Я поёрзала, лёжа боком на металлическом настиле кузова. Плечо и бедро болели, и думаю, покраснели. Прямо скажем, металл днища фургона, был слишком жёсткой и неудобной постелью для наших нежных тел. Можно было предположить, что, скорее всего, это было железо. Пластины, на ощупь, были около дюйма толщиной.
Нет, я не спала. Это была именно я, именно здесь, в этом месте, теперь уже точно рабыня. Однако, с другой стороны, я была довольна этим. Интересно, откуда Тэйбар, и другие здешние мужчины узнали, что в душе я была рабыней? Впрочем, не думаю, что для них составляло большого труда, определить то, кем я была. Хотя это и пугало меня, но я и сама знала, что мне надлежало быть в неволе.
Наше ожидание затягивалось и становилось уже просто мучительным. Впрочем, как мне показалось, наше удобство мало кого здесь волновало, по крайней мере, не больше, чем удобство ящиков, коробок, или любого другого товара.
Рядом со мной послышался тихий стон, с той стороны, где лежала Глория. Можно было не сомневаться, что ей тоже досаждала твердость настила. Девушка поменяла свою позу, о чём мне сообщил лёгкий рывок цепи на моей шее. Следом за Глорией находилась Кларисса, до этого жившая в Уилмингтоне, штат Делавэр. Ей даже повезло несколько раз получать конфеты от надсмотрщиков. В ней больше не осталось даже следов непокорности. Она, также как и я, уже признала себя рабыней. Первые семь девушек на цепи, как я уже упоминала, были уроженками Гора. Кларисса не была девственницей, или, если и была ей на Земле, то оставалась таковой очень недолгое время после попадания в дом. Мне приходилось наблюдать, как Клариссу вместе с двумя девушками-гореанками довольно регулярно забирали надсмотрщики для использования их для своего удовольствия. С интересом и некоторым удивлением я отметила, что, хотя они и были представительницами очень разных миров, но они совершенно одинаково страдая при первом их интимном использовании, точно так же совершенно аналогично, при последующих, сначала подчинялись и принимали своё новое положение, а вскоре и упивались им, и наконец, стоя на коленях и облизывая своих владельцев, безмолвно молили их об изнасиловании. Безмолвно, потому что человеческая речь им была запрещена в соответствии с «законом о кляпе», и всё, что им было позволено, это жалобное хныканье, стоны, и хватание мужчин за конечности. Я склонна была предположить, что поставленные в определенные одинаковые условия, все мы вели себя совершенно одинаково. В конце концов, все мы были женщинами. Именно это было важно. Я не думаю, что в действительности, даже с точки зрения мужчин, есть что-либо, что позволило бы предпочесть гореанку или землянку, предполагая, что обе достаточно хорошо изучили свои ошейники. Здесь, скорее, вопрос не происхождения, а в личных качествах каждой отдельно взятой женщины. Всех нас объединяло то, что все мы были женщинами.
Похоже, они бросили нас здесь ждать, словно мы были какими-то животными, лошадьми, свиньями или собаками! Впрочем, моё начавшее было пониматься раздражение, быстро погасло, стоило мне вспомнить, что мы были всего лишь прикованными цепью рабынями, собственно, наш статус равнялся статусу домашних животных. Всё, что нам оставалось делать, это покорно ждать.
При тех мерах безопасности, что к нам применили, им нечего было опасаться, что мы можем сбежать. Кроме того, куда можно было бы бежать в таком мире? И даже если предположить, что найдётся такое место, мы все были в ошейниках, на бедре у каждой было выжжено клеймо. Я даже не рассматривала возможность побега, мне это было неинтересно. Нам всем достаточно доходчиво объяснили, какие наказания ожидают нас за подобное нарушение. Одна мысль о том, что меня могут выпороть, перерезать сухожилия, или попросту отрезать ноги, а то и скормить слинам, напрочь отбивала желание даже думать о побеге. Здесь мужчины не собирались терпеть попытки побега своих животных. Никакой толерантности. Здесь, таким женщинам, как я, нечего было рассчитывать на возможность побега. Здесь это было просто невозможно с практической точки зрения. Лучшее на что мы могли бы рассчитывать, это рискнув своим здоровьем и даже самой жизнью, сбежав из цепей одного владельца, оказаться в цепях другого, причём не факт, что лучшего. Более того, в этом случае, нам было бы обеспечено положение «пойманной рабыни», которое почти наверняка было бы сопряжено с гораздо более суровым обращением и содержанием, в конечном итоге, могущем для нас закончится тем, что поймавший нас мужчина, просто ради развлечения, возвратит нас нашему первоначальному владельцу.
От внезапно пришедшей мне в голову мысли, я приподнялась в полусидячее положение. Потом снова легла на пол, на этот раз на спину, подтянув свои дрожащие запястья, разместив их в ложбинке под поясницей, и согнув ноги в коленях.
Как у любой другой собственности у нас была цена! Внезапно я поняла нечто, здорово напугавшее меня. Я рассмотрела себя с точки зрения таких соображений, попытавшись разобраться именно в таких жёстких мерах безопасности применённых к нам. Я уже поняла, что это нельзя было рассматривать просто, как содержание нас в данном пространстве согласно, скажем, традиционным правилам, или сведение к нулю вероятности побега или даже ради лишения нас надежды на это, как будто мы нуждались так уж нуждались в этом. Не было это похоже и на напоминание о том, что мы были рабынями, или на наказание нас. Конечно, причина могла быть в том, что мужчины просто сочли для себя приятным понаблюдать за нами, оказавшимися в таком беспомощном состоянии. Но теперь я рассматривала другую причину, ставшую для меня столь очевидной, стоило только задуматься о ней. Ведь мы были собственностью! Мы были ценностями, такими же как, деньги, собаки или лошади. В действительности, некоторые мужчины, мы могли бы даже рассматривать нас как сокровища. Нас, так же как и любое другое животное или товар, могли просто украсть! Мы могли стать объектом воровства! Таким образом, имело смысл, если ни по какой другой причине, иногда, в определённых ситуациях держать нас запертыми на замок. Для меня уже не было секретом, что здесь было довольно обычным делом запирать рабынь на ночь. В доме мы проводили ночи в запертых конурах и клетках. Также, я слышала, что для красивых рабынь было весьма обычно ночью быть прикованной цепью к рабскому кольцу в ногах постели их господина. Обычно рабынь приковывают там за левую лодыжку или за шею.
Факт моего понимания, что я теперь являлась объектом воровства, конечно, напугал меня, но, также, я вынуждена была признать, что как и многое другое, это было частью того, что стало моим теперешним правовым статусом, простым следствием того, кем я теперь была. В памяти всплыло и воспоминание о том, что в доме нам рассказывали об уважении законом «права захвата». Первоначально я полагала, что эти права относились только к захвату свободных женщин, однако позже я поняла, что их следует рассматривать гораздо шире, в том числе и применительно к захвату собственности вообще, включая, конечно, и рабынь. Честно говоря, до тех пор, пока я не оказалась вне дома, я как-то не задумывалась о таких вещах, по крайней мере, в их реальном или практическом смысле. Я попытался припомнить то, что давалось мне на занятиях. Моя кража, или захват, как предпочитают говорить здесь, присуждала права на меня. В этом случае, я принадлежала любому, в чьё фактическое владение я попала, даже если это было результатом моего похищения, и должна была в полной мере ему служить. Предыдущий владелец, само собой, имеет право попытаться вернуть свою собственность, которая ещё в течение одной недели технически остается за ним. Однако, если бы мне удалось сбежать от вора, после того как он объявил о своём праве держать меня, или например, удерживал меня в течение хотя бы одной ночи, меня могли, полностью в соответствии с гореанским законодательством, посчитать беглой, уже от него, рабыней, даже при том, что технически я ему пока не принадлежала, и наказать соответственно. Всё точно так же, как и в случае с домашним животным, которому никто не позволил бы сбросить поводок со своей шеи, или сбежать от столба, к которому его привязал хозяин. Деньги, товар и собственность должны сохранять свою ценность и покупательную способность, независимо от того, в чьих руках они находятся. Такая резкость, конечно, не касается свободных людей, и в частности свободных женщин. Наоборот, свободная женщина наделена правом сделать всё от неё возможное, чтобы сбежать от своего похитителя, и без какого-либо наказания, даже после её первой ночи в его цепях, если она всё ещё пожелает сделать это. Само собой, после официального порабощения, в отношении неё начинают действовать все те же самые традиции, законы и методы, что и для любой другой рабыни, смысл которых заключается в том, чтобы всегда держать рабыню в строгой неволе, и поощрять активность по отношению к ней со стороны мужчин. После того, как рабыня пробыла во владении похитителя в течение одной недели, она считается его собственностью по закону. Безусловно, прежний хозяин, также может попытаться вернуть женщину назад посредствам всё той же кражи. Это своего рода популярный вид спорта среди гореанской молодёжи, попытать «удачи цепи». Здесь вообще захват женщин, и не столь важно свободных или порабощённых, рассматривается как спорт или развлечение. Стоит отметить, что во время войны женщин этого мира, и рабынь, и свободных, наряду с серебром и золотом, рассматривают как завидный трофей.
