Полным ходом стелилась интернатура, а я, проникшись духом неотложной помощи, уже устроился работать на «скорую». Дежурства мои оказались полставочными, осуществлялись исключительно ночью и проходили на N-ной подстанции. Больные, покалеченные и внезапно захворавшие — все звонили к нам. Тяжко, разумеется, после учёбы ещё и на вызовы ездить, но опыт обретался бесценный, да и копеечка какая-никакая капала. Капала и карман пополняла.

В то рядовое дежурство поставили со мной свежеиспечённого фельдшера, недавно распрощавшегося с учёбой по «скорой помощи». После учёбы фельдшер, само собой, прибыл исполнять свой неотложный медицинский долг к нам на подстанцию. Фамилию его наверняка не скажу, да это и неважно. В памяти отложилось лишь то, что кончил он среднестатистическое медицинское училище и с первого дня работы всему-всему удивлялся.

Например, он спрашивал меня:

— Михалыч, вот как так можно ездить на вызовы лишь с анальгином? — Снабжение тогда хромало больше, чем сейчас.

Или интересовался:

— А почему бабушки с порога предъявляют не жалобы, а что-нибудь рассказывают про детей, внуков и соседей?

И ещё не понимал:

— Почему студентов отправляют на вызовы, и как я, будучи в интернатуре, третий месяц работаю на станции врачом?

Ну а больше всего, когда он попадал не в мою смену, его поражало то, что некоторые сотрудники без стыда и совести продают лекарства (а некоторые со стыдом и совестью):

— Представляешь, — твердил он мне, — Петрович предложил анальгин — бесплатно или нормальный укол за стольник!

Правда, последнее негодование почти сразу исчезло после созерцания своей первой фельдшерской получки. Но и после зарплаты удивления фельдшера не прекратили изобиловать наружу. Так, у моего коллеги случился экзофтальм, когда их бригада торопилась на вызов с включёнными сиреной и мигалками.

— Он же нас видел, почему не пропустил? — недоумевал фельдшер и, открыв форточку, орал вслед водителю-хаму: — Гнида!

Но истинный шок фельдшер испытал при перевозке агонирующего больного. Несмотря на свободное движение, их машину остановили (Внимание! Подобное возможно только у нас) для пропуска местного чинуши.

— Подумаешь, умирающий, — говорил инспектор милиции. — Тут слуга народа едет, он же о вас, несчастных, печётся.

Дальше без комментариев.

После случая с чиновником основная часть удивлений у фельдшера исчезла. Он просто перестал многому поражаться и на мир взглянул через грязное стекло «скорой помощи». Хотя угольки удивления в нём ещё догорали.

В то ночное дежурство со мной пришёл конец и его остальным удивлениям. Только мы, было, уснули после очередного маразматического вызова, как нас толкает в бок диспетчер. Вставайте, братцы. Вызов на квартиру. Повод: «Ребёнок, четыре года. Кричит». Вообще-то, в четыре года человек, если он не идиот, способен внятно объяснить, что у него не так. Мы с новым коллегой, проклиная мироустройство и собственное призвание, сели в промерзшую машину и поехали по указанному адресу.

На улице ночь. Машин — ноль. Чиновники сладко спят, и лишь отдельные лица с полосатыми палочками ловят одиночных водителей с целью вытрясания денежки. Нашу «скорую» с тоской провожают глазами, как бы сожалея, что с нас взять нечего.

Миновав ментработников, подъезжаем. Второй подъезд. Девятый этаж. Лифт, по закону жанра, не работает, поэтому мы, перебирая сонные ступеньки, «заскакиваем» на финальную площадку. Стучим, звоним и скребёмся в дверь. Открывают. Как оказалось, к моменту нашего прибытия, кричали и мама и папа (молодые супруги, потомственные.). Ребёнок не кричал. Он хотел спать. Ну, скорее всего, ещё и немного трапезничать. При сборе анамнеза выяснилось, что мальчику просто приснился страшное видение, и он, проснувшись, закричал от страха.

…Мы вышли из подъезда. Уставшие и нервозные. Ругаться мозг уже не мог, он просто выл от тупизма отдельных граждан. Бравый фельдшер, казалось, выглядел сильно озадаченным. Он мялся минуту у машины, нервно курил и как будто боялся что-то спросить. По его лицу чувствовалось, что его накрывают самые смелые предположения. Наконец, он-таки озаботился вопросом и отважно шагнул вперёд. Тронув меня за плечо, он почти проревел:

— Неужели на «ноль три» такие вызовы принимают?

— И не такие принимают, — ответил ему я.

— И даже не спрашивают, что случилось, жалобы там, анамнез? — не мог успокоиться фельдшер.

— И более очевидные вопросы не задают, — устало подтвердил я.

— Ну а… — Он сам оборвал себя на полуслове и начал ходить вдоль машины. Чувства боролись в нём. Это легко угадывалось по неровным отпечаткам ног, оставленным на свежевыпавшем снегу.

Наконец, всё же не поверив мне, фельдшер решил найти независимого эксперта. Он твёрдо подошёл к телефону-автомату, снял трубку и набрал «03»:

— Алло, «скорая»? Приезжайте скорей. У меня брат кричит.

— А сколько брату лет? — поинтересовалась трубка.

— Сорок пять.

— Диктуйте адрес.

Фельдшер привёл в исходное телефон-автомат и, ворча на ходу, поплёлся к машине.

Он больше ничему не удивлялся.

Но не всегда лишь мы оказываем помощь. Порой и нашему брату перепадает незавидная участь больного. Хоть медики и не любят лечиться, оттягивая сей момент до последнего, но есть-таки заболевания, которые просто так не проигнорируешь. И тут уже ничего не поделаешь, кроме одного — собрать манатки, закрыть квартиру и сдаться на лечение.

Так, одна наша сотрудница, фельдшерица Ирка, попала в больницу на обследование. В больничку она залетела по залёту. Прямо с работы. Это была её первая беременность. И срок ей обозначался односложным числом — шесть недель. Ну, поступила и поступила. Ирку посмотрели, повертели и назначили пройти кой-какие анализы. В пятницу поступившей сделали анализы и УЗИ. И на выходные отпустили домой. Зачем практически здоровой, работоспособной женщине в столь тёплые дни в больничке прозябать? Незачем. Гуляй до понедельника. Как говорится, лети ввысь, моя птица. Дыши свободно на просторе. Маши крыльями и песни пой. В общем, отпустили.

Фельдшерица с мыслью о сделанном УЗИ покинула свою палату. Однако Ирка тогда ещё не знала, что сделали УЗИ и посмотрели УЗИ — две абсолютно разные вещи, между собой мало связанные. Вернувшись с выходных (гуляла босиком по тёплым лужам), радостная, она наткнулась на дежурную медсестру. Она-то её и обрадовала:

— А, Ирка. Готовься на лапароскопию.

Пациентка удивилась:

— Какая лапароскопия? Я же…

— Давай быстро, — отрезала дежурная и вкатила ей какой-то укол.

Чуть позже зашедший в палату лечащий врач внёс клиническую ясность. Ультразвук показал мёртвый зародыш. Значит, одно из двух: то ли замершая беременность, то ли внематочная. В общем, выражаясь фигурально, хрен редьки не слаще.

— Сделаем диагностическую лапароскопию, а там видно будет, — закончил доктор, укладывая нашу фельдшерицу на каталку.

На каталке холодно и страшно. Вернее, страшно до холода. «Вот как выглядит мир!» — поразилась Ирка, впервые взглянув на Белый Свет с позиции несчастного пациента (а наши пациенты счастливы лишь при выписке, и то не все). Привыкшая всегда смотреть сверху вниз (особенно при транспортировке больных), Ира первый раз глядела наоборот. И вид этот ей очень не понравился.

Однако возлежание на каталке — лишь цветочки. Вскоре начался очередной этап: операция. И здесь Ирку повезли в оперблок. Поставили перед входом. Фельдшер волновалась так, что тряслась каталка. Ещё бы. Девятнадцать лет. Молодая. Красивая. А тут операция. Да и беременность первая.