В Париж мы должны были приехать вечером следующего дня. Шевалье Сидни приказал лакею, прислуживавшему ему за столом, как можно скорее отправиться в дорогу, чтобы найти достойное жилье. Мы предложили ему остановиться у нас, но он отказался и лишь взял адрес, попросив разрешения приехать с визитом. Затем сэр Сидни отправился отдыхать, успев, однако, передать Сильвине для Монроза двадцать пять луидоров, от которых она не смогла отказаться, ибо Сидни уверил ее, что обязательно хочет выказать уважение и привязанность к этому ребенку.

Остаток путешествия прошел очень спокойно. Мое сердце затрепетало, когда мы подъехали к столице, однако моя радость не шла ни в какое сравнение с восторгом Монроза. Он пожирал глазами все, что видел, но не с глупым восхищением дикаря, а с живым желанием, свойственным молодым, полным огня людям, впервые покинувшим темницу. Лакей, отправленный нами вперед вместе со слугой сэра Сидни, ждал нас; комнаты оказались убраны и подготовлены, и мы поселили Монроза в той, которая находилась между спальней Сильвины и коридором, ведущим в мои покои. Мы не церемонились, но и никто не смог бы упрекнуть нас в излишней свободе; позже я никогда не раскаивалась в том, как мы все устроили.

Шевалье Сидни приехал с визитом на следующий день, хотя его лакей (которого просветил наш слуга) и сообщил ему, что мы принадлежим к дамам полусвета. Тем не менее англичанин был отменно вежлив и учтив, что мы оценили по достоинству. Мы с Сильвиной собирались ехать в театр — любой человек, долго скучавший в провинции, первым делом мечтает увидеть представление. Шевалье решил сопровождать нас, мы попросили его после спектакля отужинать с нами, и он согласился.

Вечером, за столом, я поняла по некоторым ужимкам Сильвины, что она была бы не прочь завоевать сердце англичанина. Мои подозрения укрепились, когда я заметила, что Сильвина не обращает никакого внимания на Монроза, которого утром беспрестанно ласкала и даже сажала к себе на колени и беззастенчиво целовала, а ведь такое обращение небезопасно, когда юноша сложен, как наш милый мальчик! Сильвина обращалась к нему на «ты», называла его своим сыном, без конца повторяла, что могла бы быть его матерью, но Монроз был слишком любезен, а Сильвина так легко воспламенялась, что их прекрасная дружба казалась мне невозможной. Я вспоминала д’Эглемона, Джеронимо и говорила себе: «Вот и еще одного Сильвина хочет отнять у меня! Но этот совсем не подходит, он мой!» Я находила Монроза очаровательным, и все, казалось, благоприятствовало моему плану завоевать его. Я могла не сомневаться в том, что очень нравлюсь ему, следовало только повнимательнее наблюдать за Сильвиной — она была способна на любой самый дерзкий поступок. Итак, я приняла решение опередить соперницу и получить чудесного юношу первой, чего бы это ни стоило, раз уж роковая судьба обрекла меня на то, чтобы вечно делить с кем-нибудь мужчин.

Я строила планы, но и Сильвина не теряла времени даром. В течение многих дней она притворялась больной, чтобы не выходить из дома, ведь иначе я осталась бы наедине с Монрозом (у юноши пока не было достойной его одежды, и он не мог выезжать): именно такого свидания наедине Сильвина боялась как огня. Итак, притворщица не покидала свою спальню, занимаясь только нашим юным гостем: она одела его с ног до головы и наняла лучших учителей. В новых костюмах Монроз был чудо как хорош! Мы находили удивительным, невероятным его преображение: мальчишка мгновенно превратился в аристократа, чего не всегда удается достичь даже длительным воспитанием и хорошим образованием.

Мы держали Монроза при себе, так сказать, на глазах, примерно около месяца, иногда выезжая в театр или на уединенную прогулку. Мы старались не встречаться ни с кем из друзей и знакомых, которые могли бы раньше срока вернуть нас в круговорот светской жизни. Шевалье Сидни оставался единственным человеком, с которым мы виделись, и он, должно быть, очень удивлялся подобной сдержанности и уж наверняка не мог даже вообразить, что причиной всему — красивый юноша, почти ребенок.

Сидни постепенно становился очень близким нам человеком: его пленяли мои таланты, он желал общения, и мы практически не расставались. В его глазах я по-прежнему видела тот грустный интерес, который поразил меня в первую же встречу. Я не сомневалась в любви этого человека, видя, что, если бы не разница в возрасте, он поспешил бы открыться мне. Я колебалась: испытывая добрые чувства к сэру Сидни, я была влюблена в Монроза, пусть даже в этом чувстве присутствовало больше каприза и тщеславия, чем страсти. От столь юного любовника я не могла ждать больших успехов, так что ни победа над сэром Сидни, ни завоевание Монроза не восполняли мне утрату д’Эглемона. Мы находились в разлуке, а я никогда в жизни не хранила верность отсутствующему любовнику. Таким образом, я приняла решение: мне нужен и шевалье, и Монроз, и я их получу. Будущее показало, что я все рассчитала правильно.

Я не успела уладить дело ни с одним из своих избранников, как вернулись монсеньор и его племянник. Его Преосвященство написал нам, как только узнал об ужасном дорожном происшествии, мы ответили, но больше известий от него не имели и даже вообразить не могли, что он так скоро вернется в Париж. Мы с сэром Сидни вели серьезный философский спор, когда наши любезные друзья свалились нам на голову. Когда слуга доложил об их приходе, ему пришлось дважды повторить знакомые имена, ибо мы решили, что ослышались.

Присутствие незнакомого англичанина заставило монсеньора проявить большую сдержанность. Д’Эглемон последовал его примеру, и свидание прошло самым что ни на есть пристойным образом. Мы рассказали, что в лице шевалье и Монроза монсеньор и д’Эглемон могут приветствовать наших освободителей. Дядя и племянник ласково благодарили Монроза, он учтиво отвечал им. Д’Эглемон, всегда готовый отпустить шутку, заявил юноше, что он не мог бы оказать услугу более благодарным дамам, готовым вдохновить мужественную душу на новые подвиги. В душе я была раздосадована тем, что шевалье так точно угадал мои намерения, и решила обязательно осуществить свой план. Д’Эглемон заметил, какой у меня раздраженный вид, и лукаво улыбнулся.

Сэр Сидни не оставил Сильвине надежды поймать его в сети, и она не стала скрывать своих чувств к монсеньору. Мне показалось, что на лице англичанина отразилось скорее удовольствие, чем огорчение… Прелат, понимавший, что ему предстоит отныне конкурировать с племянником, не надеялся и в будущем наслаждаться моим обществом, но был рад победе над Сидни. Что до д’Эглемона, то он был уверен в победе над сердцами всех женщин мира и не слишком тревожился о моем к нему отношении. Более того — я не заметила, чтобы он прикладывал чрезмерные усилия, желая царить в моем сердце, как это было в провинции. Равнодушие шевалье приводило меня в бешенство и не способствовало продвижению вперед дела очаровательного Монроза.

Мне не следовало терять время: я знала, что, если позволю Сильвине образовать моего прекрасного малыша, он будет для меня потерян. Вот план, на который вдохновила меня любовь.

Ночью, сразу же после приезда монсеньора и его племянника, я тихонько встала и разбудила Монроза, спавшего мирным сном. Я постаралась убедить мальчика, что слышала, как страшно он храпит, и прибежала, боясь, что он задохнется. Монроз, внезапно вырванный из объятий Морфея, пришел в возбуждение, чем я и воспользовалась, утверждая, что с ним что-то случилось во сне. Я обняла мальчика, прижала его к груди, проявляя самое живое беспокойство. Юноша рассыпался в благодарностях, его губы — совершенно неосознанно — потянулись к двум дивным полушариям, чтобы запечатлеть на них поцелуй. О, Природа, ты — лучшая учительница!