Объективности ради замечу, что не все специалисты согласны с таким подходом. Есть, например, лингвисты, которые полагают, что комплекс материальных признаков какой-либо культуры не является собственно этническим признаком, и нельзя его считать сцепленным с тем языком, на котором говорят его носители: это два независимых признака человеческой культуры. Для них главным этноопределяющим признаком является язык, поэтому в первую очередь они ищут древние следы интересующего их языка, а не материальной культуры.[9]

Такие следы, как правило, имеются. Это топонимы и особенно гидронимы: названия местностей и водных объектов. Они могут сохраняться на местности тысячи лет, хотя население, здесь живущее, неоднократно менялось, а народов, живших в древности, уже давно нет. Для сохранения топонима нужно только одно условие: чтобы вновь пришедшее население застало хотя бы часть предыдущего и имело с ним разговорный контакт. До наших дней дожили топонимы, «присвоенные» местностям, рекам, озерам и морям много тысяч лет назад на языке народов, которых уже давно нет. Их выявление и определение языковой принадлежности — это своего рода «лингвистическая археология».

Седов широко использовал ретроспективный метод. При этом свое движение в глубь веков он начинал с археологических культур, оставленных населением заведомо славянской этнической принадлежности, то есть позднесредневековым, о котором имеется масса достоверных исторических документов. А дальше продвигался до тех пор, пока от комплекса признаков материальной культуры, который можно считать этноопределяющим славянским, не оставалось ничего.

Параллельно с собственно археологическим исследованием Седов отслеживал по данным топонимики продвижение в древность лингвистических признаков славянского присутствия на тех или иных территориях в разные исторические эпохи. Одновременно он привлекал данные по разновременным следам контактов славянской языковой группы с носителями других языков, которые сопоставлял с археологическими данными, говорящими о смешении на определенных территориях носителей разных археологических культур. Сведения такого рода позволяли ему вносить коррективы в датировки времени и места таких межэтнических контактов, а заодно выяснить, каков был их характер.

Во второй половине 2-го тысячелетия до н. э. на территории Европы произошло очень интересное событие. Весь ареал культуры курганных погребений за какие-нибудь две сотни лет, может быть, чуть больше — точно мы не знаем — вдруг резко изменил погребальный обряд! И на огромном пространстве, от восточной Франции до Западной Украины, утвердилась единая культура. В науке ее назвали «культурой полей погребальных урн».

Точнее, это культурная археологическая общность, в которую входит масса локальных культур. Но их всех объединяет общность погребального обряда. Покойников перестали зарывать в землю, а начали сжигать, собирать пепел и пережженные кости в урны, и урны эти ставить в небольшие ямки и засыпать землей без всяких курганов, может быть, как-то отмечая место погребения — маленькой насыпью, памятным знаком, теперь это невозможно проверить.

Понятно, что за этим стоит радикальная смена «картины мира»! Можно предположить, что таков был результат деятельности каких-то пророков, которым открылось, что душа, «очищенная» от плоти посредством огня, легче и быстрее достигает неба или переселяется в другое тело. Тут огромное поле для домыслов — ведь то был бесписьменный период европейской истории!

Но одно можно сказать определенно: за сменой идеологии скрывается экологическая целесообразность. Вся территория культуры полей погребальных урн географически — лесная зона. Курганный обряд погребения мог быть привнесен в нее из степи, но не зародиться в ней. И скотоводу, и земледельцу приходилось отвоевывать у леса пространства для пастбищ и пахоты, к тому же не имея железных орудий. Занимать курганами с огромным трудом отвоеванные места, да еще сгребая для их сооружения верхний плодородный слой почвы — верх нерациональности! А вот сведенного леса при расчистке полей оставалось много, и не весь он годился для домостроительства. Поэтому сжигать покойников и хоронить урны с их прахом в таких условиях было намного практичнее, чем насыпать над ними огромные курганы.

Итак, культура полей погребальных урн, последняя по времени культура бронзового века средней Европы, покрыла огромную территорию. Важна она для нас тем, что именно из нее начали «расти» те культуры раннего железного века, которые принадлежат этносам, дожившим до наших дней, или хотя бы до того времени, когда они попали в поле зрения античных авторов. Это италики, кельты, иллирийцы, германцы, славяне.

Начнем с кельтов. Народа с таким названием теперь нет. Однако современные ирландцы, шотландцы, валлийцы в Англии говорят на кельтских языках. На материке к ним относятся бретонцы во Франции, галисийцы в Испании, валлоны в Бельгии. И это — все! А вот в раннем железном веке, примерно к IV–III векам до н. э., кельтские народы, носители так называемой латенской археологической культуры, занимали гигантскую территорию: от атлантического побережья в Испании, сплошной полосой через всю среднюю Европу вплоть до Вислы, включая Ирландию и Британские острова. И далее, отдельными большими и малыми вкраплениями, северо-восточнее Карпат, до верховьев Днестра и Южного Буга. И это еще не все: отмечено массовое вторжение кельтов по Дунайской долине на Балканы, а оттуда — на северное побережье Малой Азии.[10]

Именно кельты первыми в Европе освоили массовое производство железа. Не одно столетие они разрабатывали рудники в Силезии, на склонах Судетских гор. По некоторым подсчетам, в этих местах было произведено около четырех тысяч тонн сыродутного высококачественного железа.[11] Железом кельты снабжали всю тогдашнюю Европу. Использовалось оно в основном для изготовления оружия, так как бытовое потребление железа в те времена было минимальным: топоры, ножи, серпы, косы, тесла, долота, наральники — вот и все. Конечно, и другие европейские народы к тому времени умели выплавлять железо, но никто не выплавлял его столько и такого качества.

И вообще латен — высокоразвитая культура. Это великолепное гончарное искусство, масса прочих ремесел, включая цветную металлургию, пашенное земледелие и придомное многовидовое скотоводство. Это крупные сельские поселения и защищенные поселения — «протогорода», то есть места, приспособленные для обороны, а возможно, и центры общественной жизни.

Это довольно сложная общественная структура, и все же она не дала письменности и не создала государства! Даже самый многочисленный кельтский народ, хорошо известный по римским источникам — галлы (населявшие почти всю территорию современной Франции), много и нередко успешно воевавший с Римом, и он не построил социальной структуры выше развитого вождизма — последней стадии военной демократии. Также и кельты, занявшие Британские острова: они создали ряд крошечных королевств с военной верхушкой во главе, то есть с королем, иногда выборным, и его дружиной. Остальной народ — свободные земледельцы-скотоводы, ремесленники и небольшая прослойка несвободного населения, скорее всего из числа военнопленных.

А что же другие индоевропейские этносы, потомки культуры полей погребальных урн? Они тоже постепенно распространялись по Европе, местами вклиниваясь в кельтский ареал и везде соседствуя с ним. Италики из средней Европы двигались на юг, на Аппенинский полуостров, на некоторые острова Средиземного моря, ассимилировались с исконным доиндоевропейским населением, создавая симбиотические культуры, с которыми потом столкнулся Рим, завоевывая Италию.