— Как по-твоему, сколько сейчас времени? — спросил я повернувшись к Марку.

— Думаю, шестой ан прошёл, — предположил он.

Пятый ан отмечает утро — ровно посередине между гореанской полуночью и полуднем, точно так же, как пятнадцатый ан является серединой вечера между полуднем и полуночью. Гореанские сутки делятся на двадцать анов, по крайней мере, в большинстве крупных городов. Также, в большинстве городов, ан имеет равную длительность. Однако, в некоторых городах, что интересно, длительность ана зависит от времени года. В этих городах так же, как и везде, день делится на десять анов, и ночь — на десять. Но, в связи с тем, что летом дни длиннее, а зимой короче, то и летний ночной ан, короче ночного зимнего. Понятно, что длительность суток в целом, остаётся той же самой, что и в любом из других городов.

Я окинул взглядом своего свежеприобретённого раба.

— Ты неважно выглядишь, — констатировал я.

— Мне плохо, Господин, — сообщил он.

Ну да, избили его знатно, надо признать.

— Ты думаешь, что то, что произошло здесь этим утром, необъяснимо? — поинтересовался я.

— Господин? — не понял Мило.

— Думаешь, что всё это было всего лишь вопросом вероятности и везения? — уточнил я свой вопрос.

— Я не понимаю, Господин, — признался раб.

— Это не случайность, — сообщил я ему. — Ты оказался в моей собственности в результате моего плана.

Мило пораженно уставился на меня.

— Ты был обольщён, — объяснил я, — и таким образом, оказался в ситуации, которая тебя полностью скомпрометировала, и в результате которой оказался в своём теперешнем состоянии, то есть моим рабом.

— Ай-и-и, — простонал он.

— Рабыня, конечно, действовала согласно моим приказам — добавил я и, заметив, что он посмотрел на Лавинию, поинтересовался: — А Ты получил разрешение смотреть на неё?

Мило мгновенно опустил глаза.

— Ты можешь смотреть на неё, — сообщил я ему.

Мужчина снова обратил свой укоризненный взгляд к Лавинии.

— Я могу говорить? — осведомился он.

— Да, — разрешил я.

— Скажи, Ты любишь меня? — спросил Мило у рабыни.

— Она не получила разрешение говорить, — напомнил я ему.

Лавиния бросила на меня полный мольбы взгляд. Её нижняя губа дрожала. Но я решил, что позволю ей говорить позже.

— Она хорошенькая, не так ли? — поинтересовался я.

— Да, Господин, — не мог не признать он, с изрядной долей страдания в голосе.

— Она — рабыня-соблазнительница, — сообщил я.

Лавиния всхлипнула и затрясла головой. Слезинка скатилась с уголка её глаза и прокатилась по щеке, оставив блестящую полоску.

— Ты не согласна, Лавиния? — осведомился я.

— Нет, Господин, — заплакала она.

— И не тебе возражать против этого, — бросил я рабу. — Не Ты ли, если я не ошибаюсь, достаточно часто выступал в роли раба-соблазнителя? Так что то, что судьба теперь повернулась к тебе другой стороной, и то, что теперь Ты, если можно так выразиться, оказался тем, кто попал в сети что, лично я считаю торжеством справедливости.

Мило не мог оторвать своих глаз от Лавинии.

— Она действовала согласно вашим распоряжениям? — поинтересовался он.

— Конечно, — усмехнулся я, заставив его застонать. — Согласись, это была отличная шутка! Ты, раб-соблазнитель ответственный за первый ошейник оказавшийся на её симпатичной тонкой шейке, сам оказался в цепях благодаря ей. Разве не справедливо то, что она, теперь рабыня, стала той, кого я использовал для твоего собственного приобретения?

— Да, Господин, — не стал спорить Мило.

— Несомненно, она считает свой триумф роскошным и забавным, — предположил я.

— Пожалуйста, Господин, можно мне говорить? — взмолилась Лавиния.

— Нет, — отрезал я, и женщина разочарованно зарыдала. — Ты отлично выполнила свою работу, моя смазливая маленькая рабыня-соблазнительница.

— Пожалуйста, Господин! — попросила она.

— Нет, — повторил я.

— Я надеялся, что Ты любишь меня, — вздохнул Мило.

Лавиния запрокинула голову. Я видел, как ей мучительно больно.

— Я надеялся, что Ты любишь меня, — продолжил мужчина. — Я так и не смог забыть тебя!

Женщина поражённо посмотрела на него.

— Ты выглядела такой нежной, настоящей и беспомощной! — вздохнул он.

— Уверен, что как человек имевший опыт сцены, — заметил я, — Ты можешь понять такое.

— Она была отзывчива! — сказал он.

— Она должна быть такой, — заверил его я. — Рабынь специально дрессируют для развития в них беспомощной реакции. Например, они могут потечь, в течение ина.

— Она ответила мне! — воскликнул актёр.

— Она — рабыня, — пожал я плечами. — И в ней горят сильные, раз за разом вспыхивающие потребности. По большому счёту, она — пленница и жертва этих потребностей. Почему она не должна была использовать тебя, чтобы на время пригасить их?

— Пожалуйста, Господин, — прорыдала Лавиния.

— Нет, — осадил я её.

— У тебя хорошо получилось обмануть меня, — сказал он женщине, смотревшей на него с мукой в глазах. — Но я не виню тебя. Ты должна была делать то, что приказал твой владелец.

Про себя я улыбнулся, несмотря на все мои замечания и объяснения, раб нисколько не сомневался в подлинности слов Лавинии, её заявлений и действий. Подлинность слов рабыни и её реакций, конечно, подтверждается множеством физиологических деталей, многие из которых не осознаваемы и не управляемы. Достаточно внимательный рабовладелец, особенно спустя некоторое время, может легко определить являются ли слова, чувства и реакции рабыни подлинными или нет. Фактически гореанской рабыни предоставляется небогатый выбор, стать подлинной рабыней или умереть. Достаточно интересно, что понимание этого, особенно со стороны женщины ставшей жертвой антибиологических программ обработки сознания, каковыми являются многие из земных женщин, может стать освобождением и радостным открытием, позволяющим им с чистой совестью уступить своей женственности, чего они зачастую сами так долго жаждали. Впрочем, большинство женщин, конечно, включая и землянок доставленных на Гор в качестве рабынь, а это обычная причина, по которой они сюда попадают, особо не нуждаются в столь суровых побудительных мотивах. Большинство настолько рады тому, что оказались в мире, где правят законы природы, где их красота, их характер и чувства столь значимы, что они сами с трудом могут дождаться того, чтобы им позволили выпустить на волю их глубинную сущность, и, наконец стать женщинами, кем они собственно и являются в своих сердцах и животах, и кем они всегда хотели быть.

— Её не трудно было обольстить, не так ли? — поинтересовался я.

— Нет, Господин, — признал Мило.

— Но раз уж, Ты сам занимался её обольщением, — заметил я, — то, Ты не должен возражать против того, что я использовал Лавинию для той же цели.

— Нет, Господин, — не стал спорить со мной раб.

— В таком случае, — усмехнулся я, — возможно, Ты даже одобряешь мою проницательность и великодушие.

— Да, Господин, — сказал он.

— Теперь, вы оба принадлежите мне, — подчеркнул я, и они повернули ко мне свои лица, а потом дикими глазами посмотрели друг на друга. — И я ожидаю, моя рабыня-соблазнительница, что он хорошо послужит для твоей дисциплины. Если я не буду до конца доволен тобой, то, возможно, я брошу тебя ему.

— Да, Господин! — зарделась Лавиния. — Закуйте меня в цепи и бросьте меня ему. Позвольте мне стать его, чтобы он мог сделать со мной всё, что ему понравится!

У раба даже дыхание перехватило, настолько он был поражён мыслью о такой власти над этой красоткой.

— Но, с другой стороны, — усмехнулся я, — не знаю, стоит ли мне разрешать такие развлечения среди моих рабов.

Казалось, Мило просто пил красоту Лавинии, словно хмельное вино.

— Отведи взгляд от неё, — приказал я, пока он окончательно не захмелел.

Мужчина даже застонал, столь тяжело ему было оторвать глаза от рабыни.

— Разумеется, мне ничего не стоит поступить и наоборот, — сказал я, — позволить вам видеть друг друга, приковав к противоположным стенам, или даже оставив достаточно слабины, чтобы вы могли сблизиться, но не дотянуться друг до друга. А ещё я мог бы приказать ей танцевать перед тобой беспомощно сидящим на цепи, обнажённой, чтобы затем отправить её в конуру.