Во время «перестройки» с ее атмосферой «весны народов», накануне «парада суверенитетов», Седов толковал об автономности отдельных частей восточнославянского ареала, акцентируя, например, западные связи Новгородчины и Псковщины.
В ельцинско-путинскую эпоху, когда в российском обществе начала господствовать ностальгия по утраченному «славянскому единству» и великому государству, виновник прежнего «балтского переполоха» пересмотрел этническую атрибуцию археологических культур, повсюду нашел признаки славянской миграции и стал утверждать существование на просторе Восточной Европы единой «древнерусской народности».
Так что этническая история Беларуси слишком тесно переплетена с перипетиями политической истории Восточной Европы. Надо думать, она еще долгое время будет находиться в самой гуще идеологических войн в условиях констатированного С. Хантингтоном «столкновения цивилизаций». Ну, а здесь, как нам стремятся указать, роли заранее распределены и «родословные» служебным нациям уже выданы.
2. Балтская автохтонная модель
Сегодня хватает желающих «согласовать» историческую и этногенетическую истину с актуальной политической целесообразностью. Сравнительно недавно сразу на нескольких российских дискуссионных интернет-порталах была опубликована статья доктора биологических наук, члена Союза писателей России К. Резникова, который, помимо прочего, активно выступает и на геополитическом «поприще».
Статья называлась: «Балты ли белорусы?» и имела целью дать аргументированную критику этногенетической формуле «беларусы — это славяноязычные балты», предложенной одним из авторов этой статьи в 1993 году, во время работы Международной научной конференции «Балты и этногенез беларусов», организованной Центром этнокосмологии «Крыўя» по поводу 20-й годовщины бесславного запрета конференции «Этногенез беларусов».
Отталкивается Резников от публикации лекции Санько «Генезис традиционной культуры Беларуси», помещенной на сайте «Беларуского коллегиума». Лекция заканчивается упомянутой формулой беларуского этногенеза: «Беларусы — это славяноязычные балты»— и завершается словами: «Какие это может иметь культурологические последствия, покажет будущее. Но слово сказано» (2).
Вот эти возможные последствия и обеспокоили нашего оппонента. Ведь опасность, как он отметил во втором абзаце своей статьи, исходит из двух очевидных достоинств упомянутой концепции: 1) простоты и 2) своевременности:
«Новые идеи приобретают популярность, когда они кому-то нужны и просты для восприятия»; «Балтская концепция, в первую очередь, адресована беларуской молодежи» (3).
Что касается простоты, то это достоинство любой теории. Теория тем жизнеспособнее, чем большее число фактов она может объяснять, основываясь на минимуме исходных допущений. Аргументация Резникова такой простотой не отличается: едва ли не каждый шаг в его контрдоводах требует введения новых гипотез «ad hoc». Впрочем, так делают и более искушенные в этногенетическом дискурсе его предшественники (например, А. Трубачев, В. Седов, М. Щукин, В. Булкин и другие). Здесь есть где развернуться пресловутой «бритве Оккама»!
Автохтонная балтская модель беларуского этногенеза появилась не по прихоти того или другого исследователя и не с подачи спецслужб какой-либо окраски, а из логики развития двух основных конкурирующих этногенетических парадигм — славянской автохтонной и балто-славянской миграционной моделей. Они в своих положительных частях (а это критика слабых мест конкурирующих концепций) наилучшим образом демонстрировали взаимную недостаточность и неспособность развязать все наличные проблемы или, по крайней мере, вывести этногенетический дискурс на более перспективные пути.
Автохтонная балтская модель беларуского этногенеза позволяет более или менее непротиворечиво (насколько это вообще возможно при нынешнем состоянии разработки проблемы) увязать комплекс данных, накопленных в приоритетных для этногенетики дисциплинах (таких, как физическая антропология и этногеномика, лингвистика, археология и историография, этнография, фольклористика). Это позволяет не зависеть от прихоти исследователей относить факты к релевантным и нерелевантным, от игнорирования, замалчивания, а то и просто уничтожения нерелевантных фактов и в истолковании последних черпать дополнительные подкрепления фактам релевантным, то есть всей своей теории.
Именно такую «простоту», цельность, комплексность в подходе к проблеме усмотрел в нашей концепции Резников и предложил развернутую контраргументацию.
3. Социобиология против антропологии
Свою критику оппонент основывает на евразийском (ясное дело — патриотическом!) варианте «расовой теории», называемом им социобиологией. В данном случае — на смеси этногенетики и гумилевской теории пассионарности.
Он сразу «берет быка за рога», констатируя — со ссылкой на новейшие генетические штудии вариативности мужских Y-хромосом — существование непреодолимого, биологически обусловленного барьера между летувисами и беларусами. Резников пишет:
«Интереснее всего наличие генетического барьера общеевропейского масштаба между беларусами и литовцами, выявленного при математической обработке различий мутаций в Y-хромосоме. В то же время каких-либо генетических различий между славянскими народами — беларусами, русскими Новгородской области и северными украинцами не выявлено. Этот факт имеет принципиальное значение. Он означает, что предки литовцев по отцовским линиям оставляли мало потомков среди беларусов, а мужчины — предки беларусов не сделали заметного взноса в генофонд литовцев».
Обратимся к публикациям, на которых основывается это мнение. Действительно, в одной из них фиксируется различие беларусов, летувисов и латышей по наличию 16-й Y-хромосомной гаплогрупы (так наз. Tat-C или N3 мутация): соответственно 2 %, 47 % и 37 %. Но другие исследователи дают совсем другие цифры: беларусы — 11 % (5), летувисы — от 33 до 37 %, латыши — от 29 до 40 %. Разница сохраняется, но увеличение процентов у беларусов в пять раз, а также серьезная разбежка в литовских и латышских выборках вызывает обоснованные сомнения и вопросы. В чем же дело?
Видимо в том, что вариативность данных обусловлена разным числом лиц, у которых берутся пробы для генетического анализа. Приведенные проценты отображают средний «национальный» показатель, а в нашем случае для точных выводов нужны сведения о региональном распределении. Например о том, что жители западного Полесья антропологически и генетически существенно отличаются от остального населения Беларуси. Естественно, вследствие этого любые далеко идущие выводы, которые к тому же очевидно противоречат материалам физической антропологии, выглядят, по крайней мере, некорректными.
Между тем, сравнение полиморфизма митохондриальной ДНК беларусов и летувисов свидетельствует об их генетической близости, тогда как у русских выявляются примеси, связанные с финно-венгерским субстратом. Прежние исследования систем групп крови АВ0 и MN выявили значительную степень сходства беларусов и летувисов, которые почти не отличаются от прародительского генетико-антропологического типа.
Сравнительно недавно в Интернете была помещена статья О. Балановской и О. Тегако «Генофонд белорусов по данным о трех типах генетических маркеров — аутосомных, митохондриальных, Y-хромосомы». В ней, кроме прочего, на основании наличия существенной разницы в частоте всё той же гаплогруппы N3 (Tat-C) у беларусов и прибалтийских народов был сделан вывод, что это отличие обусловлено тем, что славянская экспансия на территорию Беларуси нашла отражение в миграциях, главным образом, мужской части населения.
На наш взгляд, такой вывод не является достаточно обоснованным. Во-первых, чисто методологически представляется не вполне корректным отождествление гаплогрупп с конкретными этносами, поскольку первые возникли и формировались не только до образования этнических общностей, но даже расовых признаков. Не учитывая этого, можно прийти к абсурдным выводам о том, что, скажем, по частоте Y-хромосомной гаплогруппы Rla киргизы являются более близкими в этническом плане к беларусам, чем летувисы.
