— Великолепно, — поражённо прошептал Мирус разглядывая меня, что, признаться, весьма польстило моему самолюбию. — Ты — белый шёлк?

— Да, Господин, — ответила я, сжимаясь и пытаясь отстраниться от него, что было нелегко сделать в наручниках.

Потом Мирус отвёл меня в подвал, снял наручники, приказал мне встать на четвереньки и запихнул в конуру, захлопнув дверцу за моей спиной. Почему же тогда, теперь меня смутила и унизила мысль, что мне можно было приказать раздеться в его присутствии? Сама не понимала. Можно, конечно, предположить, что это произошло вследствие того, что я ещё не полностью приспособилась к своему рабству. Я ещё не стала бесстыдной рабыней. Я ещё не вышла в зал таверны. Возможно, я всё ещё думала, что всё изобилие моей красоты было предназначено только для моего владельца, а никак не для других. В действительности, в тот момент я всё ещё не перестала думать, что моя красота принадлежит только Хендоу, как владельцу таверны, ну или тому клиенту, которому я должна была служить, если хозяин сочтёт это целесообразным.

— Она прекрасно смотрится в этой одёжке, правда? — спросил Хендоу, обращаясь к Мирусу, из чего я заключила, что он испытывал определённую гордость за меня.

— Это точно, — согласился с ним тот.

Я снова почувствовала, что мои щёки покрылись румянцем от удовольствия. Застенчиво опустив глаза в пол, я довольно улыбнулась. Я была уверена, что понравилась моему владельцу. Теперь мне уже не казалось, что вот сейчас он возьмёт и прикажет, раздеться перед Мирусом. А ещё из памяти не уходило то, что он заплатил за меня самую высокую цену, больше, чем дали за любую другую из девушек на тех торгах. Я была ценным имуществом. Скоро я стану высокой рабыней!

— Ты знаете, Дорин, что за туника на тебе надета? — спросил меня Хендоу.

— Нет, Господин, — ответила я.

— Это — кухонная туника, — объяснил он.

Я уставилась на него, пораженная до глубины души.

— Отведи её на кухню, — велел он Мирусу. — Пусть для начала научится чистить миски и кастрюли.

— Я понял, Хендоу, — кивнул Мирус, и обернувшись ко мне скомандовал: — Пошли, рабыня.

Я мгновенно упала на колени перед Хендоу, стоявшим около подножия возвышения и, ткнувшись головой в ковёр, между ладонями рук, выполнила почтение рабыни. Потом подскочила, развернулась и поспешила вслед за Мирусом, который уже дошёл до конца ковровой дорожки, и ожидал у выхода.

— Мирус, — окликнул его Хендоу, и парень обернулся к возвышению. — Проконтролируй, чтобы она продолжала, как следует изучать танцы.

— Да будет так, Хендоу, — кивнул Мирус.

— И удвой продолжительность её занятий, — добавил толстяк.

— Да, Хендоу, — отозвался Мирус и, повернувшись, покинул зал.

А я, снова встав на колени пред кромкой ковра и выполнив почтение рабыни, засеменила за Мирусом, направлявшемуся на кухню, где мне теперь предстояло работать.

Напуганная происходящим, я ожидала у порога, придерживая обёрнутую вокруг моего тела простыню. Я откинулась спиной на стену, и прикрыла глаза, прислушиваясь к происходящему по ту сторону порога. Оттуда доносились приглушённые голоса беседовавших мужчин, сидевших со скрещенными ногами за низкими столами. Какой далёкой отсюда казалась моя библиотека.

Вход закрывал плотный расшитый бисером полог, гасивший долетавшие снаружи звуки. Я старательно прислушивалась, но различала только общий шум мужских голосов.

Мне рассказывали, что иногда, перед такой ночью, как эта, девушку заковывают в строгие цепи, сидя или лежа, практически не оставляя ей возможности двигаться. А ещё бывает, что в течение многих дней перед такой ночью она носит сирик. Лично на меня сирик надевали очень редко. Я, конечно, ходила в нём несколько раз во время моего обучения для того, чтобы я могла ощутить на себе те строгие ограничениях, которые это накладывал на женщину, и научилась, как правильно двигаться в нём, особенно если по желанию хозяина устанавливается небольшая ширина шага. Полный сирик состоит из ошейника и трёх цепей. Одна из этих цепей длинная, она пристёгнута к ошейнику и свисает вниз. К ней прикреплены две горизонтальных цепи, одна, заканчивающаяся браслетами ручных кандалов или наручников, чуть ниже пупка, я вторая крепится в нижней точке и обычно лежит на полу или земле, заканчивается ножными кандалами. Части этого устройства, конечно, могут быть использованы и отдельно, например, длинная цепь в качестве поводка, а горизонтальные как, скажем, ручные и ножные кандалы. Кроме того, во многих сириках, длины всех цепей регулируемые. Таким образом, степень свободы, если такое выражение применимо к той у которой свободы не может быть в принципе, предоставленная рабыне её хозяином, может быть увеличена или уменьшена, по желанию последнего. Движения рабыни, как и многие другие вещи в её жизни, принадлежат рабовладельцу и находятся под его строгим контролем. При средне суровой регулировке женщина может двигаться очень изящно и красиво. Кстати в некоторых сириках возможно даже танцевать. А если отрегулировать сирик так, как это зачастую предписывается для девушки перед отходом ко сну то оставив в нижней точке крепления всего три или четыре дюйма цепи между браслетами ножных кандалов, она едва сможет идти приставными шажками. То же самое касается и цепи соединяющей её запястья. Однако мой хозяин не счел целесообразным осуществлять такие предосторожности применительно ко мне. И он, и я, мы оба знали, что в них не было никакой необходимости.

Я сидела, закрыв глаза и откинувшись на стену, прижимая к себе простыню. Бежать мне здесь некуда. На моём бедре выжжено клеймо, моё горло украшает рабский ошейник. Я голая. И нет никого на этой планете, кто пожелал бы спасти или освободить меня. Здесь для любого кого я могла повстречать, я была невольницей и собственностью, как собака или лошадь. Все законные средства этого мира были бы привлечены к возвращению меня моему прежнему владельцу. А ещё, и об этом я не могла вспоминать без дрожи, как будто всего остального было недостаточно, моё тело и его запахи вместе с моим именем, были запечатлены в тёмном яростном мозге огромного охотничьего слина. Нет, у меня нет ни малейшего шанса на побег. Когда мой господин пришёл за мной, чтобы взяв меня за руку, вывести в зал таверны, у меня остался только один вариант действий, который только мог быть здесь у такой как я, ожидание и послушание.

Я снова попыталась вслушаться в гул мужских голосов снаружи, разбавленный тонкими звуками встречающихся кубков и передвигаемых тарелок.

Мне снова вспомнился слин.

— Я думаю, что тебе понравится Борко, — сказал Хендоу, перед тем, как я увидела животное, когда я ещё только слышала звуки его движение в туннеле. Я вспоминала его огромную голову, два ряда острых клыков, тёмный язык, длинные когти, широко поставленные глаза, и тычки его носа бродящего по моему телу. Это был дрессированный зверь, дрессированный для охоты на мужчин и рабынь. Но как покорно он ушёл в свою конуру по команде моего хозяина! Однако была я уверена, что так же быстро как ушёл, так же стремительно он мог вернуться по сигналу Хендоу, чтобы выполнить его команду неумолимо, без сомнений и чувства вины, беспощадно и жестоко. Я вздрогнула. По-моему, одного этого животного было вполне достаточно, чтобы поддерживать железную дисциплину среди женщин Хендоу, владельца таверны на Доковой улице, в Брундизиуме. На губы сама собой выползла улыбка. Иногда женщин, и свободных и рабынь, называют «самки слина». Ещё несколько дней назад, я понятия не имела кто такой этот слин. Теперь знала наверняка. Меня конечно можно было сравнить с «самкой урта» или с «тарскоматкой», но уж ни в коем случае с «самкой слина», даже фигурально. Безусловно, в тот момент, я ещё не знала о миниатюрных шёлковых слинах, которых иногда держат в качестве домашних любимцев. Возможно, такая самка слина, если она не должным образом воспитана, может вырасти в хитрого, противного и опасного зверька, которого и имеют в виду мужчины, иногда применяя этот эпитет к женщине. Не могу сказать этого наверняка. Кстати, ещё мужчины говорят, что даже женщина — самка слина, нуждается всего лишь в строгом господине, том, кто сможет моментально поставить её на колени и научить тому, что она — женщина. Скорлупа самки слина, как говориться, может быть сорвана с неё, чтобы никогда не вырасти снова, оставляя открытой нежную плоть ещё одной рабыни.