Макар обезумевшими глазами взглянул на мутное небо, на потянувшиеся над хатами первые голубоватые дымки и вдруг опрометью метнулся к видневшемуся на середине улицы колодцу. Голубев тотчас вскинул автомат, но староста, спешно перекрестившись, бросился головой вниз в темный квадрат обледеневшего сруба.

Осветив фонариком дно колодца и увидев, как успокаивается всколыхнувшаяся вода, дед Наум выругался:

— Вот собака! Даже смертью своей напакостил людям. Теперь чистить придется.

Отослав связного к комбату доложить, что хутор свободен, Голубев с разведчиками зашагали к роще, что начиналась почти у самой околицы.

Лес, где остановился батальон Бурцева после ночного перехода, одной стороной примыкал к шоссейной дороге, по которой изредка проезжали немецкие грузовые автомашины и обозы, а другой, выгнутой полуподковой, поднимался к вершине холма, изрезанного глубокими оврагами и балками. На рыхлом снегу виднелись свежие лисьи и заячьи следы, беспорядочно петлявшие между деревьями. Сквозь

заснеженные ветви замшелых дубов и кленов, на которых кое — где еще шелестели пожухлые прошлогодние листья, скупо светилось холодное декабрьское солнце.

Стрелковые роты, заняв отведенные им участки, уже успели зарыться в снег. Солдаты лежали вповалку, положив головы на тугие противогазные сумки, набитые патронами и сухарями. Над снежными траншеями, прикрытыми сверху сушняком, едва заметно поднимался белый парок.

Притаившись под деревьями, у траншей стояли часовые, изредка притопывая задубевшими валенками. Время от времени они били себя рукавицами по плечам, стараясь хоть немного согреться. В лесу стояла та мягкая зимняя тишина, от которой в мирное время бывает тепло и спокойно на душе. Но сейчас эта тишина настораживала.

Всякий раз, когда от мороза с треском лопалось старое дерево, часовые машинально хватались за автоматы, — всматриваясь туда, откуда доносились эти звуки, похожие на отдаленные выстрелы.

Невозмутимым оставался только Чикунда, стоявший в карауле на дне глубокого оврага у входа в штабную землянку, отрытую, должно быть, еще осенью. Протоптав между кустарниками узкую тропинку, он ходил по ней взад — вперед, слегка приседая на коротких пружинистых ногах. Порой он останавливался, и его чуткий охотничий слух улавливал отдаленные лесные шорохи. Иногда со стороны дороги доносился приглушенный рокот моторов, и тогда глаза его суживались, а тонкие, слегка вывернутые ноздри начинали часто раздуваться, как это всегда бывало у него в минуты опасности.

Дверь землянки отворилась, и из нее вышел старший лейтенант Гуркин. За минувшую ночь он заметно осунулся, щеки и подбородок покрылись густой щетиной, у воспаленных глаз залегли глубокие морщины. Подозвав к себе Чи- кунду, он приказал вызвать к комбату лейтенанта Голубева, а сам стал прохаживаться по протоптанной вдоль оврага дорожке. Судя по всему, он был чем‑то озабочен.

Вскоре в кустарнике показалась худощавая фигура Голубева. На ходу поправляя ремни портупеи, он спросил:

— Что‑нибудь важное?

— Сейчас узнаешь, — ответил сдержанно Гуркин, и по его интонации Голубев понял, что случилось что‑то серьезное.

В землянке, освещенной тусклым пламенем парафиновой плошки, облокотившись на стол, сидели Бурцев, комиссар Травушкин и начальник штаба Тарутин. Напротив, показывая что‑то на карте, стоял полный мужчина в штатском с давно не стриженной бородой и прокуренными усами. Из‑под распахнутого полушубка виднелся туго затянутый немецкий пояс и кобура парабеллума. На левой щеке, почти под самым глазом, темнело большое родимое пятно.

Взглянув на вошедших Гуркина и Голубева, Бурцев кивком указал на место у стола.

— Не доверять ему, — продолжал мужчина в гражданском, — у нас нет оснований. Пленный, чтоб сохранить себе жизнь, выкладывал все, что'знал. К тому же найденная при нем карта полностью подтверждает его слова.

— Когда вы его взяли?

— Сегодня ночью.

Бурцев изучающе посмотрел на трофейную карту, разрисованную кружками и стрелами. То, что сейчас рассказал им командир партизанского отряда Сомов, в корне меняло обстановку.

От захваченного в плен офицера связи стало известно, что немцы знаюг о предстоящем наступлении сибирской дивизии и принимают срочные меры. Их план, если верить связному, был прост и коварен. Зная о направлении главного удара, они спешно снимали с этих участков свои части и перебрасывали их на левый фланг, готовя там мощный моторизованный кулак. После того, как дивизия с ходу ворвется в заранее приготовленный для нее «мешок», они внезапным ударом с фланга перережут ее коммуникации и ударят в спину. К тому же, если учесть, что в таких случаях немцы обычно используют авиацию, то не трудно предположить, в каком опасном положении окажется дивизия Пральщикова.

Бурцев заметно нервничал. Он понимал, что сейчас изменить что‑то уже почти невозможно. До начала наступления оставалось меньше суток. Завтра на рассвете дивизия ринется на слабо защищенные позиции противника и, окрыленная легкой удачей, устремится вперед, на всю глубину «мешка», пока не натолкнется на мощный заслон. И тогда…

Правда, оставалась еще какая‑то надежда, что немцы, узнав об исчезновении своего офицера связи с оперативной картой, откажутся от первоначального замысла. Но разве можно рассчитывать на это? Ведь для того, чтобы из

менить задуманный маневр, в успехе которого они, бесспорно, уверены, у них просто не будет времени.

И тем более этого времени не было у Бурцева. Он понимал: чтобы отменить приказ о наступлении, надо располагать очень вескими доказательствами. А они, эти доказательства, пока что были только у него. Успеет ли он вовремя доставить карту Пралыдикову? К тому же, если удастся, то кто знает, не решит ли Пралыциков, что это всего лишь хитрая уловка врага, рассчитанная на срыв наступления. Разве мало случаев, когда ценой жизни своих связных противник «расшифровывал» якобы свои секретные планы. Война есть война. На фронте всегда надо быть готовым к любым сюрпризам.

— Выход только один, — сказал после затянувшейся паузы майор Тарутин. — Надо любой ценой доставить карту ь штаб дивизии.

— А как? — спросил комиссар Травушкин. — В нашем распоряжении всего одна ночь.

— Может быть, снарядить пару конников, — предложил Сомов. — К рассвету, пожалуй, успеют. Хотя гарантии нет. Могут напороться на засаду.

— И все же мы должны пойти на это, — настаивал Тарутин. — Иначе нас могут обвинить…

Бурцев строго взглянул на своего начальника штаба, словно впервые увидел в нем незнакомого человека. Он не представлял себе, что в такие минуты можно думать о собственной безопасности, а не о том, как предотвратить гибель тысяч людей, ничего не знающих об угрожающей им опасности.

— Карту мы, конечно, отправим, — сказал спокойно Бурцев, с трудом сдерживая растущее в нем негодование. — Для этого я и вызвал Голубева.

Лейтенант, внимательно прислушивавшийся к разговору, еще не успевший понять что к чему, тотчас встал.

— У вас, кажется, есть кавалеристы? — спросил его комбат.

— Так точно. Найдем.

— Подберите посмекалистей и вот с проводником товарища Сомова немедля отправьте в штаб дивизии. Инструктировать буду сам.

— Слушаюсь, — козырнул Голубев и выбежал из землянки. От ворвавшегося морозного воздуха слабый язычок

пламени в плошке порывисто качнулся, и в землянке на мгновенье стало темно. На отсыревших стенах и потолке белыми полосами засветился еще не успевший растаять иней.

— Обстановка неожиданно для нас изменилась, — продолжал Бурцев. — Мы должны подумать каК лучше использовать наши силы, чтобы хоть в какой‑то мере предотвратить катастрофу.

— Но у нас есть приказ, — возразил Тарутин. — Мы должны блокировать и удержать эту дорогу до подхода дивизии.

— Удерживать дорогу, которая уже никому не нужна?

— спросил Бурцев. — Вот Сомов говорит, что по этой дороге два дня шли со стороны фронта автоколонны с пехотой. Немцы полностью очистили «мешок», и нам теперь некого удерживать. Я думаю, достаточно оставить тут на всякий случай два взвода автоматчиков, а остальными силами ударить вот сюда. — Бурцев склонился над картой и красным карандашом провел длинную стрелу к реке, где был обозначен небольшой лесной массив. — По этой единственной дороге сейчас движутся резервы на левый фланг. Так ведь, Владимир Иванович? — спросил он у Сомова.