На следующий день после разговора Тальмана с Сантиром. Редакция газеты

«Нюз Ляйнер»

— Алло, Филипп, здравствуй, это Петер, я тебя не отрываю от дел? — Сантир сидел за своим рабочим столом, одной рукой придерживая трубку телефона, а второй перелистывая страницы мятой записной книжки. На настенных часах было около половины одиннадцатого утра.

— Привет, Петер, я тебя слушаю, говори.

— Я хотел спросить вот о чем: у тебя ведь сохранились контакты в бывшей Югоравии, да?

— Да, у меня там есть пара контактов, а что?

— Вот об этом я бы хотел с тобой лично поговорить. Ты можешь со мной встретиться?

— Ну… — задумался Филипп, — сегодня у меня не занят только обеденный перерыв. Если хочешь, можем встретиться в ресторанчике у сквера недалеко от моего дома. Как тебе такая идея?

— Да, отлично. Во сколько мне там быть?

— Я постараюсь быть там к двенадцати. Двенадцать тебя устроит?

— Да, я буду там ровно в двенадцать. До встречи…

Полдень того же дня

Автомобиль Сантира свернул с проспекта и выехал на тесную улицу, вклинившуюся между длинным зданием музыкальной школы и аллеей сквера, опоясанной аккуратно подстриженным кустарником. Журналист доехал до конца улицы, выискивая глазами удобное место для парковки, и, не найдя такого места, обогнул сквер, недалеко от которого жил Филипп, и минут через пять приметил один незанятый пятачок асфальта в лабиринте переулков по соседству.

Оставив машину, Петер по привычке посмотрел на часы на руке и пошел к небольшому квартальному ресторану, находившемуся возле главного входа в сквер. До двенадцати оставалось три минуты, но и их было достаточно, чтобы дойти вовремя.

Журналист шагал быстро, чуть не спотыкаясь, не только потому, что от прогулки под палящим солнцем было мало удовольствия, но и потому что разговор с его коллегой был очень важен для предстоящей командировки в Живицу.

— Петер, я здесь, — Филипп Бауман, присевший за одним из вынесенных на улицу столиков, укрытых тентом, увидел знакомый силует и помахал ему рукой. Петер кивнул и, маневрируя между столиками, подошел к Бауману.

— Привет, Филипп. Спасибо, что нашел время для меня.

— Пустяки. Ты пообедать не хочешь? Я с утра ничего не ел, только одну чашку кофе выпил, — поправив очки, улыбнулся Бауман. Ему было сорок шесть, но из-за полноты и обширной лысины на лоснящемся от пота темени, он казался старше своих лет.

— Пожалуй, я тоже перекушу что-нибудь.

— Итак, что тебе рассказать о моих контактах в Югоравии? — разглядывая меню, спросил Филипп.

— Дело в том, что мне предстоит командировка в Живицу. Мне нужно узнать больше о балканских связях имагинерских террористов и, в частности, о Саллехе Абдулле. У меня в Живице нет контактов, поэтому я бы хотел узнать, нет ли у тебя связей с местными? Ты в Живицу ездил во время войны, да?

— Да, я там в девяносто пятом был. Дай-ка подумать, кто тебе может быть полезен… Я там знаю двух местных журналистов, только я не уверен, работают ли они все еще в Живице или нет. Завтра или послезавтра проверю и если кого найду, позвоню. Один мой хороший знакомый, итальянец, тоже пишет статьи про Балканы и сейчас то-ли в Живице, то-ли в Македонии находится. Я и его поищу.

— Да, будет отлично, если ты меня на кого-нибудь выведешь. Заранее выражаю тебе горячую признательность, — диалог на секунду прервался, так как появилась официантка с заказанными блюдами.

— Когда собираешься туда вылетать? Или не решил еще?

— В конце месяца, не позднее.

— Понятно. А этот Саллех Абдулла все еще в Живице скрывается что ли? Об этом что-нибудь известно? — отпивая от стакана с минеральной водой, спросил Филипп.

— От разведки доносятся слухи, что он все еще там. Причем он не в каком-нибудь тайном месте, а в самой столице, чуть ли не у всех на глазах. Только наша генпрокуратура никак его достать не может. Прямо цирк какой-то.

— Этих арабов и раньше никто не мог достать. Во время войны в Живице было несколько случаев, когда боевики забирали у миротворцев машины. Они даже блокпосты выставляли иногда на дорогах, и никто им не мог слово поперек сказать. С Абдуллой та же самая история. Не выдадут они его.

— Я тоже сильно сомневаюсь, что его выдадут. Он знает слишком много. Его было бы легче убрать.

— Это верно, лишние свидетели редко доживают до старости. Кстати, Петер, я должен написать статью о процессе над имагинерскими террористами. У тебя нет каких-нибудь интересных материалов на подсудимых?

— Кое-какие материалы есть, я тебе их отошлю на электронную почту.

— Вот и хорошо. Так сказать — ты мне, я тебе, — улыбнулся Филипп и ткнул вилкой в тарелку с салатом. — А ты не боишься ехать в Живицу? Там война уже закончилась, но все-таки…

— Как сказать, Филипп. Не боятся только сумасшедшие, правильно? В мирной жизни иногда бывает похлеще, чем на войне, поэтому, что тут, что там — разница не велика. Буду, надеется, что у меня надежный ангел-хранитель. А ты не боялся, когда туда поехал?

— Врать не стану, побаивался. Хотя я испытывал страх скорее из-за того, что не знал, что меня там ждет. Один раз, конечно, нашу машину обстреляли, и тогда пришлось здорово понервничать, но все обошлось.

— Кто вас обстрелял? Исламисты?

— Нет, иллирийцы. Мы потом узнали, что они специально устроили провокацию, чтобы свалить вину на мусульман. Там мусульмане воевали сначала с мизийцами, а потом и с иллирийцами. Иногда было вообще непонятно, кто в кого стреляет.

Закончив с обедом и договорившись созвониться, как только Филипп разыщет своих знакомых коллег в Живице, двое мужчин пожали руки на прощание и покинули ресторан. Петер поспешил к своей машине, а его коллега, сытый и довольный, пошел домой с характерной для него походкой — расслабленно, переваливаясь с ноги на ногу, как будто таская на себе тяжелый мешок.

Бауман знал Сантира с тех пор, как они два года проработали вместе в одной из столичных газет. Впоследствии Петер перешел в «Нюз Ляйнер», а Бауман сменил несколько редакций, успев и некоторое время поработать заграницей, потом возвратился на родину и стал корреспондентом одного немецкого журнала, описывая новости, связанные с немецкой диаспорой в Имагинере и ставшим особенно актуальным исламским терроризмом.

Рассмотрение дела против местных террористов было в данный момент темой номер один не только для всей Имагинеры, но и в частности для самого Филиппа, которому требовалось написать для немецкого журнала подробную статью о ходе судебного процесса. Неприятным для журналистов и всех любопытствующих стало известие, что дело будет рассматриваться в закрытом режиме по причине того, что некоторые доказательства в нем были секретными, и их разглашение могло угрожать национальной безопасности.

Официальное сообщение о том, что ни одна камера или фотоаппарат не будут пропущены в зал суда, прозвучало в последний возможный момент, давая повод представителям прессы и конспираторам истолковать это как стремление спецслужб скрыть от общественности нарушения (или преступления, как считали некоторые более критично настроенные наблюдатели) своих агентов.

Читателям газет и телевизионным зрителям оставалось довольствоваться лишь эскизами судебных художников, на которых были изображены подсудимые, усаженные на длинную скамью в зарешеченной клетке у стены, сбоку от трех судей, заседающих за судейским столом. Внешний вид подсудимых заметно расходился с традиционными представлениями большинства имагинерцев: на всех были одинаковые, широкие белые рубахи с короткими воротниками, некоторые были обуты в сандалии вместо ботинок; у всех были отпущены густые черные бороды — у одного из нарисованных борода была настолько длинная, что ее конец можно было заправить в брюки; внешность выдавала в них выходцев из стран Ближнего Востока и Африки.

Даже не имея возможности присутствовать на судебных заседаниях, некоторым журналистам, среди которых был и Петер Сантир, удалось узнать много интересного о недалеком прошлом обвиняемых.