Я опустилась на пол прямо у ног Мируса, легко и без сомнений, как и положено девушке-рабыне, даже не задумываясь о том, что сижу в ногах мужчины, и, сдёрнув браслеты с правой щиколотки, положила их в коробку стоявшую слева от меня. При этом, я решила сделать вид, что совершенно не замечаю того, как смотрел на меня Мирус.

Мелькнула мысль, что я сижу, как домашнее животное у его ног. Мелькнула и погасла, ведь фактически я и была домашним животным, и все мы, девушки в таверне, были, по крайней мере, в некотором смысле, именно домашними животными. Но мы были тысячекратно больше, чем просто домашние животные, мы были рабынями, полными рабынями.

Следом за ножными в коробку легли ручные браслеты, а затем и проволока с плеча моей левой руки. Я попытаалсь развязать шнурок с колокольчиками на моей левой щиколотке, но завязанный рукой мужчины узел никак не поддавался. Все мои потуги кончились ничем, узел не поддавался моим тоненьким пальцам.

— Давай помогу, — наконец не выдержал Мирус и присел подле меня.

Это именно он повязал этот шнурок на моей ноге. Мужчины частенько крепят рабские колокольчики на своих девушек. Это один из атрибутов их неволи. Полагаю, всё дело в том, что им доставляет особое удовольствие видеть на нас такие атрибуты рабства, точно так же, как клейма и ошейники. Некоторые мужчины даже, одевая своих девушек, предоставляют рабыне право самой выбрать такие вещи, как одежда, косметика, духи, украшения и тому подобное, но само собой, весь её ансамбль, подвергается предварительному одобрению рабовладельца. В действительности, чаще всего это не более чем простая туника или соблазнительный рабский шёлк, возбуждающие украшения, в которых она должна будет встречать гостей своего господина, и прислуживать им, демонстрируя себя, как одно из его сокровищ. Само собой, от неё ожидается, что прежде чем выйти к гостям, она представит себя перед хозяином для всестороннего осмотра. Она имущество, и принадлежит ему.

Мирус взял мою лодыжку. Какие у него сильные руки! Я поспешно опустила голову так, чтобы он не мог видеть моих глаз. В его пальцах узел продержался недолго, и через пару мгновений развязанный шнурок, звякнув колокольчиками, шлёпнулся в коробку.

Но мужские руки остались на моих лодыжках. Теперь я, уже не скрывая интереса, посмотрела на Мируса.

— Ты голая под шёлком? — спросил он.

— Да, Господин, — улыбнулась я.

Конечно же, он знал это. Ведь шёлк был практически прозрачным. Надо быть слепым, чтобы не видеть того, что находится под ним.

— Значит, голая рабыня? — уточнил мужчина.

— Да, Господин, — вздохнула я.

Это, почему-то, является намного более тревожащим и значимым фактором, чем первое. Почему-то нагота рабыни выглядит намного более вызывающей, чем нагота свободной женщины. Несомненно, это имеет отношение к тому, что она собственность принадлежащая мужчине. Также, выражение «голая рабыня» предлагает, что она не просто голая, а, если можно так выразиться, беспомощно голая, поскольку рабыня сама по себе беспомощна. В этом выражении имеется подтекст, что девушка уязвимо и возбуждающе голая, как может быть беспомощной, уязвимой и возбуждающе голой только рабыня.

Он пристально смотрел на меня.

— Да, Господин, — прошептала я. — Под шёлком, я полностью голая, как голая рабыня.

Я почувствовала, что рабское возбуждение становится почти неконтролируемым. Это уже никак не зависело от моих желаний. Давно, несколько недель назад, мужчины разожгли рабский огонь в моём животе. Они разбудили меня, как женщину и как рабыню.

Безусловно, тогда у меня ещё не было никакого понимания того, что могло стать окончательным результатом этого. Тогда, несколько недель назад, я всё ещё была не более чем сырой рабыней.

Мирус неожиданно для меня выпустил мои щиколотки из своих рук и встал на ноги.

— Господин? — разочарованно выдохнула я.

— Встань, — скомандовал он. — Пояс.

Я протянула руки за спину, чтобы развязать двойной пояс с мониста, и снять с себя обе петли. Монеты на этом поясе, как и те, что были на ожерелье, должны быть тщательно пересчитаны Мирусом.

— Ты хорошо смотришься с руками за спиной, — заметил он.

Я удивлённо уставилась на него.

— Теперь твои руки связаны за спиной, — сказал мне мужчина.

— Да, Господин, — растерянно ответила я.

Теперь я должна была держать руки за спиной со скрещенными запястьями. Я была «связана желанием господина». Я не имела права, под угрозой наказания, оторвать одну руку от другой без разрешения хозяина. Известно множество способов «связывания желанием господина». Положение рук за спиной — одно из самых простых и, конечно, самых красивых. В этом случае фигура девушки выставляется напоказ наиболее полно, подчёркивается красоту её выпяченной груди, а сама рабыня выглядит совершенно беспомощно. Эти узы, «узы желания» её господина, не менее ясно дают ей понять власть рабовладельца над ней, чем цепи и верёвки. При другом распространённом способе такого «связывания» девушка должна встать на колени, держась за щиколотки. Есть положение и посложнее, когда невольнице приказывают сесть на пол, просунуть правую руку вперед под коленом правой ноги, так чтобы она прошла по внутренней стороне бедра и по внешней стороне и ниже правой икры и обхватить правую лодыжку, и точно так же сделать и левой рукой. Девушка в таком положении совершенно беспомощна и не может не то что подняться, но и шевелится с трудом. А кроме того очень скоро для неё становится очевидно, что она не может свести ноги. В таком положении девушку могут продержать в течение многих часов, и, конечно, её можно связать не только «желанием господина», но и просто верёвкой.

Само собой все способы таких уз могут сопровождаться различными уточняющими командами. Например, в позиции, в которую была помещена я, с руками «связанными» за спиной, мне могли приказать, правда в этот раз Мирус этого не сделал, чтобы я отвела плечи максимально назад, что, конечно, ещё больше выпятило бы мою грудь вперед для осмотра и удовольствия рабовладельца.

— А думаю, что мне будет трудно снять пояс, — улыбнулась я, — будучи связанной, таким образом.

Он встал вплотную ко мне, и, обхватив меня руками, пристально глядя в глаза, сказал:

— Ничего, я сам сниму его.

В этот момент, откинув занавес, из зала появилась Тупита, и сразу зло уставилась на меня. Было не похоже, что она обрадовалась, увидев меня в объятиях Мируса, который, пожалуй, для девушек был самым желанным мужчиной из всех работников таверны Хендоу, и правой рукой моего владельца. Во взгляде Тупиты, обращённом на меня, читалась дикая ненависть. Ей не надо было объяснять причину положения моих рук. То, что я была «связана желанием господина» она прекрасно видела и понимала. И кстати, это могло быть сделано с ней самой, так же легко, как и со мной, достаточно было одного слова Мируса.

Тупита подошла вплотную к Мирус, и лизнула его плечо.

— Вы позовете меня сегодня вечером? — промурлыкала рабыня.

— Нет, — отрезал тот. — Возвращайся в зал.

— Да, Господин, — сказала она и, метнув в меня полный ярости взгляд, проскользнула за занавес.

— Ты хороша даже для Тупиты, — усмехнулся Мирус. — Благодаря тебе, она становится всё старательнее и отчаяннее в деле доставления клиентам удовольствия.

— Я тоже старательная и отчаянная в этом, — заметила я.

— Да, — кивнул мужчина, — но только не из-за неё.

— Нет, Господин, — улыбнулась я.

— Просто Ты — рабыня, — шепнул он мне на ухо.

— Да, Господин, — признала я, закрывая глаза и наслаждаясь его руками окружавшими моё тело!

— Ты — роскошная прирождённая рабыня, — сказал он.

— Я знала это ещё когда жила на Земле, — призналась я ему шёпотом.

Ведь я, и на самом деле, время от времени, спрашивала себя, не была ли я рабыней в прошлых жизнях, в другие эпохи, возможно во времена Античности или на Средневековом Ближнем Востоке, во времена когда люди жили в гармонии со своими истинными ценностями и с законам природы, когда они действительно были самими собой, и ещё не были поражены, согнуты и извращены нигилизмом и идеологическим безумием. И, частенько, вспоминая, или как мне казалось, что вспоминая, те времена и места, их естественность и правильность, их наслаждения и экстазы, я, погружённая в одиночество и тоску, словно изгнанница из них в сексуальной пустыне моего собственного мира и эпохи, горько плакала. Но независимо от истинности или ошибочности этого, от объяснений и причин того, что пряталось глубоко внутри моего я, было ли оно всплывшими воспоминаниями моих прошлых жизней или просто плодами необузданного генетического наследия, оно было совершенно аномальным в те времена, когда меня угораздило родиться, абсолютно нетипичным для всего, чему меня учили. И глубоко внутри меня всегда таилась уверенность, что они мне лгали. Это было неопровержимо. Я знала, что та, кто была тогда Дорин Уильямсон, родилась для ошейника. Правда, в то время я никак не ожидала, что носить его мне придётся по-настоящему. Откуда мне было знать, что где-то существует и ждёт меня такой мир как Гор, где, как выразился мой похититель Тэйбар «таких женщин, как я покупают и продают».