— Это — он! — выдохнула Лавиния, прижавшись спиной к стене, выпучив глаза, и вцепившись в письмо, которое держала перед грудью.
Прогуливающейся походкой я отошёл в сторону. Я с удовольствием остался бы поблизости, чтобы держать ситуацию под контролем, но решил, что будет разумно отойти подальше. Всё же я полагал, что передача сообщения пройдёт более гладко, если в пределах слышимости никого не будет.
Оказавшись на расстоянии в несколько ярдов, я обернулся, чтобы понаблюдать. Лавиния пока оставалась на том же месте, где я её оставил. Казалась, она впала в оцепенение. А заподозрил, что её сердце колотилось так, что в любой момент могло выскочить из груди. Судя по её, ходившей ходуном груди, она была в состоянии дикого возбуждения, если не ужаса. Она отчаянно стиснула послание. Я даже испугался, что она если не уничтожит его, то промочит насквозь, сжимая в потной ладони.
Нужный нам товарищ, в сопровождении двух других, появился из двери чёрного хода. Лавиния по-прежнему не могла двинуться с места.
Конечно, мне было любопытно понаблюдать за их маленьким столкновением, но пришёл я сюда не за этим, а главным образом за тем, чтобы защитить её, если бы это оказалось необходимым. Я не был уверен относительно того, что её подход и выступление, могли бы быть позволены. В конце концов, даже притом, что на ней были туника и ошейник государственной рабыни, она всё же оставалась всего лишь рабыней. Кроме того, она могла случайно вспомнить о тех днях своей свободы, когда её личность была священна и неприкосновенна, и вспыхнувшее в ней желание, эгоистичное и властное, могло бы привести её к некому конфузу, который мог вызвать негодование окружающих. Не стоило исключать и того, что кто-нибудь, развлечения ради, мог захотеть напомнить рабыне о её теперешней уязвимости и статусе, о её изменившихся условиях существования, о том, что она была теперь не той, кто должен был радоваться, а скорее той, кому предназначено приносить радость. Также, эта встреча могла воскресить в её памяти те дни, когда она была домашней рабыней в доме Аппания, а там она, будучи новообращённой рабыней, находилась не только в полной власти мужчин, но даже и практически всех рабынь. Это могло сформировать в ней привычку к тому, что её рассматривают её как низшее существо, или к зарождению в ней глухой злобы и расстройства. Соответственно, я предпочёл не выпускать женщину из виду. Само собой, у меня не возникло бы никаких претензий к человеку, пнувшему её или ударившему, если несильно, конечно. В действительности, такое обращение полезно для рабыни. Но я не хотел бы, чтобы ей была причинена какая-либо серьёзная травма. В конце концов, это могло бы снизить её цену.
Но Лавиния спала в ступор! Её неподвижность раздражала меня. Впрочем, с другой стороны, возможно, это было даже хорошо. Дело в том, что четыре или пять свободных женщин, из тех, что дежурили неподалёку, метнулись к нашей мишени и обступили со всех сторон. Остальные не отставали от них, но держались поодаль. Ну хоть паланкины так и остались на своих местах. У большинства поклонниц вуали, насколько я заметил, были приколоты небрежнее, чем это должно было бы быть. Многие из них, подходя, придерживали края подолов немного приподнятыми, что было довольно интересно, поскольку в переулке было сухо. Во всяком случае, я на их пути не обнаружил ни грязи, ни луж. Можно было не сомневаться, что они просто хотели избежать запылённости их одежд. Что интересно, подошли и несколько парней. Впрочем, эти, скорее всего, пришли, чтобы заглянуть в щель под неудачно, или наоборот удачно, закреплённой вуалью, или мельком увидеть, если окажутся достаточно бдительными, и если им повезёт, нечто большее, чем мелькание лодыжки. Честно говоря, я бы на их месте лучше пошёл на другую улицу и полюбовался на рабынь.
Я чуть не зарычал в расстроенных чувствах. Но с другой стороны, и это надо было признать, для Лавинии было бы неразумно, мчаться к актёру и конкурировать за его внимание со свободными женщинами. Это было бы чрезвычайно неблагоразумно с её стороны и даже опасно. Всё же она была в ошейнике.
А интересовавший нас мужчина был очень терпелив со свободными женщинами, обложившими его со всех сторон, а впрочем, что ещё он мог с этим поделать, учитывая его статус? Женщины стояли очень близко к нему, а некоторые даже не стеснялись трогать его. Глаза у всех сияли. Некоторые едва могли выговорить хоть слово. Объект нашего внимания был мужчиной высоким, и возвышался над ними чуть ли не на две головы. Наблюдая за этой картиной, я пришёл к выводу, что из них могла бы получиться прекрасная группа маленьких рабынь.
Бросив взгляд в сторону Лавинии, с неудовольствием заметил, что она по-прежнему стоит вплотную к стене, словно она была прикована к ней цепью за шею.
Спустя какое-то время те двое мужчин, что вышли вместе с актёром, очевидно применяя добрые слова, и конечно мягкие жесты, начали объяснять поклонницам, что Мило следует позволить продолжать его путь. Женщины, конечно, при этом очень довольными не казались. До меня донеслись их возмущённые и протестующие крики. Похоже, они считали, что им должны были предоставить несколько больше времени на то, чтобы потолкаться у своего кумира, потрогать его, выказать ему своё восхищение. Как это, так скоро им запретили наслаждаться лучами его славы, согреваться теплом его яркой улыбки? Наконец, они пошли на уступки и расступились, с тоской глядя ему вслед, когда мужчина всё же смог продолжить свой путь.
Я посмотрел на Лавинию. Та всё ещё не могла сдвинуться с места!
Кое-кто из женщин, оставшихся позади, всё никак не могли пришпилить на место свои вуали, точно их руки дрожали и не могли справиться с такой простой работой. И когда это их вуали успели соскользнуть со своих мест?
В этот момент некоторые из тех женщин, что проявили большую робость поначалу, не осмеливаясь приближаться к мужчине своей мечты, торопливо, одна за другой, бросились к нему, чтобы хотя бы на мгновение оказаться рядом со своим кумиром. Мило улыбался им, и даже поцеловал затянутую в перчатку руку одной из них.
Мужчина продолжал двигаться, направляясь прямо в мою сторону. Лавиния уже осталась далеко позади. Она там что, подумала, что я случайно приковал её к стене цепью? Бросив взгляд в её сторону, я сделал почти незаметный, но недвусмысленный жест. Рабыня немного отстранилась от стены, словно собираясь последовать за Мило и его сопровождением. Но в это самое время носильщик одного из паланкинов подошёл с боку к актёру и, встав на колени, указал на паланкин. Лавиния снова попятилась к стене. Меня уже немало напрягала, и её нерешительность, и сложившаяся ситуация в целом, но, конечно, я не хотел, чтобы она пыталась конкурировать в этих вопросах с обитательницей паланкина, которая была, несомненно, богатой свободной женщиной. Во всяком случае, этот паланкин, как мне показалось, был не из тех, что арендуют, как и его носильщики не походи на рабов сдаваемых в наём. Всё чего смогла бы добиться Лавинии в данной ситуации, это быть избитой этими самыми носильщиками, и остаться валяться где-нибудь в пыльном переулке в луже своей крови. Пожалуй, такой судьбы я для неё не желал.
Какое-то время я стоял в переулке, наблюдая за ситуацией. Женщина в паланкине должно быть была действительно богатой, или, по крайней мере весьма состоятельной особой. Двое мужчин, сопровождавших Мило, даже отошли так, чтобы он мог поговорить с владелицей паланкина тет-а-тет. Вскоре, актёр склонил голову и приложился губами, к пальцам, появившейся между занавесками паланкина, маленькой ручки, затянутой в перчатку.
Но, похоже, это не понравилось обитательнице другого паланкина. У неё, кстати, судя по декору, стилю и закрытости паланкина состояние было не меньше, чем у первой. И ещё я отметил, что помимо рабов-носильщиков её сопровождала пара свободных мужчин. Интересно, не случалось ли иногда между носильщиками этих двух паланкинов потасовок, по наущению их владелиц, конечно. Я предположил бы, что это не было невозможным. Однако, казалось бы, сегодня всё происходило относительно пристойно.
