Лавиния медленно перетекла в положение в коленях, но держа голову внизу, продолжила облизывать и целовать ноги стоящего перед ней мужчины. Затем она начала подниматься выше, перенеся внимание на его голени и икры. На мгновение женщина оторвалась от своего занятия и снова посмотрела вверх. Казалось, что Мило не мог даже пошевелиться, настолько он был ошеломлён и поражён происходящим. Даже с того места где стоял я был заметен блеск слёзы в глазах и на щеках рабыни. Не получая отпора рабыня положила руки на его ноги и начала целовать его колени, и затем и выше. Теперь она стояла на коленях перед ним, почти выпрямившись, почти прижимаясь к нему, её руки любовно обхватили его ноги, её голова была покорно склонена, её тело тряслось, словно от рыданий. Она снова подняла лицо и посмотрела в глаза мужчины. Похоже, что в мире не существовало никакого другого места, в котором ей так страстно хотелось бы очутиться. Лавиния опустила голову, и вернулась к прежнему занятию. Теперь она изысканно целовала и облизывала бока его бёдер. Казалось единственным в её жизни желанием, её счастьем, предназначением и судьбой, было служить ему и дарить удовольствие. Интересно, она, правда, подумала, что была его рабыней? Тогда женщина снова подняла на него глаза, на сей раз умоляющие. Я заметил, что те двое, что остались не у дел, обменялись встревоженными взглядами. Этот красавчик, что был в какой-то опасности? Какой риск мог быть вовлечён в происходящее, который мог бы быть ясен для них, но не заметен для других? Лавиния прижалась лицом к пурпурной ткани сбоку, целуя и облизывая бёдро мужчины, обрисовывая губами и языком нижнюю кромку туники. В этот момент один из сопровождающих рванулся вперёд и с сердитым криком схватил рабыню за волосы.
— Похотливая рабыня! — рявкнул он, отшвыривая женщину в сторону.
Она с криком боли упала на бок на мощёную камнем улицу. Мужчина, однако, не успокоился и, подскочив к ней, свернувшейся в калачик и старавшейся стать как можно меньше, пнул ещё дважды. При каждом ударе Лавиния отчаянно вскрикивала. Когда тот оставил её в покое, женщина приподнялась на правом бедре, опираясь ладонями в мостовую, и посмотрела на них. Наш красавчик, по-прежнему не шевелился. Он оставался там, где стоял, казалось, впав в ступор.
— Прочь, похотливая рабыня! — прорычал один из компаньоном Мило.
— Убирайся! — заорал на неё второй.
В этом момент Лавиния стремительно встала на колени, расставив их в надлежащее положение, подходящее для той рабыни, которую можно использовать для удовольствия мужчин, потянулась к своей тунике, и вытащив оттуда скрытое до поры до времени послание, протянула его актёру. Один из двух сопровождающих шагнул вперёд, чтобы взять листок бумаги, но Лавиния отдёрнула руку, сжав письмо в своём крошечном кулаке, и прижала его к себе. Она энергично замотала головой, в жесте отрицания. Не трудно было догадаться, что сообщение должно было быть доставлено только рабу лично в руки. Мужчина протянул было к ней руку снова, но рабыня опустила голову к земле, на этот раз, приняв скорее обычную позу почтения или стояния на коленях перед плетью, прикрывая письмо своим телом.
— Нет, Господин! — донеслось до меня. — Простите меня, Господин!
— Шлюха! — заорал на неё мужчина, и опять пнул её.
— Подожди, — остановил его другой, спросил обращаясь к рабыне: — Ты выполняешь чей-то приказ?
— Да, Господин! — ответила Лавиния. — Послание может быть отдано только одному человеку и только ему!
— Отлично, — пробурчал второй. — Передавай.
Тогда женщина с благодарностью встала и, подойдя к рабу, опустилась перед ним на колени. Но как здорово у неё получилось встать на колени! И как хорошо она смотрела на ноги Мило, хотя тот был всего лишь рабом. Лавиния протянула письмо мужчине, опустив голову вниз между её поднятыми руками, предлагая листок бумаги, точно таким же способом каким рабыня предлагает вино и себя саму своему владельцу. Кажется, даже у Мило перехватило дыхание, настолько потрясён он был той красоткой, что это исполнила. Признаться, я почти испугался, что он может упасть, настолько красивой она была. Подозреваю, что никогда прежде перед ним не стояла на коленях такая женщина. В этот момент, как мне показалось, он начал ощущать славу и ликование, правильность и совершенство, всю полноту власти своего доминирования. Я не мог не отметить, что Лавиния передала актёру письмо так, словно это было её собственное послание, с мольбой предлагаемое ему от её собственного имени, а не от кого-то другого, для кого она была просто скромным курьером. Впрочем, письмо-то это она сама написала. Но, тем не менее, я был изрядно озадачен её поведением. И одновременно я был необыкновенно впечатлён им. Я сам до сего момента даже не подозревал, что она была настолько красива.
— Ты доставила своё сообщение, шлюха! — раздражённо бросил ей один из мужчин. — Теперь проваливай отсюда!
— Да, Господин! — отозвалась рабыня.
Он занёс руку, словно собираясь отвесить ей пощёчину.
— Да, Господин! — повторила она и, встав на ноги, не этот раз совсем не так изящно как прежде, ввиду поспешности, проскользнула мимо меня, удаляясь на запад от тупика Тарна.
Понятно, что ей уже не хотелось наслаждаться дальнейшим вниманием любимого актёра. Теперь она была униженной, трижды пнутой рабыней. Не думаю, что мужчина действительно намеревался ударить её ещё раз, скорее он просто угрожал сделать это. Однако этой угрозы оказалось вполне достаточно, чтобы заставить её поспешить прочь от этого места, где она могла бы, если не поспешила прочь отсюда получить по щеке и возможно не один раз сильной мужской рукой. Вряд ли ей хотелось носить на своём прекрасном лице алые отпечатки пятерни мужчины.
— А она ничего, симпатичная, — заметил один из них, тот, который вёл расспросы, глядя вслед Лавинии.
— Но она — всего лишь женщина, — проворчал другой, тот, который угрожал ей пощёчиной.
— И рабыня к тому же, — усмехнулся первый.
— Так ведь именно они самые симпатичные и лучшие, — указал второй.
— Это точно, — кивнул первый. — Никакого сравнения.
Красивый раб стояла на улице, около решётки, с любопытством глядя вслед уходящей рабыне. В его руке, совершенно забытый, был зажат листок бумаги. Казалось, что он не мог оторвать глаз от удаляющейся женской фигуры. Меня мучил вопрос, не могло ли случиться так, что он нашёл её интересной, тем самым, наиболее глубоким интимным способом, которым мужчина может заинтересоваться женщиной, с точки зрения его интереса к ней как к рабыне? Я надеялся, что нет. На мой взгляд, это могло бы разрушать мои планы.
— Прочитай письмо, — напомнил один из мужчин, выводя Мило из задумчивости.
Рассеянно, как будто потеряв интерес ко всему в мире, за исключением теперь уже ставшей крохотной фигурки рабыни, спешащей прочь от этого места, актёр открыл послание. Очевидно, читать он умел, на что собственно я и рассчитывал. В конце концов, он был высоким рабом. К тому же, для него было бы достаточно трудно быть известным актером, не имея возможности изучить детали своей роли не имея возможности читать сценарий. Разумеется, хватает и таких актеров, что читать не умеют, а свои роли запоминают на слух. Это в особенности касается женщин, так как большинство женских ролей на гореанской сцене, за исключением тех, что в высоком театре исполняются мальчиками или мужчинами, играется рабынями, многие из которых просто не грамотны. Кроме того, и это известный факт, скальды на севере, и не только они передают свои саги из уст в уста. Вообще, среди гореан хватает тех, кто так и не научился читать, из-за чего многие магазины, мастерские и прочие места общего пользования используют различные символы и знаки, чтобы как-нибудь подоходчивее идентифицировать место своего бизнеса. Например, большая деревянная фигура изображающая кубок паги будет висеть у двери таверны, кузнец у своей мастерской нарисует молот и наковальню, если увидишь иглы с ниткой, то перед тобой магазин портного и так далее. И кстати, мне частенько приходилось встречать на Горе людей чрезвычайно умных, но при этом не умевших читать. Безграмотность, или, если сказать помягче, неспособность читать и писать, не считается на Горе одним из признаков глупости. Подобные казусы во многих случаях скорее связаны с кастовой структурой и культурными традициями. Некоторые воины, как я указывал ранее, похоже, полагают, что для них несколько недостойно, чтобы уметь читать, или, по крайней мере, читать бегло. Возможно, всё дело в том, что такое умение относится скорее к прерогативам писцов. Предназначение у воина одно, а у писца — совсем другое. В конце концов, никто же не ожидает, что писец будет владеть мечом. Но тогда, почему мы должны ожидать, что воин владеть пером? Превосходный пример подобного подхода — каста музыкантов, которая, в целом, постоянно сопротивляется многочисленным попыткам развить и стандартизировать систему записи музыки. В результате, песни и мелодии передаются внутри их касты изустно от одного поколения к другому. «Если что-то стоит играть, то оно стоит того, чтобы его запомнить» — говорят музыканты. Лично я подозреваю, что они просто боятся слишком широкого распространения знаний их касты. Врачи, что интересно, возможно по подобной же причине, предпочитают вести свои записи, используя архаичный гореанский, который для большинства гореан и вовсе непостижим. Многие мастера, кстати, держат такие детали как технологии создания различных видов стекла или металлов, вообще, в зашифрованном виде. Торговые правила на Горе пока ещё не дошли до представления таких вещей как патенты и авторские права. Такие понятия в этом мире, конечно, существуют, но они находятся в муниципальном праве, соответственно, относятся к местной юрисдикции.
