— Прекрасная Фелисия, — ответил он с застенчивым почтением, — хотя я вижу вас в гневе, никакой вины за собой не чувствую. Уверяю, я не посмел бы явиться к вам, если бы не был уверен, что вы не спите.

— Что я слышу?! — возмущенно спросила я. — Вы где-то спрятались?.. Значит ли это, что в вашем доме мы не в безопасности? Мне казалось, что в спальне я одна, а между тем…

— Простите, любезная Фелисия, простите человеку, обожающему вас, любопытство, в нем нет ничего оскорбительного. Хозяин этого дома может тайно проникать в покои всех своих гостей, но я — человек благородный и не хочу пользоваться своим преимуществом в отношениях с вами. Я позволил себе полюбоваться вашим ночным туалетом один-единственный раз и никогда больше так не поступлю, если… вы мне запретите. Я ждал, что вы заснете, но вы бодрствовали, и мне показалось, что я заметил…

— Прекратите, сэр Сидни! — воскликнула я, натягивая повыше одеяло. — Вы ужасный человек и сыграли со мной шутку… которую я вам никогда не прощу.

— Я заслужу прощение, прекрасная Фелисия, — ответил Сидни, опускаясь на колени у моей кровати и покрывая мою руку поцелуями.

Я не была расположена прощать хозяина дома — ведь он стал свидетелем моих не слишком пристойных занятий (эта мысль повергала меня одновременно в ужас и ярость)!

— Теперь я понимаю, как оскорбил вас, — ответил сэр Сидни сокрушенным тоном, — хотя с первой нашей встречи старался завоевать вашу привязанность и уважение.

Наконец я смягчилась.

— Но скажите же мне наконец, — сменила я тему, — откуда доносится эта прекрасная музыка?

— Я хотел порадовать вас, — улыбнулся шевалье. — Под всеми покоями находятся антресоли, о которых никто не знает (именно там расположены мои комнаты); пространство антресольного этажа разделено на множество маленьких кабинетов, куда можно попасть через секретные ходы в стенах; при помощи жестяных труб можно слышать все, что происходит в спальнях (одна такая трубка находится у вашего изголовья).

Сидни показал мне клапан, который можно было легко открывать и закрывать, рассказал о потайном зеркале, помещенном между двумя оконными рамами напротив моей кровати. За зеркалом, в толще стены, была устроена удобная ниша, куда легко можно было попасть с нижнего полуэтажа, — я потом расскажу, как именно. С этого наблюдательного поста была видна вся комната: в зеркальной раме мастер просверлил множество дырочек. У другой стены спальни находилась хитрая кулиса, через которую и проник ко мне сэр Сидни. Должна признаться, что я по достоинству оценила жертву милого англичанина, раскрывшего мне все свои тайны, и все ему простила за искренность.

Участь женщины незавидна: не успевает она простить обидчика, как он наносит ей еще более тяжкое оскорбление. Именно так ведут себя с нами мужчины, претендующие на кристальную честность. Сидни, человек светский и очень влюбленный, не собирался нарушать обычай (кстати, я бы его не одобрила, измени он традиции). Мы выясняли отношения, похожие на двух фехтовальщиков, называющих свои имена, прежде чем сделать выпад.

— Я слишком хорошего мнения о вас, прекрасная Фелисия, — сказал Сидни, сорвав с моих губ поцелуй, — чтобы опасаться, что вы захотите наказать меня за то, что я так долго не открывал вам своих чувств. Женщина всегда обижается, если ее красоте не отдают должное, но вы не могли не видеть, что я сгораю от любви к вам. Надеюсь, вы поняли, почему я молчал?

— Сэр Сидни, — ответила я, — любой женщине польстила бы любовь такого человека, как вы. Надеюсь, вы действительно удостоили вниманием мои скромные прелести, но я ценю вашу деликатность: вы поняли, как сильно мы вам обязаны, и не открылись. Вы созданы для того, чтобы вас любили за ваши собственные достоинства, и потому боялись, что я отвечу на ваши чувства только из благодарности, что нас не свяжет взаимная склонность…

— Увы, Фелисия, Господь свидетель — меня принуждали молчать другие причины… Подумайте сами: мне скоро будет сорок лет, вам же едва исполнилось пятнадцать. Я еще могу понравиться дамам определенного возраста, но уж никак не вам. Долгие путешествия, странные несчастья лишили меня радости чувства, которое сближает людей всех возрастов. Я англичанин, философ и я несчастен — все это лишает меня надежды заинтересовать молодую француженку, такую живую, рожденную для счастливой любви. Не сомневаюсь, что прекрасный шевалье любит вас. Ваше сердце принадлежит ему…

— Давайте проясним позиции, сэр Сидни: боюсь, мы с вами вкладываем в слово «любить» разный смысл. Я не хочу удаляться от цели, желанной для нас обоих, а потому в двух словах предупрежу ложные установки.

— Моя дорогая Фелисия! Единственная моя цель — нравиться вам, подчиняясь любому вашему требованию.

— Прекрасно, сэр, тогда выслушайте меня! Вы говорите, что любите меня, — что же, я очарована. Вы спрашиваете, ценю ли я вашу нежность? Отвечаю от всей души — да! Считаю ли препятствием разницу в возрасте? Нет. Проблемы разницы в возрасте не существует, когда речь идет о таком человеке, как вы, и женщине с такими взглядами, как у меня. Люблю ли я д’Эглемона? Любит ли он меня? Да, милорд, мы любим друг друга, и очень… удобно… как мы с вами могли бы вскоре полюбить друг друга… как д’Эглемон любит некоторых других женщин… что и вам будет позволено… Одним словом, сэр Сидни, не требуйте от меня никакого исключительного чувства, не предлагайте ничего подобного, и мы договоримся, если ваш образ мыслей и понимание любви совпадут с моей системой, какой бы странной она ни была. Я не стану скрывать, как мне льстит победа над вами. Вы улыбаетесь, сэр Сидни?

— Простите, мой очаровательный философ, вы удивляете и очаровываете меня рассуждениями, которых вряд ли можно было ожидать от пятнадцатилетней француженки…

— Вот истинно английское оскорбление, сэр. Итак, вы считаете, что молодая француженка изначально не способна здраво рассуждать? Так знайте же, что женщины повсюду размышляли бы, если бы перед ними не возводили препятствия в виде дурного образования, — с чем я, на свое счастье, не столкнулась.

Продолжая говорить, я внимательно наблюдала за Сидни и видела по его глазам, как сильно я его интересую, как он счастлив, что оказался совсем рядом с целью, которую считал почти недостижимой.

— Вы разумнее меня, — произнес он, подумав несколько мгновений. — Вы угадали мои мысли, и теперь я готов во всем с вами согласиться. Такова сила вашей власти надо мной. Да, прекрасная Фелисия, вы сделали меня удивительно счастливым, без вас меня ждут одни только страдания.

Если подобный разговор заканчивается романтическим лепетом или молчанием, любовь проигрывает. Мой проказник подтолкнул меня к стене и показал лицо Сидни-влюбленного. Философия, так удачно вмешавшаяся в дела Наслаждения, оставила нас, опустив за собой занавес. Трудно вообразить любовные таланты, которые превзошли бы те, что продемонстрировал мне любезнейший шевалье. Три раза подряд он умирал в моих объятиях и, если бы я не остановила его, продолжал бы, не переводя дыхания.

— Ну что это за ребячество, — упрекнула я сэра Сидни, который не желал обращать внимания на мое сопротивление. — С моей стороны было бы просто смешно претендовать на затяжные занятия любовью. Подобным образом ведут себя только новообращенные!

— Снова философия! — ответил он, смеясь.

— Прекрасно, сэр, примем компромиссное решение: я не хочу, чтобы вы себя истощали, вы не желаете слушать мои философствования… Поспим!

На следующее утро мы снова наслаждались друг другом: сэр Сидни несколько умерил желания, и я чувствовала себя с ним свободнее. Шевалье уверял меня, что его счастье превосходит все, что он способен был вообразить, мечтая обо мне. Я ответила, что рада его любви и никогда первой не разорву нашу связь.