— Пока никому об этом не говорите, — попросил Нестеров. Задумался: — Куда нам раненых отправлять? Если будут…

— Скажут в штабе полка.

Ничего не ответил Нестеров на эти слова Малахова. Опять задумался: уже несколько дней не было никакого сообщения из штаба полка и связные оттуда не приходили.

— Пойдем подремлем, — сказал лейтенант Малахову, и оба скрылись в окопе. Но уснуть Нестеров не мог, все думалось об услышенном. Под утро он задремал.

— Вставайте! — будил Нестерова сержант Петров, он в эту ночь дежурил со своим взводом.

Лейтенант вскочил. Все I ремело — в небе очень много самолетов. Часть «юнкерсов» повернули на Инкерман, остальные двигались на город. И вдруг земля вздрогнула, затряслась. Нестеров увидел, как тяжелые бомбардировщики пикировали на Инкерман. Казалось, даже небо гремело и вздрагивало от грохота взрывов. Но крепки инкерманские стены, стояли неколебимо.

Отбомбившись, эскадрилья с крестами на крыльях повернула назад. Самый последний «юнкере» снизился и хлестнул из пулемета по окопам у баррикады.

Нестеров проходил по окопу:

— Кто ранен?

— Сержанта ранило…

Петров лежал, все лицо — в крови. Его отнесли в землянку. Подошел, прихрамывая, Малахов, склонился над раненым товарищем. Пуля пробила Петрову нижнюю челюсть, он не мог и слова сказать. Лейтенант подозвал солдата из Армавира:

— Пойдите в Инкерман, может, там врач остался. Или машину найдите, Петрова увезти в госпиталь. Скорее, земляк… — Да, он земляк: родная станица Нестерова недалеко от Армавира. Впрочем, все люди на земле — земляки.

А еще Нестеров думал о том: «Как продержаться? Батарея Инкермана разбита. Нет гранат, совсем мало осталось патронов. Люди голодные, кухня уже не приходит. А вода… она только снится».

Дозорные у баррикады смотрели в сторону противника. И Нестеров прислушался: тихо у гитлеровцев… Что они готовят нам?

Коротки ночи в июне. Уже рассвет. Солнце мутным пятном поднималось в облаках дыма и пыли над изуродованной севастопольской землей… Нестеров зашел в землянку. Сержант лежал, закрыв глаза. Возле него сидел Малахов. Обернулся и показал маленькую кружку, где было несколько капель мутной воды. Прошептал:

— Не может пить…

А Нестеров и, наверно, каждый в Севастополе больше всего боялись вот этого: если тяжело ранят, где будут лечить? Сейчас все госпитали здесь под бомбежкой и огнем. Но лучше об этом не думать…

— Противник с фронта! — голоса дозорных.

Опять наступают. Тот же фельдфебель подгоняет солдат. «Нет, в атаку нельзя, люди еле на ногах держатся», — подумал Нестеров. А фашисты все ближе. И когда лейтенант скомандовал «огонь», только несколько винтовок открыли стрельбу.

Лающие голоса почти у самой баррикады.

— В атаку! — лейтенант выскочил из окопа, за ним и остальные. Услышав команду, схватился раненый сержант, поднялся над баррикадой, все лицо в крови, нижняя челюсть отвисла, кровь хлестала изо рта.

Попятились немцы. Им показалось, что здесь и мертвые пошли в бой… Фельдфебель повернул назад, за ним и остальные скрылись за каменными скалами… Не один

сержант был страшен, все на баррикаде черные от жары и пыли, в окровавленных бинтах.

Возвращались в окопы. А раненый сержант упал на камни. Матрос кинулся к нему, приложил ухо к груди. Поднялся и снял бескозырку.

Похоронили сержанта Петрова в стороне от дороги.

Под вечер вернулся из Инкермана солдат.

— Все эвакуировались, — сказал он лейтенанту. — Госпиталь увезли за город.' Машина осталась одна, на ней уедут из штаба дивизии.

Ночью пришел связной из Инкермана и передал приказ: штаб дивизии отходит к городу. Задача этой роты — задержать врага, для этого перейти в штольни Инкермана.

Выходили из окопов, шли в темноте осторожно. Раненые старались молчать, тяжело раненых несли на руках.

Вот и штольни Инкермана. Гулко отдавались шаги в каменном подземелье. Нестеров приказал закрыть все входы в Инкерман. Но чем их закроешь? В некоторых штольнях прежде были железные ворота, сейчас они разбиты снарядами. Но в той штольне, где сейчас вся рота, широкие двери заваливали ящиками, железными кроватями из опустевшего госпиталя, откуда‑то принесли обгоревший остов автомашины. Получилась баррикада не меньше той, за которой оборонялись на симферопольском шоссе.

И послышались лающие голоса:

— Рус, сдавайся!

В ответ им из штольни винтовочные выстрелы и очередь из пулемета.

— Не пропускать фрицев по этой дороге в город! — скомандовал лейтенант.

Фашисты бросали ракеты, в штольне все видно. Но когда они пытались пробежать мимо, их настигали пули.

— Рус, капут! — кричали гитлеровцы, но уже не высовывались на эту дорогу.

. — Товарищ лейтенант, — сказал Малахов, — я хорошо Инкерман знаю. Здесь есть выход в сторону города.

— Пойдите, узнайте, но возьмите кого‑то с собой. Вон мой земляк из Армавира.

И ушли двое в каменную тишину, долго слышались их гулкие шаги. Нестеров подумал: наверное, штаб дивизии уже далеко отсюда. А как им выбраться из этой штольни?

Он надеялся на Малахова с товарищем, если найдут другой выход отсюда, будем пробиваться к своим…

Вернулись двое. Малахов доложил:

— Только хотели выйти наружу, а немцы гранатами… В окружении мы.

— Пока есть патроны, будем отстреливаться, — сказал Нестеров.

— Это так, — согласился матрос. — Эх, если бы нам гранаты, пробили бы коридор сквозь фрицев!

— Там уже орудие устанавливают, слышна была команда, — сказал армавирский.

— Немцы по тому ходу сюда не придут? — беспокоился лейтенант.

— Проход узкий, мы камнями завалили.

Только блеснуло солнце, в баррикаду полетели гранаты, все в штольне отошли дальше и думал каждый: хотя бы орудие сюда не поставили, сразу протаранят баррикаду… Но орудия не было, а появились самолеты. Они пикировали, стараясь попасть бомбами в заваленные двери штольни, и круто взлетали вверх, чтобы не удариться о каменную стену Инкермана. Одна бомба близко разорвалась возле дверей, но баррикада уцелела.

Отовсюду издалека слышался грохот стрельбы и вой немецких самолетов. Это был трагический день в судьбе Севастополя… Сильно поредевшие дивизии и бригады — почти не было снарядов и патронов — отошли на последние позиции перед городом. Командование Севастопольским оборонительным районом просило помощи, но всюду было очень трудно: Юго — Западный фронт отходил в донские степи, враг рвался к Ростову и дальше, на Сталинград. Нависла угроза над всем Кавказом… Севастополь уже не ждал помощи, как тяжело раненый, он бросался на врага, чтобы отвлечь на себя целую немецкую армию. Никогда так не было невыносимо трудно на фронтах Отечественной войны, как в эти жаркие летние дни сорок второго года.

В ночь на тридцатое июня гитлеровцы ворвались в Севастополь… Шли уличные бои. В рукопашную, штыками, с камнями в руках бились пехотинцы и моряки с гитлеровцами — вооруженными, откормленными, уже в десять раз пре- восход. щими по численности защитников Севастополя.

Отходили от города к тридцать пятой батарее. Стеной стояли севастопольцы и падали под ударами авиации,

танков, тяжелых орудий… Отступать дальше некуда, дрались за каждый камень у кромки черноморского берега. Ждали эскадру…

А в Инкермане, окруженном со всех сторон фашистами, еще оборонялись. В той штольне, где рота Нестерова, был телефон. Лейтенант несколько раз подходил к нему, вызывал, слушал в трубку — никакого звука. А в ночь на тридцатое июня телефон вдруг зазвенел. К нему подошел Малахов.

— Есть кто из командиров? — спросили по телефону.

— Сейчас позову командира роты.

— Скорей!

— Я слушаю, — сказал Нестеров и сразу почувствовал, сообщат что‑то особенное…

— В Инкермане кроме вас еще кто есть?

— В этой штольне одна рота, а в других штольнях не был, мы все время отражаем атаки.

— Сейчас к Инкерману подходит большая колонна механизированной немецкой пехоты и много танков. Как только они подойдут к Инкерману, штольни будут взорваны…