Но я возвращаюсь к повествованию о своей жизни. Прошло уже целых три недели с тех пор, как я обнаружила некоторые признаки недомогания особого рода и принялась очищать себе кровь при помощи настойки из корней земляники, водяной лилии и прочих растений, с добавлением селитры, когда одна продавщица подержанных туалетов предложила мне оказать кое-какие услуги одному священнослужителю, прибывшему в Париж в составе какой-то депутации церковников. Хотя я чувствовала себя довольно сносно, но до полного выздоровления мне было еще далековато, вернее, я знала, что приближаться к моему цветнику, к моему саду наслаждений еще небезопасно, потому что существует риск пребольно уколоться об острые шипы моих роз и потом долго страдать от последствий этого укола.
Если бы речь шла о заключении полюбовного соглашения с мирянином, я бы, наверное, измучилась угрызениями совести из-за того, что подвергла невинного, ничего не ведающего человека опасности подхватить дурную болезнь; но так как мне предстояла иметь дело со священнослужителем, то я помышляла только о том, как бы мне половчее ощипать сего петушка, да так, чтобы в случае чего не отвечать за последствия. Как говорится, на всякого плута найдется еще больший плут! В чем состоит профессиональная деятельность священнослужителей? В навязывании всегда, везде и всем так называемых христианских добродетелей и христианской морали, прикрытых покровом ханжеских нравоучений; эти лживые святоши произносят проповеди, в коих поучают нас и советуют делать то, что сами они не станут делать и за сто тысяч экю (а нам-то они велят, скажем, заниматься умерщвлением плоти даром); так вот, короче говоря, так как эти обманщики в этом мире только и делают, что жиреют за наш счет, да еще и тайком посмеиваются над нашими несчастьями, я сочла, что совершу деяние, скорее достойное похвалы, чем хулы, если по непредвиденной случайности дам одному из представителей этого сословия повод жаловаться на меня, ведь то будет своего рода акт возмездия… Итак, все хорошенько обдумав и взвесив, я согласилась принять посланца Церкви, приняв твердое решение поскорее заполучить все, что у него имеется, вплоть до брыжей и сутаны.
И вот он явился… Представьте же себе человека, столь густо поросшего шерстью, что сразу же приходит на память несчастный царь Аркадии Ликаон, превращенный разгневанным Зевсом в волка. У него было узкое и ужасно бледное лицо с ярко-алыми губами, что предвещало бешеный темперамент и выдающуюся похотливость. Склонность к невоздержанности и сладострастию сквозила во всех его притворно-скромных, лицемерных взглядах… Но справедливости ради следует признать, что сей служитель Господа, против моих ожиданий, проявил при первом же появлении воистину неслыханную щедрость, ибо он преподнес мне очень дорогие часы с боем, как тогда говорили — с репетицией. Это было настоящее произведение искусства, сотворенное знаменитым часовщиком Жюльеном Леруа, из чистого золота, с нанесенным на корпус тончайшим узором из переплетающихся линий, к тому же сие чудо было усыпано бриллиантами! Нет, никогда я не смела ожидать ничего подобного от носителя сутаны! Я смело могу признать, что никогда еще ни один священнослужитель столь ярко не опровергал пословицу: скуп и беден как священник. Напротив, он был так богат и щедр, что за две недели я получила от него подарков на тысячу экю, не меньше! Уж не знаю, приступил ли он к распродаже церковного имущества, ограбил ли дарохранительницу или таковы действительно были его доходы от совершенных таинств, но он, похоже, был готов продать ради ублажения моих прихотей не только все имущество матери Церкви, но и все духовенство в придачу, и так бы, наверное, все и было, если бы я в один прекрасный день не сообщила ему о моем недомогании и не обвинила бы в том… его. Как только он удостоверился в истинности моих слов, вся любовь превратилась в ненависть, и он, в припадке бешенства, едва не перешел к насильственным действиям.
И вот тогда я сама напала на глупого святошу, я прибегла к наилучшему оружию, к коему иногда прибегают мои товарки: к наглости, бесстыдству и цинизму. Уперев руки в боки, как заправская торговка с парижского рынка, я холодно и твердо заявила аббату, что нахожу его излишне смелым из-за того, что он не убоялся нанести мне оскорбление, заподозрив у меня наличие дурной болезни, хотя именно от него я эту гадость и подцепила. Далее я продолжала говорить все с той же твердостью, буквально потрясшей этого недостойного носителя сутаны, что он вполне заслуживает того, чтобы я приказала вышвырнуть его в окно; что на его примере я убедилась в правоте тех, что утверждает, будто в большинстве своем священнослужители — отъявленные распутники и развратники; что он, без сомнения, шлялся ради удовлетворения своей похоти по всяким подозрительным местам, где его и наградили даром Венеры. В заключение я сказала, что, если бы мне отчасти не было его по-человечески жаль, я бы непременно сообщила о его пороках духовному судье и моим показаниям церковный суд наверняка поверил бы, так что он был бы заключен в такое местечко, где ему бы воздали по заслугам в соответствии с его подвигами и где он принужден был бы каяться в своих грехах до конца дней. Сия страстная и лаконичная обвинительная речь возымела действие, каковое я и ожидала. Несчастный неудавшийся апостол благочестия был уничтожен, раздавлен, унижен и напуган до такой степени, что убрался из моего дома без звука, и более с тех пор я о нем ничего не слышала.
Пусть сей рассказ послужит уроком церковникам, пусть узнают они, что позор и всеобщее презрение обычно являются им платой за их бесстыдное, скандально поведение. Если они желают, чтобы их уважали, пусть прежде всего научатся уважать самих себя и вести себя должным образом! Всем прекрасно известно, что чистота нравов и помыслов не зависит от того, какую одежду — мирскую или церковную — носит то или иное лицо. Известно также и то, что страсти, бушующие под рясой священнослужителя, нисколько не уступают тем, что одолевают дворянина, военного, судейского, простого горожанина или крестьянина. Но то, что простительно мирянину, непростительно для представителя Церкви, ведь само звание принуждает его сохранять благопристойность, от чего мирянин свободен. Так пусть же человек, претендующий на роль пастыря, возьмет на себя труд блюсти приличия хотя бы внешне, пусть он проявляет чудеса изворотливости, дабы скрыть свои пороки и низменные страсти под личиной добродетели и набожности, пусть он произносит свои проповеди и по-христиански очаровывает и околдовывает толпы верующих; если он поступает так, он честно исполняет свой долг, а требовать большего означало бы требовать невозможного, вернее, сие означало бы противоречить законам природы, ибо только ей, а не существу, созданному ею, принадлежит право творить чудеса. Так пусть же церковник сам не подставляет себя под удар, пусть он не дает повода упрекать себя во всяческих грехах, пусть позолота мудрости и добродетели покрывает все его общеизвестные поступки (и скрывает помыслы и тайные деяния); короче говоря, пусть он обманывает ближнего, но только так, чтобы о том никто ведать не ведал, ибо он за это заплатил; а в остальном оставим его наслаждаться жизнью с миром…
Аббат аббатом, а я запомнила то глубокое разочарование, которое сквозило в его горьких и оскорбительных словах, высказанных мне по поводу моих услуг, и поняла, что с другим мужчиной, мирянином, не боящимся церковного суда, я бы не отделалась легким испугом за свои проказы и вполне могла подвергнуться не только риску быть побитой, но и в прямом смысле убитой, что заставило меня обратить пристальное внимание на свое здоровье. Я принялась столь скрупулезно следовать советам моего лекаря, что вскоре совершенно исцелилась и пришла в состояние, вполне пригодное для заключения новой сделки. Ждать мне пришлось недолго.
В поле моего зрения вскоре появился некий милорд, каковой и предложил мне знаки своего почтения, свои фунты стерлингов и свою меланхолию. Это был плотный, коренастый и коротконогий человечек, походивший на большой палец ноги, ходивший всегда вперевалку, словно утка, и снабженный таким огромным мужским достоинством, что оно болталось у него чуть ли не до лодыжек. Достоинства его ума вполне отвечали достоинствам его тела, так что приходилось только удивляться столь идеальному соответствию. Возможно, кое-кто из читателей и будет поражен тем обстоятельством, что в моем подчинении всегда почему-то оказывались самые мерзкие, самые отвратительные животные, но надобно заметить, что люди приятные и достойные восхищения во всех отношениях не всегда относятся к числу самых богатых и щедрых, да к тому же им редко требуются наши услуги, так что к нам обращаются лишь отменные дураки и уроды, отягощенные солидным состоянием. Да будет вам известно, нами руководят лишь соображения выгоды, а потому любая разряженная в пух и прах обезьяна, обладающая толстым кошельком, может быть уверена, что ее ожидает у нас гораздо лучший прием, чем самого любезного и красивого кавалера в мире, у которого кошелек пуст. Такова чудодейственная сила звонкой монеты!
