Насчитав уже более тридцати автомашин с орудиями, Гуркин вопросительно посмотрел на комбата, как бы спрашивая — справимся ли с такой силищей?

— По — видимому, усиленный противотанковый дивизион, — поняв его взгляд, заметил Бурцев. — Орудия они развернуть не успеют, а с расчетами мы разделаемся быстро. Главное, чтоб там, впереди, наши вовремя взорвали мост…

Минуты тянулись как вечность. Поглядывая на часы, Голубев не спускал глаз с проходившей по дороге автоколонны. Сухой морозный воздух пропитался запахом бензина и гари.

«Кажется, все», — отметил про себя Голубев, когда на вершине холма появился бронетранспортер с мотоциклистами — точно такой же, что шел в голове колонны.

Разведчики по цепочке доложили: «Колонна кончилась. На дороге к лесу машин больше нет». Бурцев выпрямился и, обращаясь к Гуркину, скомандовал: «Взрыв!»

Командир роты поджег бикфордов шнур и, увидев, как на снегу запульсировала синеватая искрящаяся струя, впился глазами в движущийся по дороге транспортер. Секунда… три… пять…

Наконец, над дорогой взметнулся высокий огненный смерч. Словно натолкнувшись на что‑то, транспортер неуклюже подпрыгнул и, объятый пламенем, тяжело рухнул на землю.

В тот же миг лес содрогнулся от множества оглушительных взрывов, пулеметных и автоматных очередей. Над дорогой поднялись густые клубы черного дыма. Машины, которые с ходу налетали на мины, тут же вспыхивали огненными султанами, окрашивая снег и деревья в багровокрасный цвет. Те, что мчались следом, не успев затормозить, с треском врезались в них и тоже загорались одна за другой, обрастая языками пламени. Из пылающих кузовов темной бесформенной массой, давя и подминая друг друга, выпрыгивали на дорогу обезумевшие от страха немцы, вскакивали и снова падали, скошенные шквальным огнем пограничников. В первые мгновения со стороны автоколонны не раздалось ни одного ответного выстрела. Но вот прошла минута — другая, и из‑под колес изуродованных машин, из кюветов замелькали вспышки выстрелов.

Наблюдавший за боем Бурцев понял, что стоит упустить какие‑то секунды — и оставшиеся в живых немцы придут в себя, залягут вдоль противоположной опушки леса, и тогда их оттуда нелегко будет выбить. Взглянув на лежащего рядом командира роты, он подал ему знак, выхватив пистолет, громко крикнул:

— В атаку! За мной!

Первым следом за комбатом бросились Гуркин и не отстававший от него ни на шаг Чикунда. За ними поднялись остальные бойцы роты. Дым первых взрывов рассеялся, и вокруг стало светло, как днем. Теперь было видно, как среди деревьев, утопая в глубоком снегу, метались одинокие фигуры немцев, беспорядочно отстреливаясь из автоматов.

Бурцев, заметив впереди немецкого пулеметчика, припал к дереву, чтобы перезарядить пистолет. И как раз в это время недалеко от него упала граната.

Раньше всех опасность заметил Чикунда. Поняв, что вот — вот раздастся взрыв, он бросился к комбату и закрыл его своим телом. В ту же секунду взметнулся черный смерч, заслонивший на мгновение бежавших в атаку бойцов.

Бурцев почувствовал, как навалившийся на него человек судорожно вздрогнул и стал медленно сползать.

Комбат поднялся и узнал связного Чикунду. Из‑под воротника его шинели тоненькой струйкой текла кровь.

Подбежавший Гуркин по взгляду комбата понял непоправимость случившегося. Опустившись на колени, он проверил пульс и, убедившись, что рука Чикунды начинает холодеть, бережно опустил ее.

Над дорогой все еще бушевало багрово — красное зарево, разбрасывая по снегу тонкие тени деревьев.

3.

И почти в то же время в противоположной стороне, в нескольких километрах от линии фронта, вспыхнуло другое ночное зарево, на многие километры осветившее заснеженные поля.

…Пакет с немецкой картой и донесением Бурцева было приказано доставить сержанту Шегурову и семнадцатилетнему партизану Сене Ефимову, которого в отряде почему‑то звали Ефимкой. Увидев его впервые в землянке комбата, сержант насупился. Уж очень немощным выглядел Ефимка — хилые, почти детские плечи, острый тоненький носик, выглядывавший из‑под лохматой кроличьей Шапки. Ни дать ни взять — Буратино. Даже руки у него были такие же тонкие, словно кто‑то выстругал их из дерева. Лишь глаза — большие — большие, не по годам серьезные и задумчивые — смотрели с подчеркнутой строгостью, как будто старались рассеять первое впечатление от всей невнушительной внешности. И голос у него был басовитый, ничуть не похожий на детский, напротив — хрипловатый, совсем как у взрослого парня.

— Наш Ефимка, — сказал командир отряда Сомов, — хорошо знает местность. Да и сам не из робкого десятка. Так что можете на него положиться.

Сержант протянул Ефимке руку и, почувствовав слабость хрупких пальцев, взглянул на него с сожалением. Хорош, мол, вояка…

Из лесу они выехали с наступлением сумерек. Прильнув к гриве низенького конька, Ефимка внимательно всматривался в запорошенные снегом просеки и поляны. Тропинка, которая вилась вдоль опушки, по — видимому, летом была укатанной лесной дорогой. Но декабрьские метели уже успели намести высокие островерхие сугробы, и потому кони, проваливаясь сквозь кору наледи, шли медленно. Это не на

шутку беспокоило сержанта. Времени было отведено мало, а путь предстоял дальний.

Подгоняя серого в темных яблоках жеребца сержант догнал проводника и показал на часы — мол, надо спешить. Ефимка развел руками и, подъехав ближе, сказал:

— Скоро выедем в степь, там наверстаем…

Сержант больше не торопил его. В лесу на самом деле

быстрее ехать было невозможно. Низко свисавшие заснеженные ветви то и дело заставляли пригибаться почти до самой луки. Один раз сержант не успел вовремя наклониться, и сухая колючая ветка хлестнула его по лицу. Мелкая ледяная крупа посыпалась за воротник ватной куртки. Он в сердцах выругался и, стряхнув с шапки снег, еще туже затянул ремень, ощущая, как под ним похрустывает пакет.

Сержанту Шегурову, начавшему войну на границе, приходилось не раз попадать в самые трудные переделки. Но тогда он был не один. Рядом находились друзья по заставе, которых он знал так же, как и себя, и потому никогда не испытывал неуверенности. Решения в бою приходили сами собой. А вот теперь он оказался один, вернее на пару с этим незнакомым пареньком, о котором он не знал ровным счетом ничего, разве что имя. С этим юнцом предстояло выполнить такое важное задание, от которого зависела жизнь сотен, а может, и тысяч бойцов. Комбат так и сказал:

— Пакет надо доставить во что бы то ни стало. В твоих руках жизнь многих людей.

Перебирая в памяти все фронтовые эпизоды, сержант понял, что это задание — самое важное в его жизни. От этой мысли у него стало еще тревожнее на душе. «Все может полететь к чертям из‑за малейшей оплошности, — думал он, — и не моей, а вот этого юнца. Ведь только он знает пути — тропин- ки. А что если собьется, забредет совсем в другую сторону?

Стараясь отогнать мрачные мысли, сержант сердито пришпорил коня, но, заметив преду преждающий знак Ефимки, остановился. Справа от опушки, где поблизости проходила дорога, послышался скрип полозьев. Он то приближался и нарастал, то вновь удалялся. Где‑то недалеко проходил обоз.

Подъехав к проводнику, сержант заметил, как тот, сдвинув набок мохнатую ушанку, настороженно ловит покрасневшим от мороза ухом удаляющиеся звуки. Когда все стихло, Шегуров взглянул на него вопросительно.

— Через большак махнем тута, — сказал парнишка. — Дале ложбина пойдет. По ней и двинем.

Проехав еще метров триста, они свернули к дороге.

На опушке леса было ветрено. Впереди открывалась заснеженная равнина без единого деревца и кустика. По сравнению с ней лес казался неприступной крепостью, с которой сейчас так не хотелось расставаться.

Осмотревшись по сторонам, Ефимка первым тронул уже привыкшего к нему коня, и тот послушно двинулся вперед, легко взбираясь по отлогому склону. Сержант поспешил за ним. Выехав на дорогу, он догнал проводника и, спешившись, передал ему поводья.