— И что ты чувствовала на этот раз? — спросил я.

Она посмотрела на меня, и ответила:

— Боль! Моё бедро ужасно болело! Они заклеймили меня.

— Ну, это ожидаемо, — кивнул я.

— На мне было сразу два ошейника, — сообщила рабыня, — легкий, временный, идентифицирующий меня как рабыню временно находящуюся под надзором судей, и, поверх первого ещё один, удерживающий ошейник, посредством которого я была прикована к стене.

— Продолжай, — подтолкнул я, замолчавшую было женщину.

— Я ощущала ошейники на своём горле, — заговорила она снова. — Временный ошейник был плоским и плотно облегал шею. Это был первый ошейник, который я когда-либо носила. Его на меня надели сразу же после того, как выжгли клеймо. Удерживающий ошейник, был лишь чуть-чуть больше того, поверх которого был надет. Зато последний было очень тяжёлым и толстым. А его цепь, фута четыре длиной, с толстыми прочными звеньями, ещё тяжелее. Она была прикреплена к стальному кольцу, вмурованному в стену не выше фута от пола.

— Так что насчёт твоих эмоций? — напомнил я.

— Я лежала там, — задумчиво проговорила Лавиния, — а мои пальцы ощупывала цепь, около удерживающего ошейника.

Она снова замолчала, но ненадолго, столкнувшись с моим выжидающим взглядом, рабыня, наконец, выдавила из себя:

— Спокойствие. Удовлетворённость. Счастье. Борьба осталась позади.

— Когда Ты получала ошейник Аппания? — уточнил я.

— На следующий день, — ответила она. — Его на меня надел один из его агентов. А немного позже за мной в здание суда зашёл один из его рабов, управлявший фургоном. Он связал мне руки за спиной и накинул верёвочную петлю мне на шею. Потом, на улице, раб привязал верёвку к задку фургона. Мне даже не позволили ехать. Я стала рабыней, и должна была следовать за ним пешком, голой, с верёвкой на шее в дом моего владельца. Дважды на улицах меня ударили свободные женщины. Вот так и началось моё введение в рабство.

— Ты рассердилась на того раба, который связал тебя? — спросил я.

— Нет, — покачала женщина головой. — Скорее я испугалась его. Это был мужчина, и я вдруг поняла, что меня могут отдать ему для его удовольствия, если того пожелает мой хозяин.

— Насколько я понимаю, — заметил я, — несмотря на несомненно значительное количества красивых рабынь в доме Аппания, тебя собирались обучать как домашнюю рабыню.

— Да, Господин, — признала она.

— Тогда, в своей желанности и красоте можешь не сомневаться, — улыбнулся я.

— Я пыталась выполнять все работы очень хорошо, — заверила меня рабыня. — Я старалась оставаться тихой и незаметной, училась уважению, усердно прислуживала. Мне казалось, что у меня получалось. Мне почти не приходилось чувствовать на себе удар стрекала домоправителя.

— И Ты носила шёлк? — полюбопытствовал я.

— Как и подобает рабыне, предназначенной для удовольствий владельцев.

— А как же получилось, что Ты оказалась в поле? — осведомился я.

— Однажды вечером, я и ещё две других девушки, прислуживали не в главном зале, как мы это обычно делали, а в приватной столовой, маленькой комнате, расположенном в самых дальних покоях моего владельца. Аппаний и Мило, его раб, о котором Вы, наверняка, много слышали, возвратились после спектакля из большого театра.

— Аппаний и Мило должно быть находятся в весьма близких отношениях, — допустил я.

— Да, — подтвердила Лавиния. — Господин относится к Мило так, как если бы он, на самом деле, был свободным мужчиной. Они часто обсуждают вопросы бизнеса и театра. Даже в большом зале, во время обычных ужинов, Мило занимает высокое место, по правую руку от хозяина.

— Ты, я так подозреваю, во время этих обычных ужинов обслуживала Мило, не так ли? — поинтересовался я.

— Да, — кивнула она.

— Но только в качестве почтительной рабыни, — предположил я.

— Конечно, — признала Лавиния.

— Ты должна ненавидеть его, — заметил я.

— Почему? — удивилась женщина.

— Но ведь Ты оказалась в ошейнике не без его соучастия и предательства, — напомнил ей я.

— Скорее я должна быть благодарна ему, — сказала она, — поскольку я сама, уже в течение многих лет, знала, что принадлежу ошейнику.

— Понимаю, — усмехнулся я.

— Кроме того, — добавила Лавиния, — он, тоже, раб. Он обязан был выполнять приказы Аппания. Даже притом, что он — великий Мило, он должен повиноваться. Вы же не думаете, что он хочет, чтобы его бросили слинам?

— Я так не думаю, — сказал я.

— Я далека от чувства неприязни к нему, — заверила меня женщина.

— Это я уже понял, — улыбнулся я.

— В действительности, я надеялась, что меня могли бы быть бросить ему, чтобы я смогла бы почувствовать хотя бы его прикосновение! — воскликнула она.

— Я догадался, — кивнул я.

— Он так красив! — вздохнула рабыня.

— Ну да, выглядит он неплохо, — согласился с ней я.

— И это я была там, — задыхаясь от восторга, проговорила она, — это я стояла на коленях полуголой, в одном только рабском шёлке, в ошейнике и браслетах, в ожидании, что он прикажет служить ему! Это мне посчастливилось оказаться так близко к нему, что я могла, протянув руку, коснуться его. Это я была почти наедине с ним!

— Продолжай, — с интересом потребовал я, у внезапно замолчавшей женщины.

— А затем они начали обсуждать свободную женщину. Я даже не помню её имени. Они делали это так же небрежно и беспристрастно, как если бы она была породистым животным, или простой рабыней, такой же, как я сама. Я с трудом могла поверить своим ушам. А потом я вдруг поняла, что когда-то, эти двое, несомненно, точно также сидя за ужином, обсуждали меня саму.

— Ты рассердилась? — попробовал угадать я.

— Не сразу, — ответила Лавиния. — Думаю, что в первый момент, я была скорее шокирована тем, что женщину можно обсуждать в такой манере. В конце концов, она не была, например как я, животным, рабыней.

— С другой стороны, — заметил я, — она вполне могла бы быть и животным, и рабыней, просто одной из тех, кто ещё не в ошейнике. К примеру, вспомни себя саму. Ты ведь тоже была рабыней, просто не была в ошейнике.

— Это, несомненно, верно! — горько засмеялась она.

— Но позже Ты всё-таки рассердилась, — поощрил её я.

— Да! — вспыхнула женщина.

— На кого из них? — полюбопытствовал я.

— На них обоих! — заявила она.

— Это из-за обмана, которым они занимались, — уточнил я, — из-за тяжёлой рабской сети?

— Нет, — отмахнулась Лавиния. — Скорее, всё дело было в том, что я не хотела, чтобы Мило имел какие-либо отношения с другой женщиной, кем бы она ни была! В доме так уже хватало женщин, готовых стелиться перед ним! Что, если она оказалась бы красивее меня? А вдруг она понравилась бы ему, когда он увидит её голой в сети?

— Получается, что Ты ревновала к возможной конкурентке, — заключил я.

— Да! — не стала отрицать она.

— Но ведь, Ты сама сказала, что вокруг было очень много других, — напомнил я.

— Просто я уже обезумела, — вздохнула женщина. — Я ничего не соображала от охватившей меня ревности! Моё сердце почти выскакивало их груди. А потом я внезапно почувствовал себя ненужной, бесполезной, беспомощной и несчастной. От меня ничего не зависело, я ничего не могла сделать! Такие женщины, как я, находятся в полной власти наших владельцев! Я была всего лишь рабыней! Из моих глаз потекли слезы, а Мило, такой красивый, был совсем рядом! Мне вдруг захотелось, чтобы он посмотрел на меня, обратил на меня внимание. Я не хотела быть всего лишь одной из многих рабынь заднего фона, неузнаваемой, считаемой чем-то само собой разумеющимся, прислуживающей, но почти не видимой, существующей, но едва замечаемой. Я протянула руку и, не переставая плакать, коснулась пальцами его руки.

— Продолжай, — мне снова пришлось выводить её из задумчивости.

— Казалось, его поразило то, что я сделала это. Он словно не мог этому поверить. Я смотрела на него сквозь слезы, застилавшие мои глаза. Я стояла на коленях лицом к нему и надеялась, что заметит меня, хотя я была всего лишь рабыней.