Между ними в цепи — танки. Мрачно — пятнистые, грузные. Степь вздрагивает под их тяжестью. Ползут и лижут небо языками огня.

Иван знал, что такую психическую атаку надо встречать кинжальным пулеметным огнем не далее четырехсот метров, чтобы раньше времени не обнаружить себя, не отдать дот на растерзание вражеской артиллерии.

— Что ж… — Посмотрим — кто кого? — Пров Трофимович неторопливо берет бутылку с зажигательной смесью, взвешивает на ладони.

— Хоть бы одно завалящее ружье противотанковое, — сокрушается Подзоров.

Его пальцы намертво, до синевы в ногтях, сжимают рукоятки пулемета. Он ждет команды. Но Берестов, вцепившись в бруствер, выжидает, прикидывает расстояние до противника.

— Пэтээр бы, — вздохнул Подзоров.

— Сюда б «катюшу» не мешало, — Пров Трофимович потрогал гранату: так ли она стоит, как надо?

Перед танками взметнулись взрывы. Горизонт заволокло дымом, и теперь движение танков можно было угадать лишь по всплескам огней их пушек.

— Длинными очередями — огонь! — командует Берестов. И сам не слышит себя в грохоте разрывов.

Немцы в черном залегли.

Но танки… танки. Вот они уже рядом.

— Огонь! — кричит Берестов. И вдруг, словно обессилев, оглядывается. Ему хочется о что‑нибудь опереться. Он слышит, как Стахов дышит открытым ртом.

Из дыма выныривает танк. Берестов чувствует, как кровь приливает к сердцу. А лицо и руки леденеют. Только бы крепко стоять на ногах! Только бы не дрожали руки!.. Сжимая противотанковую гранату, Иван выпрямился. И тут увидел, как вслед за танком поднялась другая цепь немцев.

Эти немцы были уже в мышиного цвета френчах и в касках. Они, наверное, ночью подползли так близко.

Немцы припугнули русских «черными», а в рукопашную бросили «серых». Это‑то и вывело «иванов» из себя. Они всем полком выпрыгнули из окопов навстречу фрицам.

— В атаку! Вперед!

Над степью раскатисто всплеснулось ошеломляющее

«Ура!»

Теперь попробуй, попытайся остановить русскую пехоту, она заряжена ненавистью и прет напропалую…

Перескакивая через окоп, капитан Дерюгин крикнул Берестову:

— Не вздумай самовольничать! Поддерживай огнем!

«Огнем — в своих?!..» — в недоумении передернул плечами Берестов, и как бы для оправдания своего решения вспомнил наставления лейтенанта Крышки: пулеметы должны двигаться в цепи наступающих или даже впереди!

— За мной! — скомандовал он и ринулся вслед за атакующими.

Немцы опешишь Они не ожидали такой рискованной наглости русских. Кинулись врассыпную.

На их плечах курсантский полк и ворвался в село.

Путешествие в составе вермахта с путеводителем Бе- деккера в кармане: чужие страны, другие женщины… — такая была реклама вербовки в немецкую армию.

Фашисты собирались в Россию, как в интересное путешествие.

… Шли уличные бон. Грозненский курсантский полк выбивал «путешественников» из села Коптинка. Собственно от села остались только печные трубы.

На разбитом окне рухнувшей стены колыхалась занавеска. В уцелевшем углу висела люлька и в ней мертвый ребенок с запекшимся пятном крови на лбу. Под люлькой ощупью ползала слепая струха. На стене — ходики. Время сошло с ума.

В пустом сожженном селе гулял ветер, гремя оборван- ными листами крыш. И в этом скрежете послышался сдавленный, оттого и безмерно — горестный мужской всхлип.

Иван заглянул в пролом двери.

Старик приговаривал над бездыханным телом внучки.

— Страдалица ты моя, — стонал над нею дед.

А страдалице не больше семнадцати. Она лежала с закушенными до крови губами, будто тот неимоверный стыд и боль до сих пор казнят ее.

— Крохотка ты моя, слеза моя… — отыскивал старик для нее самые ласковые слова.

— Всех сейчас перестреляю… — захлебнулся в гневе Подзоров.

Иван оглянулся и не узнал своего помкомвзвода, так было перекошено в святой ненависти его лицо.

Скреготнув зубами, Подзоров зло процедил:

— Уж я им покажу кузькину мать!

И по — медвежьи грузно перевалился через останки

стены.

Иван легко перескочил вслед за ним.

— Где они?

Высокий, тяжеловатый в походке Подзоров, от перехватившего горло гнева, слова не мог вымолвить. Саженными шагами пересек улицу, наконец сказал:

— Вон, белый флаг выставили… Ишь, как пекутся о своих жизнях… А их там, раненых в подвале, с роту наберется… Они мне за все ответят!

И вскинул автомат наизготовку.

— В белый флаг?!.. Тем более — в лежачих?!.. — остудил Иван пыл Подзорова.

— Не мешай, лейтенант!

— Отставить! — резко скомандовал ему Берестов и встал поперек дороги.

Подзоров набычился, сердито засопел. Наконец нашелся:

— А как же комиссар соседнего полка Берт только за то, что они убили его ординарца, весь немецкий госпиталь приказ расстрелять.

— Ты видел?

— Говорили.

— На войне ни «слышал», ни «говорили» — не в счет. Есть только — «видел», — чеканно отрубил Берестов.

— Но фашисты никогда наши госпитали не миловали, — не сдавался Подзоров. — А мы?..

— То — фашисты!.. А мы — русские. Русские в белый флаг никогда не стреляли…

К вечеру был дан приказ: «Ночью отойти на прежние позиции!»

— И правильно, — одобрил такое решение Пров Трофимович. — Танки Гудериана с нами шутить не станут. А там все‑таки ров…

10

На этот раз утро началось без психической атаки. Видимо, немцы поняли, что этим «иванов» не застращать. И они придумали более мерзостную пакость.

Двум курсантам, захваченным «языками», фашисты отпилили ножовкой кисти рук, связали проволокой локти за спиной. На шею повесили таблички с надписью: «Красных юнкеров в плен мы не берем», И отпустили: мол, идите, покажитесь своим… __

Об этом рассказал старшина Назаренко. Его прислал лейтенант Крышка, узнать в чем еще нуждается взвод лейтенанта Берестова.

— В злости, — недовольно буркнул Подзоров.

Он все еще не мог простить своему командиру за то, что тот не дал ему расправиться с немцами.

Берестов не успел огрызнуться, как в окоп спрыгнул капитан Дерюгин.

— Как вы тут?

— Мы‑то — что… А вот «красных юнкеров» жалко, — сказал Берестов.

Дерюгин строго зыркнул на старшину Назаренко:

— На немцев работаешь?.. Панику сеешь?..

— Наоборот, злости добавил, — вступился за Назаренко Берестов. И примиряюще — Подзорову: — Выходит зря я не дал тебе переколошматить их.

— Ладно. Не время выяснять взаимоотношения, — по- мягчал сердцем Дерюгин и пригласил Ивана наверх.

Отползли в кусты полыни.

После артиллерийской ночи — полк отходил на свои позиции под огнем противника, — Иван упал навзничь, расправил усталые плечи, глянул в небо. Ему захотелось захлебнуться этой ясной, чистой синью, раствориться в ней, стать облачком, гонимым ветром.

— Немец готовится завтра взять реванш, — приземлил Берестова Дерюгин. — Подтягивает такие силы на наш участок, что нам не сдобровать. Так что учти. Ни шагу назад!

Берестов молчал. Его не надо об этом предупреждать. Он со своим взводом не только с места не сдвинется, а еще и покажет немцам, где раки зимуют, за все с ними расплатится.

Долго молчал и Дерюгин, тоже глядя в синь неба. И вдруг спросил:

— Ты так и не получил письма от Тани?

Берестов приподнялся на локоть, озадаченно посмотрел на Дерюгина: откуда он об этом знает? Курсанты — другое дело. Они вместе с Иваном тяжко переживали молчание Тани. Но Дерюгин?..

Недалеко разорвался снаряд.

Немцы не стали ждать до завтрашнего утра. Решили начать сегодня.

Земля вздрогнула от лавины взрывов.

Берестов поспешно юркнул в окоп. Дерюгин кинулся к своему КП.

«Успеет ли?» — озабоченно подумал о нем Берестов и огляделся. Заметил, как в глазах Прова Трофимовича заметался страх. И было отчего.

Немцы слишком уж близко укладывали снаряды вокруг дота. Пристреливались.

Но дот — не окоп, не сменишь.

Пытаясь успокоить Прова Трофимовича, Берестов сказал: