— Приветствую, Тэйбар! — поздоровался кто-то из присутствующих.

— Ура, Тэйбару! — восторженно выкрикнул другой.

Судя по манере приветствий, можно было заключить, что этот Тэйбар мог превосходно управляться с шестом или мечом. Такие здравицы обычно обращены только к признанным экспертам или чемпионам в том или ином виде состязаний. Например, высококлассного игрока каиссы иногда приветствуют именно в такой манере. Присмотревшись к Тэйбару, я заподозрил, что передо мной был опытный мечник.

— С ним его Тука, — обрадовано заметил мужчина стоявший рядом.

— Тука, Тука! — принялся скандировать другой мой сосед.

«Тука» — одна из самых распространённых рабских кличек на Горе. Например, я знавал нескольких рабынь, которых так называли. Девушка, пришедшая вместе с Тэйбаром, Тука, насколько я понял, опустилась на колени сбоку от своего хозяина, выпрямила спину и скромно опустила голову вниз. Ошейник плотно прилегал к её горлу, как это и принято у большинства рабовладельцев северного полушария. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что этот Тэйбар относился к тому типу мужчин, которые держат свою рабыню или рабынь, под строжайшей дисциплиной.

— Тука, Тука! — присоединился к скандированиям ещё один товарищ.

— Она необыкновенно соблазнительна, — вынужден был признать я.

— Главное, что она кое-что понимает в рабских танцах, — сообщил мне мужчина, облизывая губы.

— О-о? — удивлённо протянул я.

— Уж можешь мне поверить, — заверил меня он.

— Тука, Тука, Тука! — скандировало всё больше мужчин.

Вновь пришедший, по имени Тэйбар, посмотрел вниз на свою рабыню, которая перехватив его взгляд, быстро и робко прижалась губами к его бедру. Трудно было не заметить, что она принадлежала ему до самых глубин своего живота.

— Туку в круг! — призвал кто-то из зрителей.

— Она — танцовщица, — объяснил мне мой сосед справа.

— Она неподражаема, — добавил тот, что слева.

— Туку в круг! — выкрикнул ещё один мужчина.

— Тука, Тука! — неслось со всех сторон.

Тэйбар резко щёлкнул пальцами, и рабыня, вскочив на ногам, замерла, выпрямив спину, склонив и немного повернув голову вправо, держа руки по боками, ладонями назад. Именно так стоит рабыня в пага-таверне, готовясь выйти на песок или на сцену. Я жадным взглядом впился в рабыню Тэйбара, впрочем, как и все мужчины, да и женщины собравшиеся здесь. Да, надо признать, у его Туки была превосходная фигура рабыни-танцовщицы.

— Очистить круг! — призвал один из зрителей, и все остальные танцовщицы торопливо раздались в стороны, опускаясь на колени, и готовясь смотреть.

А я всё рассматривал Туку, восхищаясь её красотой и формами.

Тэйбар указал рукой в сторону круга.

— А-ах! — дружно выдохнули мужчины.

— Она двигается как танцовщица, — заметил я.

— Она и есть танцовщица, — заверил меня мой сосед, как и я не сводивший с ней восхищённого взгляда.

Теперь женщина расслабленно стояла в кругу. Её гибкая фигура просто излучала жизненную энергию. Руки подняты над головой, запястья плотно сжаты, колени полусогнуты.

— Она — потомственная рабыня страсти, — уверенно заявил я, — с бумагами о тысячелетней родословной.

— Нет, — отмахнулся от моего предположения мужчина стоявший рядом.

— Где он нашёл её? — поинтересовался я у него. — На Курулеане?

— Понятия не имею, — пожал он плечами.

Оставалось, предположить, что женщина, скорее всего, была взята на меч. Откуда ещё у такого человека, как этот Тэйбар, который не выглядел ни торговцем, ни богатеем, могла оказаться рабыня такой очевидной ценности. Если мужчина, например, не в состоянии приобрести определенную кайилу, то ему ничего не мешает просто угнать её, а затем, когда его верёвку будет на её шее, заявить, что это его животное.

— Ай-и-и! — восторженно выкрикнул мужчина в ответ на первое движение Туки.

— Ай-и-и! — не удержался и я сам.

Да, это был танец рабыни!

— Она не может быть никем иным, кроме как потомственной рабыней страсти, — ещё больше утвердился я в своём мнении. — Уверен, родословную такого животного можно проследить на тысячу лет назад!

— Нет, конечно! — снова отмахнулся от меня мой сосед, увлеченный зрелищем настолько, что не отрывал глаз от рабыни, и кажется, даже моргнуть боялся, чтобы не пропустить ни одного движения.

Я окинул женщину изумлённым взглядом.

— Он она обучена, конечно, — добавил он.

То, это обученная танцовщица, было совершенно очевидно, и всё же, я был уверен, что здесь было вовлечено нечто большее, чем просто обучение. И я даже не имел в виду такие относительно незначительные особенности, как её превосходная фигура, просто идеально подходившая для рабского танца. Я знавал многих женщин с самыми разными фигурами, ставших превосходными танцовщицами. И здесь дело было даже не в том, что Тука обладала несомненным врождённым талантом к такому способу выражения, но в чём-то намного более глубоком. В характере её танца я видел нечто большее, чем просто обучение, фигура и талант. Внутри этой женщины, выражая себя в её танце, в его ритме и радости, спонтанности и восхищении, жила непередаваемая словами глубинная и радикальная женственность, беззастенчивое и непримиримое наслаждение своим полом, уважение и любовь к нему, желание и принятие его, а также ликование от того, что она была женщиной и рабыней во всей изумительности этого.

— Тука, Тука! — скандировали мужчины, отбивая ритм ладонями.

А рабыня всё танцевала. И пусть, здесь собрались не меньше двух сотен мужчин, но, я видел, что она танцевала только для одного, для своего господина. Ему даже один раз пришлось указать, что она должна двигаться по всему кругу, что и было немедленно ей исполнено.

— Тука, Тука! — неслось со всех сторон, и даже некоторые из рабынь стоявших на коленях по периметру круга, неспособные оторвать своих глаз от танцующей рабыни, вплетали свои голоса в общий хор, и хлопали в ладоши.

Похоже, эта Тука была популярна даже среди рабынь, из которых она была, конечно, самым превосходным экземпляром.

Я провожал женщину глазами, по мере её перемещения по кругу.

— Ай-и-и! — радостно выкрикивали мужчины, когда она задерживалась, чтобы станцевать перед ними.

У меня не было ни малейшего сомнения, что она когда-то была танцовщицей в таверне. Именно там танцовщицы должны уметь демонстрировать себя клиентам подобным образом, давая клиенту возможность оценить свои прелести и запомнить себя, если он позднее пожелает использовать её в алькове.

— Ай-и-и! — восхищённо воскликнул другой мужчина.

Уверен, ей не приходилось подолгу томиться в альковах в ожидании мужского внимания.

— Она превосходна, — в упоении выдохнул парень стоявший рядом со мной.

— Да, — не мог не согласиться с ним я, любуясь тем, как она прокладывает свой путь вдоль круга зрителей.

Было даже интересно, как её владелец осмеливается открыто выставлять на показ такую красотку. Оставалось только заключить, что он был полностью уверен в своих способностях защитить своё право собственности на неё, а значит, как нетрудно догадаться, своим мечом он должен был владеть превосходно.

— Ах, — с шумом втянул в себя воздух товарищ по соседству со мной, не спуская глаз с приближающейся танцовщицы.

Насколько изумительны гореанские женщины, подумалось мне. И тут же мне, не без сожаления, вспомнились женщины Земли, столь многие из которых оказались так запутанны, так несчастны и недовольны, женщины не знающие того, чем они были или чем они могли бы быть. Женщины, которых заманили в ловушку, в лабиринт бесплодных, в конечном счёте, изобретений. Женщины, подчинённые нелогичным требованиям и стандартам, ставшие объектами социального принуждения и антибиологических ограничений. Женщины вынужденные отрицать себя и глубины своей природы во имя непонятной им свободы. Женщины, пытающиеся быть мужчинами, и уже разучившиеся и не знающие, как быть женщинами. Женщины, мучающие себя и других своими запретами, горестями и расстройствами. Но я не обвинял их, в конце концов, они были всего лишь жертвами патологических программ обработки сознания. Любому, даже самому прекрасному и живому существу можно подрезать крылья, а затем приучить радоваться этому искажению и уродству. В свете этого, уже не кажется чем-то удивительным то, что столь многие из земных женщин, оказались столь закомплексованными, холодными, инертными и бесчувственными. Но, уже то, что многие из них могут чувствовать свою душевную боль, на мой взгляд, было обнадеживающим сигналом. Если их культура была правильна или разумна, то тогда почему в ней столько боли и страдания? Боль в теле — это признак того, что в нём что-то неправильно. Так почему же чувствуя боль в душе, мы не можем догадаться, что она связана с неправильностью в культуре.