, кроме двух передних. Все оживлены.

Грунерт низко раскланивается.

Лотта и др. кельнерши снуют взад и вперед с кружками пива и закусками.

Выплывает громадная, толстая фрау Грунерт и становится за стойку разливать пиво.

Сдержанный шум…)

Г е н а р т. Чему здесь удивляться? Театральная слава и черная неблагодарность — родные братья… Ваше здоровье. (Пьет.) Меня удивляет другое. Закадычного друга маэстро — господина Рекеля — выкинули из театра за пропаганду, что вполне справедливо: королевское учреждение не может терпеть в своих стенах государственного изменника. Однако, в то же время, в том же королевском учреждении, другой государственный изменник продолжает занимать почтеннейший пост.

Д а н и н и. То-есть как? Кто же это?

Г е н а р т. Милейший, да наш маэстро, сам Рихард Вагнер!

В с е. Да неужели, что ты? Не может быть! Откуда ты взял?

Г е н а р т. У меня, собственно, данных нет, то-есть фактов, я хочу сказать. Но кому же неизвестно, что маэстро панибратствует с Рекелем и заведомыми республиканцами, всякими чехами и поляками?

П е р в ы й а к т е р. Это ничего.

Д а н и н и. Республика ничего, по-твоему? Но кто за республику, тот против короля. По-твоему, можно без короля?

В т о р о й а к т е р. Что же будет, в таком случае, с королевским театром?

П е р в ы й. Республика сама собой, но король, конечно, должен остаться.

Г е н а р т. Э-ге, коллега, да ты, я вижу, сам-то якобинец!

П е р в ы й. Нет… видишь ли, так говорил маэстро в Отечественном союзе…