Я не виделся с председателем четыре дня; за это время со мной произошло множество событий; не будучи поклонником романов, мне тем не менее пришлось пережить ряд приключений, напоминавших похождения литературных героев.

Каждый раз вспоминая о Розетте, я не могу понять, как можно было воспылать сердечной страстью к девице, по положению своему обязанной отдаваться первому встречному, имевшему средства заплатить за ее ласки. Но мне также непонятно, отчего порядочные женщины всерьез сердятся на молодых людей, когда те, порхая от одной победы к другой, во всеуслышание заявляют, что не собираются обременять себя брачными узами даже с особами, кои того заслуживают. Сердце мужчины слепо; оно чувствует это, а посему стремится отыскать проводника; оно ищет любви, коя, как известно, также слепа, а когда два слепца сталкиваются, они непременно падают в пропасть.

Вернувшись домой совершенно разбитый, я тотчас лег спать, и всю ночь мне снилась Розетта. Пробудившись, я первым делом послал слугу справиться о ее здоровье. Увы, я плохо знал малого, избранного мною для столь деликатного поручения, и тем самым совершил — как показало будущее — большую оплошность, стоившую впоследствии моей подруге многих недель лишения свободы и доставившую мне немало неприятных минут.

Я получил ответ от Розетты: она сообщала, что чувствует себя превосходно; а так как она даже представить себе не могла, что я пошлю к ней первого попавшегося слугу, то приказала ему передать мне, что ждет меня с нетерпением, однако с условием, что я буду таким же сдержанным, каким был, пока ехал с мадемуазель Аржантиной на коленях. Лафлер (так звали слугу) в точности передал мне сообщение Розетты; однако он не только пользовался полученными сведениями, но и все время, пока я прибегал к его услугам, посылая его улаживать дела с моей любовницей, устраивал собственные делишки с ее горничной. Лакей этот стал причиной многих несчастий, и скоро вы узнаете, какую он сыграл со мной шутку. Однако схваченный с поличным, он был упрятан в тюрьму.

Очарованный ответом Розетты, я сел в карету и приказал отвезти меня в Люксембургский сад; там я отослал карету вместе со слугами и нанял портшез, доставивший меня к дому Розетты. Хозяйка уже сидела у окна. Заметив меня, она выбежала навстречу. Когда ты влюблен, любая мелочь приобретает особое значение, а предупредительность хорошенькой женщины для молодого человека и вовсе божественный дар.

Розетта была причесана по-домашнему: волосы распущены и подвязаны одной лишь лентой цвета пламени; на ней было легкое вышитое нижнее платье, верх коего, не сколотый булавками, позволял любоваться всеми ее прелестями; поверх платья был надет белый шелковый корсет. Я бросился к ней, заключил в объятия и с жаром расцеловал. Затем, не зная, как еще выразить свою любовь, я замер, продолжая прижимать ее к груди. Когда первое оцепенение прошло, я принялся возносить хвалы ее ручкам, губкам, шейке, одновременно покрывая называемые части тела поцелуями. Видя, сколь приятны ей мои ласки, я чувствовал себя на вершине блаженства.

— А почему бы нам не пообедать вместе? — предложил я ей.

— С удовольствием, — согласилась она и, тотчас позвав кухарку, приказала ей быстро приготовить и подать все, что требовалось.

Тем временем я усадил свою нежную подругу к себе на колени. Руки мои, почувствовав полную свободу, тотчас принялись ласкать ее очаровательное тело.

— Так вы быстро утомитесь, друг мой, — сказала мне Розетта, — будьте разумны. Ах, таковы все молодые люди: пыл их подобен выстрелу из пистолета; он мгновенно превращается в дым. Не торопитесь, душа моя, вскоре силы вам понадобятся.

Голос ее убедил меня, и я успокоился. Дабы вознаградить за послушание, Розетта поцеловала меня так, что я забыл обо всем на свете. Тут, надо сказать, я очутился в довольно странном положении. Помните, маркиз, те времена, когда мы оба упражнялись в фехтовании у Дюмоншеля? Так вот, представьте себе: в ту минуту Розетта исполняла роль мэтра, а я ощущал себя начинающим учеником.

Я был во всеоружии и, не преминув сообщить об этом, решил пойти в наступление. Однако вызов мой был встречен веселым смехом; забавляясь, она то и дело дозволяла мне коснуться ее груди, ручки или плечика: терция, кварта, секунда. Но стоило мне собраться для нанесения генерального удара, как она со смехом упреждала мою уловку. Когда же моя возлюбленная начинала чувствовать, что терпение мое на исходе, она быстренько проделывала параду[56], чем и обезоруживала меня. Ни разу не смог я направить удар свой в то место, в коем желал подтвердить одержанную мной победу. Из этого поединка я вышел утомленным и обессиленным, однако она также не сумела воспользоваться утраченным. Подобные трюки называются холостыми ударами и могут нравиться разве только детям или хвастунам.

Мы сели за стол. Я был рассержен и раз двадцать порывался встать и уйти. Я был уверен, что она прониклась ко мне презрением и потому обошлась со мной столь жестоко. Я ненавидел ее, злился на нее ужасно, но стоило ей взглянуть на меня, как я вновь превращался в пылкого влюбленного.

Я не намеревался засиживаться за столом: путешественник, стремящийся поскорей добраться до места назначения, не станет терять времени на любование окрестным пейзажем.

Розетте был известен маршрут моего путешествия; она увидела, как палец мой указывал прямо на ту цель, коей я хотел достичь. Однако по дороге к ней она решила еще немного развлечь меня. Не предупредив меня, Розетта пригласила одну из своих подруг, которая при подобных встречах обычно служила ей помощницей. Впервые женщина выбирала женщину, дабы та ласками своими еще больше подогрела меня.

Мы вернулись в будуар; Розетта шла впереди. Я потребовал объяснений: возникшая между нами холодность сделала мою любимую для меня еще дороже, а виды на будущее становились еще более упоительными. Рука ее обвила мою шею, головка ее склонилась мне на грудь; захватив в плен другую ее руку, я свободной рукой предпринял путешествие по ее телу. Но я не стану описывать тех мест, коих мне удалось коснуться. Ножки ее усердно оборонялись от наступления противника. Видели ли вы, маркиз, картину художника Куапеля, где на ложе из цветов подле Юпитера возлежит нимфа, распаляющая его страсть? Поза наша была подлинной копией сего шедевра. В положении моем была масса приятности, и я не решался изменить его. Розетта, всем телом своим источая негу, давала мне понять, что есть и иные позы, кои будут для меня еще более приятны. Я попросил ее показать мне их, она отказалась; я решил прибегнуть к силе, но встретил сопротивление; однако когда торжество мое было уже близко, вошла мадемуазель де Нуарвиль.

— Где ваше благоразумие? — принялась вопрошать Розетта, повышая голос и притворяясь, что действия мои застали ее врасплох. — Разве вы забыли, что я могу рассердиться на вас?

Будучи человеком вежливым, я встал; она же, выскользнув из комнаты и заперев ее на ключ, оставила меня наедине с новоприбывшей; беспорядок в моей одежде откровенно свидетельствовал о том, зачем я здесь находился. Удивление мое было велико. Мадемуазель де Нуарвиль стала уговаривать меня не волноваться, а главное, не сердиться на нее: ей показалось, что приход ее пришелся мне не по вкусу. На мой взгляд, новое знакомство в подобной ситуации было излишним; однако никогда не следует делать скоропалительных выводов, особенно о женщинах. Нежный голос ее проник мне в самую душу, приглядевшись повнимательнее, я убедился, что передо мной находится одна из самых красивых брюнеток Парижа. Отсутствие на мне большей части деталей костюма являло собой отдельную тему для разговора, и она, будучи девицей остроумной, принялась развивать ее, причем исключительно в мою пользу. Затем она поздравила меня с успехом, который я, несомненно, снискал у Розетты. Ее речи, искренние и одновременно двусмысленные, ласковые и в то же время насмешливые, поставили меня в затруднительное положение: я не знал, как мне следует отвечать; но раз она продолжала разговор, я, как человек вежливый, обязан был его поддерживать. Но трудно быть смелым, когда у тебя рыльце в пуху. Я чувствовал себя неловко, и ответы мои не отличались остроумием: я сам это подметил. Даже самые доблестные воины не всегда бывают в лучшей форме. Незаметно беседа наша перешла на тот подвиг, который якобы я только что совершил, и взор мой тотчас устремился на ее прелести, а ее глаза принялись с восхищением разглядывать ту часть моего тела, коей подвиг сей предполагаемо был совершен. Слово за слово, и она сказала мне, что просто не узнает Розетту и такое поведение, на которое я не преминул пожаловаться, ее подруге вовсе не свойственно. Лично ей, к примеру, ни за что не захотелось бы огорчить столь галантного кавалера, лицо которого способно обезоружить самую жестокую красавицу: красота сего лица, несомненно, является предвестницей всяческих прочих удовольствий. Манеры прелестницы были безупречны, речи разумны и искусно выстроены, и постепенно мадемуазель де Нуарвиль меня совершеннейше очаровала. Особенно когда она начала воздавать хвалы тому предмету, коим гордятся все мужчины. Характер подруги она обрисовала в тонах иронических, местами не без легкого сарказма. И с милой улыбкой призналась мне, что, оставшись наедине со мной, она — ежели, конечно, я чувствую себя в силах — даже дерзала надеяться получить некоторое удовольствие; словом, пожелай я обладать ею, она не станет сопротивляться. Желание свое она облекла в столь изящные слова, что устоять было просто невозможно. Без промедления приблизившись ко мне и в упор глядя на предмет моей гордости, она произнесла: «Спрячьте, сударь, то, что вижу я там, внизу, не ввергайте меня во искушение». И, словно желая поскорей убрать вещь, находившуюся у меня между ног, она взяла ее и принялась искусно возбуждать во мне желание. Постепенно мадемуазель де Нуарвиль довела меня до такого состояния, что терпеть долее было невозможно. Обычно я воспламеняюсь мгновенно; костер моего вожделения разгорается от малейшей искры, и пламя его уничтожает все на своем пути. Короче говоря, мадемуазель де Нуарвиль очутилась в постели на месте Розетты, и пыл мой был не менее жгучим, как если бы рядом со мной оказалась любезная моя подруга; в ту минуту я думал только о жертве, кою торопился принести, а отнюдь не о богине, коей она была предназначена: я был готов излить свою страсть на алтарь любого божества, лишь бы утолить сжигавшее меня пламя.