Я сидел на чердаке в старом плетеном кресле и сквозь дыру в крыше, поврежденной взрывной волной, видел, как к дому подошли старшина роты и Тесля. Телефонист остался внизу, а ст аршина поднялся по приставной лестнице ко мне и стал докладывать:

— Все расчеты окопались. Мины подвезли. Завтрак готов… Что еще? — спросил он сам себя, припоминая, не упустил ли чс1 о важного.

— Товарищ старшин лейтенант, — послышался внизу хриплый г олос Тесли. — Тут начфин пожаловал.

Начфин, пожилой капитан в очках, всем своим видом напоминавший степенного бухгалтера из какого‑нибудь райпотребсоюза, стоял возле лестницы с небольшим чемоданчиком в руках.

— Мое почтение минометчикам, — протянул он мне руку, когда я спустился вниз.

— Что так рано?

Начфин посмотрел на меня, потом на свои старинные карманные часы с длинной цепочкой и уселся на нижнюю перекладину лестницы. Поставив в ведомости галочку против моей фамилии, он протянул мне химический карандаш, предлагая расписаться.

— Переводы будут? — осведомился начфин.

— Будут, — ответил я. — Переведите из моего содержания полторы тысячи жене погибшего солдата. — И назвал фамилию. — Только сделать это нужно так, чтобы перевод был вроде бы от него самого. Можно?.. Младший его сынишка — третьеклассник — мне надавно письмо прислал. Мечтает стать председателем колхоза, когда вырастет.

Начфин выслушал меня терпеливо, подумал над несколько неожиданной просьбой и подал мне лист чистой бумаги.

— Рапорток пожалуйте.

Финансовая служба и во фронтовых условиях требовала соблюдения всех формальностей.

Пока я писал рапорт, где‑то вблизи один за другим прогремело несколько трескучих разрывов. Начфин озабоченно осмотрелся, поспешно закрыл чемоданчик.

Разрывы повторились.

Из шестиствольного шпарит, — определил Тесля.

Начфин втянул голову в плечи и уже на ходу не совсем внятно попрощался. Тут же заскрипела дверь кирпичного подвала, из‑за нее высунулся мальчик лет восьми, стал рассматривать меня.

— А где папка и мамка? — спросил мальчика Тесля.

— Мама тут, — показал мальчик внутрь подвала, — а папа на фронте.

— Лучше бы им уехать отсюда. Поговорите с хозяйкой, посоветовал я старшине.

— Уже был такой разговор… — Старшина запнулся, не договорив.

— Мать возражает?

— Не так мать, как его сестричка, — кивнул старшина на мальчика.

— Накормил бы парня, — подсказал я старшине.

— Понятно, — ответил он. — Сейчас что‑нибудь соображу. А ты, Коля, иди покуда в подвал. Вишь, какая стрельба поднялась.

Перестрелка действительно усиливалась. Я поднялся на свой НП. На какое‑то время прервалась связь с огневой позицией. Тесля сразу же побежал по линии и присел в двухтрех десятках шагов от дома, сращивая перебитый провод. Рядом с ним невесть откуда возникла девушка в ватнике и сапогах. Я слышал, как она сказала ему:

— Здравствуйте.

И проворно наклонившись, вдруг поцеловала телефониста в небритую щеку, будто родного отца. Тот никак не ожидал такого проявления чувств, спросил сердито:

— Ты кто?

— Партизанка.

— Зачем до нас пожаловала?

— Проводите меня к вашему командиру.

— Сам разберусь. Докладам.

— Вы не разберетесь.

Тесля почесал затылок.

— Ладно, идем!

Я спустился вниз и пошел им навстречу.

Девушка доложила, что она послана к нам из отряда Седых с важным сообщением. Названная ею фамилия командира партизан ни о чем мне не говорила. Важное сообщение едва ли касалось моей минометной роты. Я молча рассматривал девушку, обдумывая, к кому бы ее направить.

— Може, на КП полка проводить? — высказал свое соображение Тесля.

Ответить я не успел. Нарастающий пронзительный свист оборвался в оглушительном разрыве. Меня что‑то с силой толкнуло, закружилась голова, и я повалился на землю.

Рядом курилась прозрачным дымком небольшая воронка. По другую ее сторону, в нескольких шагах от меня поднимался с земли Тесля. Вслед за ним встала девушка. Я тоже попытался подняться, но не смог. Со мною творилось что‑то непонятное. Все, что я видел перед собою, то поднималось вверх, то опускалось вниз, словно меня раскачивали на качелях.

— Откуда тебя нелегкая принесла? — укорял Тесля партизанку.

Она уверенными движениями растегнвала ворот моей гимнастерки. Совсем недалеко опять ухнул снаряд. Тесля заторопил девушку:

— Шо ты копаешься? Это потом, потом… Ну‑ка, помоги мне…

Они вдвоем поволокли меня к подвалу. Там уложили на какой‑то настил из досок. Засуетилась пожилая женщина, стала подкладывать под голову подушки. Тесля вынул из моей кобуры пистолет, покрутил его в руке, раздумывая, что с ним делать, и сунул под подушку.

А мне становилось все хуже. Я уже плохо различал лица, качались кирпичные свода подвала, мигал огонек коптилки, подкатывала тошнота. Хорошо еще кто‑то бережно вытирал платком вспотевшее лицо, клал на лоб мокрое полотенце… Потом вынесли из подвала и повезли куда‑то на

тряской повозке. Ехали долго. По дороге я то приходпл в себя, то снова герял сознание.

В госпитале, однако, быстро пошел на поправку. Вынужденное безделье тяготило. Пробовал настаивать на выписке, но врачи не торопились. Наконец настал долгожданный день: я распрощался со строгими госпитальными врачами и добрыми сестрами, поставившими меня на ноги, искренне поблагодарил их, вскинул на спину вещмешок и отправился в родной полк. На пути лежал городок, в котором меня контузило. Что‑то безотчетное потянуло туда. Нестерпимо захотелось еще раз взглянуть на тот дом, где был мой НП.

Километров пятнадцать шагал проселком. Навстречу никого. Попутчик попался только один — пожилой мужчина, спешивший в тот же городок проведать после долгой оккупации своих родственников.

Изрядно поблуждав среди развалин и пустырей, заросших бурьяном, я выбрался в конце концов к перекрестку, вблизи которого, по моим расчетам, должен был находиться интересовавший меня дом. От водоразборной колонки отошла девушка с ведром. Я быстрым шагом догнал ее, желая уточнить, в какой из переулков мне следует свернуть — направо или налево.

— Ой! — вскрикнула она от неожиданности. — Вы уже из госпиталя?

— Да — а, — протянул я с нескрываемым удивлением. — А откуда вы знаете, что я был в госпитале?

Девушка рассмеялась:

— Вот те раз! Неужто не помните, кто менял вам компрессы в подвале?

Распахнув знакомую калитку, я на минуту остановился, окинул беглым взглядом двор. Все здесь было на прежних местах вплоть до приставной лестницы у лаза на чердак. И все‑таки что‑то существенно изменилось. Что?

Фронт продвинулся отсюда далеко на запад — вот что! Необыкновенная тишина воцарилась в этом дворе, как и во всем городе.

— Заходите же в дом, — сказала девушка. — Теперь мы не в подвале, а в доме живем… Мама! Мама! Посмотри, кто к нам пришел!

На зов явилась та пожилая женщина, что подкладывала мне подушки под голову. Спросила заботливо:

— Поправились? Или не совсем?

— В ушах еще гул, — признался я. — Но голова ясная.

— Проходите, раздевайтесь. Мы с Валей часто вспоминали вас.

Оставив меня в комнате одного, она вышла на кухню к Вале, которая усердно накачивала там примус.

— Ступай… Я сама, — донеслось до меня.

Валя вернулась в комнату принаряженной.

— Не замерзли? — спросила.

— Фронтовикам не положено мерзнуть даже зимой!

— Смотрите… У нас прохладно. — Она потрогала руками печку и невесело продолжила: — Дров нет, электростанция разрушена, за керосином стоим уже целую неделю, соль на вес золота… Тихий ужас!.. — И, словно устыдившись этих своих жалоб на житейские трудности, смолкла. Даже покраснела.

В комнату ворвался Коля. Именно ворвался, а не вошел. Он обрадовался моему неожиданному возвращению так же искренне, как его сестра и мать. Чай мы пили вчетвером.

Я стал рассказывать о жизни роты. Припомнил совсем недавний случай с Теслей: тот нашел где‑то ящик новеньких гвоздей и набил ими свой вещмешок. Ему страшно хотелось что‑то строить, а мы не сразу поняли его. Начались расспросы, подковырки: «Зачем тебе на войне гвозди? Дачу, что ли, задумал строить?» Тесля сперва отмалчивался, потом осерчал: «Та шо вы пристали? Не век же война будет…»