— Как тебя зовут, моя дорогая? — поинтересовался мой новый владелец.

— Как пожелает мой Господин, — ответила я.

— Как тебя назвали прежде? — спросил он у меня.

— Тула, — сказала я.

Именно так решил называть мой бывший владелец, странствующий музыкант.

— Теперь будешь Тука, — кивнул новый хозяин, давая мне новую кличку.

— Да, Господин, — склонив голову, отозвалась я.

— Как твоя кличка? — спросил мужчина.

— Тука, Господин, — быстро представилась я.

— Чья Ты рабыня? — уточнил он.

— Ваша рабыня, Господин, — ответила я, и по его недвусмысленному знаку

наклонилась вперёд и поцеловала ноги мужчины.

— На четвереньки, Тука, — скомандовал он, и я послушно встала на руки и колени.

Тула и Тука, кстати, были одними из самых распространённых рабских кличек на Горе. В этом отношении с ними могли бы посоревноваться, разве что Лита и Дина. Есть даже рабское клеймо так и называемое «Дина», потому что стилизовано под дину — цветок рабынь, крошечный цветок с напоминающим розу бутоном. Рабынь, носящих такое клеймо, зачастую так и называют — дины, и ничего удивительного в том, что это может быть одновременно и кличкой одной из них. Имена, вроде Тулы и Туки иногда используются в качестве кличек для пары рабынь, поскольку имена очень созвучны одно другому. Другая пара таких имён — Сипа и Сита. Конечно, такие имена вполне могут использоваться и индивидуально, причём весьма часто. Я не сомневалась, что получила прозвище Тука, скорее всего из-за его созвучия с Тулой, моим предыдущим именем. Похоже, моего нового владельца не особо заботило, как именно меня называть. Возможно, он всего лишь хотел, назвать меня для своего удобства. С другой стороны это было хорошее имя для рабыни. Думаю, если бы оно ему не нравилось, он бы мне его и не стал присваивать. А может быть, он когда-то знал девушку, с такой кличкой, рабыню конечно, воспоминание о которой решил сохранить.

Мой бывший владелец сдвинул свой ошейник, вместе с пристёгнутой к нему цепью, вверх по моей шее, практически уперев в подбородок. В его руке появился ключ. Гордон дождался, пока новый владелец защёлкнул у меня на горле, под его ошейником новый, и только затем отомкнул свой. Я не оставалась без ошейника даже на мгновение, а на какое-то время была в двух сразу.

Закончив с передачей собственности, мой новый господин резко повернулся, отчего его длинные одежды разлетелись в стороны, и начал пробираться через площадь. Поспешно вскочив на ноги, я последовала за ним. Само собой я была полностью обнажена. Та-тиру своего прежнего владельца, пришлось снять и вернуть музыканту. Мой новый хозяин купил меня, а не ту одежду, в которой я была. По-видимому, очень скоро эту тряпку будет натягивать на себя его новая девушка, точно так же, как до меня её носила какая-то другая, или другие. А вот разрешит ли мне носить одежду мой новый владелец, хотя бы публично, оставалось вопросом открытым. Очень хотелось на это надеяться. Что и говорить, даже крохотные рабские туники, и даже постыдные та-тиры были драгоценны для любой невольницы. К тому же, большинство рабынь, женщины весьма разумные, и понимают, как такая одежда подчёркивает их очарование.

— Я могу говорить, Господин? — окликнула я мужчину, торопливо перебирая ногами позади него.

— Да, — бросил он, не оборачиваясь и не сбавляя шага.

— Я могу узнать имя своего господина? — поинтересовалась я.

— Скоро узнаешь, — отрезал он.

— Да, Господин, — вздохнула я.

Можно было не сомневаться, что его имя было выгравировано на ошейнике, но без зеркала я не могла прочитать надпись на ошейнике, запертом на моей шее. Впрочем, чем бы мне помогло зеркало, если я не умела читать.

Мужчина шагал широко и целеустремленно.

Он заплатил за меня пять серебряных тарсков. Это было просто огромная сумма по местным меркам. У моего бывшего владельца, бродячего музыканта, с такой суммой на руках, теперь не должно быть никаких трудностей с покупкой другой девушки или даже нескольких.

— Господин заплатил за меня много денег, — заговорила я, на бегу.

— Да, — односложно отозвался он.

— Но стою ли я таких денег? — спросила я.

— Думаю да, — кивнул он.

— Могу ли я узнать, для какой цели Господин купил меня, — полюбопытствовала я.

— Скоро узнаешь, — снова повторил мой новый хозяин.

— Да, Господин, — вздохнула я.

— Любопытство не подобает кейджере, — напомнил мне мужчина.

— Да, Господин, — испуганно пробормотала я, но к моему облегчению он не обернулся, чтобы ударить меня или назначить мне иное наказание.

Мужчина шёл быстро, и мне приходилось поторапливаться, чтобы выдерживать заданный им темп. Дело шло к вечеру, и народ с площади начинал расходиться. Дневной суетливой толчеи уже не было. Общественные места и бани вскоре должны были начать закрываться. Мужчины в одиночку и группами, некоторые в сопровождении клиентов держали путь к выходам с площади. Не сбавляя шага, я обернулась, окинув быстрым взглядом площадь. Здесь было очень красиво, даже в это время суток. Увидеть в последний раз своего бывшего владельца не удалось. Очевидно, музыкант уже покинул площадь. Вздохнув, я поспешила за моим новым владельцем. Не хотелось бы отстать от него слишком далеко. Требовалось как можно точнее выдерживать принятую дистанцию рабыни следующей за своим господином.

— Над решётками, по проходу, — скомандовал мужчина.

Признаться, я очень боялася покидать таверну таким способом. Один из мужчин шлёпнув меня по ягодице, понимающе усмехнулся и сказал:

— Не боись. Этих скоро отправят, пора освободить место для следующей партии.

Идти приходилось над утопленными в пол подвала ямами с обитыми железом стенами. Ямы были накрыты запертыми на замки решётками. В этом же самом подвале жила и я сама. На этот раз меня поселили не в конуру, а в клетку, причём довольно хорошо оснащённую для обитания в ней рабыни. Стоять, выпрямившись в неё во весь рост, я не могла, а входить и выходить приходилось через маленькую дверцу на четвереньках или на животе, но зато в ней было достаточно просторно, чтобы передвигаться внутри, и пол был застелен ковром. А ещё там были меха! Само собой имелась традиционная пара вёдер, одно для воды, второе для того чтобы справлять нужду. И подушки! Мне разрешили эту невероятную роскошь. Кстати, иногда мне приказывали вставать на колени то на одну, то на другую, обычно, чтобы проинструктировать перед выступлением. Помимо этого, в клетке имелось зеркало, различные маленькие коробочки с украшениями и косметикой и сундук для шелков. Я могла, не выходя из клетки, подготовиться к выходу в зал или к танцу. Снаружи клетки даже висела масляная лампа, предоставляя мне свет, когда мужчины считали необходимым освещать клетку. Иногда, перед тем, как мимо моей клетки должны были провести связанных или закованных в цепи мужчин, чтобы бросить в одну из ям, мне приказывали лежать на мехах и подушках в максимально обольстительных позах. Иногда, в таких ситуациях меня даже баловали конфетами.

— Пусть они увидят что-нибудь приятное, чтобы было потом, что вспомнить, — сказал мне как-то раз один из мужчин.

— Нам не хотелось бы, чтобы они забыли тебя, — заметил другой.

Я торопливо переставляла ноги, спеша поскорее миновать решётки. Снизу, из ям слышались гневные вопли. Вдруг сквозь прутья одной из решёток вылетела грязная мужская рука и попыталась схватить меня за щиколотку. Но один из сопровождавших меня мужчин, ловким ударом ноги отбросил руку в сторону. Ответом был яростный крик и площадная брань снизу. В следующее мгновение я облегчённо вздохнула, решётки остались позади.

— Свою дневную одежду, — сказал один из мужчин стоявший позади меня, — найдёшь в заднем холле рядом с чёрным ходом.

Перед тем как мне покинуть таверну, один из этих мужчин проверил переулок на предмет наличия там прохожих, мой выход не должен быть кто-либо заметить.

— Сэр, — позвала я, — простите меня за то, что я осмелилась заговорить с Вами, но только доброта вашего лица поощряет мою смелость.