Солиньи взяла моду, чтобы ей при туалете прислуживал Монроз, которого она успела научить множеству новых безумств. Он казался очень опытным и готовым исполнить любое желание своей развратной учительницы.

Мы наблюдали, как Монроз обслужил Солиньи в не совсем, так сказать, традиционной позе; дама испытывала такое наслаждение, что ее стоны, рыдания и крики были слышны даже в коридоре. Потом малыш решил испробовать позицию, к которой не смог приохотить его Карвель (видимо, актриса оказалась лучшей наставницей), но Солиньи захотела, чтобы ее любили самым естественным образом. Едва молодой любовник оказался крепко зажатым между бедрами красавицы (вынужденный слегка приподнять круп), как у постели оказался жирный Кинстон (мы даже не догадывались о его присутствии) и начал с пыхтением взбираться наверх. Увидев англичанина, Монроз попробовал освободиться, решив, что его сейчас накажут, но дело было в другом. Милорд жаждал овладеть соблазнительным задом озорника, который был способен возбудить всех любителей подобной игры.

Напрасно Солиньи, собрав все свои силы и почти задушив нашего прекрасного Ганимеда, подыгрывала как могла милорду, напрасно тот угрожал, обещал, просил, смешивая нежности с угрозами. Монроз, сильный и гибкий, отпихнул грузного Кинстона, и тот упал на паркет, причем потянул за собой Солиньи и малыша. Монроз выпутался из кучи малы и убежал в свою комнату, откуда вернулся со шпагой в руке и кинулся на Кинстона. Солиньи стремительно подбежала к англичанину и закрыла его от разъяренного Монроза. Предательство Солиньи было более чем очевидно, и юноша осыпал ее жестокими упреками (впрочем, мне показалось, что он мог бы сказать еще более обидные вещи). Оскорбленный любовник не захотел мириться и немедленно вернулся к себе. Мы услышали, как он закрыл дверь на два оборота ключа.

Шевалье присоединился ко мне, и мы отправились в спальню, где дали волю смеху. Трагикомедия позабавила нас и разожгла сладострастные желания, которые мы утолили, вспоминая недавние драматичные события.

Молодость! Ах, молодость! Извлеките полезный урок из моего рассказа. Ступив однажды на путь сладострастных наслаждений, вы уже не сможете остановиться. Монроз, еще недавно такой нежный и сдержанный, превратился в настоящего распутника. Опытная любовница сумела заставить его преодолеть отвращение к некоему удовольствию, которое он напрочь отвергал. Правда, с благородными кавалерами нельзя действовать насилием, хитрость и ловкость скорее приводят к победе.

Несколько дней спустя после описанных событий мы узнали, что в делах сэра Сидни произошли серьезные перемены. После смерти дяди он стал лордом и утроил свое состояние. Он собирался пробыть в нашем обществе еще один или два дня, а потом отбыть в Англию. Сидни сообщил, что купил на мое имя землю и надеется, что я не огорчу его отказом, тем более, что он стал неизмеримо богаче, а мне так понравился павильон, в котором я жила. Я получала не только различные строения и мебель, но и солидный доход с земли. Я ответила, что соглашусь принять замок, если смогу распоряжаться им по своему усмотрению: в мои намерения входило передать его детям сэра Сидни, который ради сохранения в семье титула обязан будет жениться.

Между тем произошла одна странная встреча, всех важных последствий которой мы не могли тогда предвидеть. Какие невероятные планы строит иногда судьба! Частенько из обстоятельств, кажущихся нам совершенно неважными, рождается цепь событий, изменяющих нашу жизнь.

Был уже глубокий вечер, наша шумная компания возвращалась с охоты и должна была проехать мимо одной из статуй, о которых я уже рассказывала. Внезапно лошадь ехавшего немного впереди загонщика заупрямилась, встала на дыбы и остановилась. То же самое произошло с лошадью шевалье, да он и сам пережил сильный испуг, увидев у пьедестала памятника лежащего человека. Загонщик попросил д’Эглемона и Монроза спешиться и проверить, что случилось с незнакомцем, — спит он или умер. Несчастный был ранен и истекал кровью, но еще дышал.

— Оставьте меня, кто бы вы ни были, — попросил он умирающим голосом, — ваши заботы бесчеловечны. Не отнимайте у меня единственное утешение… — Страдальческое рыдание вырвалось из его груди, и нам показалось, что он умер.

Сильвина и монсеньор, ехавшие в маленькой карете, вышли и пересели в огромный экипаж милорда Кинстона, которому составляли компанию госпожа д’Орвиль и Солиньи. Монроз и загонщик поскакали в замок, последний вскоре вернулся в сопровождении лакея и хирурга сэра Сидни, которому Монроз уступил свою лошадь. Они привезли факелы, чистые простыни и нашли на некотором расстоянии от замка коляску раненого. Тот без чувств лежал на руках у д’Эглемона. Доктор осмотрел раны: они оказались глубокими и болезненными.

Мы подобрали роковое оружие, которым несчастный ранил себя, и браслет, сплетенный из волос, к которому был привязан портрет женщины. Стекло потемнело, было влажным и хранило отпечаток губ самоубийцы — должно быть, он прижимал его к себе, когда мы подъехали. Все эти странные детали возбудили наше любопытство, выросшее стократ после того, как вернувшийся сэр Сидни словно окаменел на месте, взглянув на портрет. На нем была изображена та самая, потерянная им женщина, о которой он мне так часто говорил. Шевалье всегда утверждал, что я чрезвычайно на нее похожа. Теперь он призвал всех в свидетели, и общество признало его правоту. У женщины на портрете были мои черты лица, а главное — то же самое выражение. Наш больной чувствовал себя очень плохо, как будто готовясь к встрече с Создателем. Сидни не мог отложить путешествие, он мечтал бы скопировать портрет, принадлежащий несчастному незнакомцу, но врожденная деликатность не позволила ему так поступить. Уезжая, сэр Сидни умолял меня сделать все, чтобы попытаться спасти человека, чья история была наверняка тесно связана с его собственной судьбой.

Нежность к любезному Сидни заставила меня приложить все возможные усилия, ухаживая за несчастным. Лишь две недели спустя после отъезда нового лорда незнакомец смог говорить, жизнь его была вне опасности.

Все это тревожное время душа моя была закрыта для удовольствий. Меня не интересовало, чем занимаются остальные. Я посвящала все свое время больному, практически не расставаясь с ним. Заскучавшие госпожа д’Орвиль, милорд Кинстон и его любовница уехали. Монроз был в Англии: понимая, какие опасности угрожают юноше в нашем обществе, я уговорила сэра Сидни взять его с собой. Бедный малыш был убит нашим расставанием, но все же уехал, потому что даже Сильвина решила, что так будет лучше для всех.

— Неужели это сон, мадемуазель? — спросил, едва придя в себя, мой больной. — Каким чудом я оказался наконец среди чувствительных людей, я так долго… Я вижу вас… вас, которую я не знаю… вас — предмет самого большого удивления!

— Понимаю вас, месье… Этот портрет, который нашли подле вас… некоторое сходство…

— Оно поразительно! Но у вас милосердное сердце, а жестокая де Керландек…

Ловкий хирург, которого Сидни прислал из Парижа, не отходил от раненого, он заметил, что наш разговор слишком волнует больного, и попросил меня удалиться.

— Я уверен, дорогая Фелисия, — сказал мне шевалье, с которым я столкнулась в коридоре (его не слишком волновало состояние незнакомца), — что, вылечив этого авантюриста, нам придется вызвать врача к вам. Вы погружены в печаль, вдыхаете нечистый воздух комнаты, где лежит этот человек, и скоро сами сляжете! Какая-нибудь отвратительная лихорадка станет результатом ваших милосердных забот. Никаких удовольствий, никакого сладострастия! Вы забываете о Природе! А ведь несчастье заразительно! Мне кажется, что вы превращаетесь в бронзовую статую… Побольше чувства, моя дорогая, не забывайте о себе!

Шевалье был прав в том смысле, что способность любить и получать удовольствие замерли во мне, впрочем, у подобных мне женщин такие перемены не длятся слишком долго и не ведут к сакраментальным последствиям. Вскоре я доказала любезному шевалье, что вовсе не собираюсь забывать о себе. Здоровье нашего раненого поправлялось, я могла не навещать его слишком часто и вернулась к обществу. Множество удовольствий, которым мы предавались, прогоняли прочь скуку и усталость.