Привязанный друг успел точно на начало церемонии. Товарищ с кадилом как раз начал петь церковную песню, из текста которой Лёлик смутно разобрал, что друзья изгоняют некую нечистую силу. Сопоставив данный факт с тем, что он оказался связан, будто запеленутый младенец, герой наш понял, что силу эту нечистую выгоняют из него. Алексей задёргался. Пение усилилось.

Под таким натиском психиатр стал кричать и даже вспомнил несколько парабранных словечек. Он назвал их сначала по-медицински: «Дебилы» (дебилизм — медицинский термин, обозначающий одну из степеней умственного недоразвития. — Авт.). Затем классически: «Волки позорные». И наконец, по-английски: «Дети пляжа» (другое, нелитературное значение фразы «son of a beach» можно представить как «сукины дети». — Авт.). При этом Лёлик умудрился им припомнить, что в стране демократия и они грубо попирают его конституционные права. Сказал он это своим мучителям, правда, тоже не очень вежливо. За подобную демократию и смелые медицинские диагнозы будущий психиатр и получил кляп в рот.

Заткнув таким нехитрым образом громкоговоритель, «православные» продолжили святой обряд. Через двадцать минут нечистого изгнали, и товарищи отступились.

Оставшись в каюте один, без помощи чёрной силы и намертво пришитый к кровати, наш академик пробовал мычать, стонать и прыгать вместе с кроватью. Однако на издаваемые звуки никто не шёл.

Вызволил же Лёлика из плена дядя Слава, живший в соседнем кубрике, поскольку услышал глухие удары в стенку. Бум-бум-бум. Как оказалось впоследствии, удары производила свободная, никак не зафиксированная, светлая голова будущего толкового психиатра.

Лёлик, как настоящий будущий врач, хоть и не славился злопамятностью, однако, будучи человеком образованным, всё всегда досконально записывал. Не стал для него исключением и случай с изгнанием. Спустя несколько дней друг наш показал соседям по кубрику, где на самом деле зимы ракуют.

В этом месте хороший читатель может сладко сидеть и потирать руки. Ага, знаем-знаем, как в армии наказывают. Вариантов много. Можно ночью зубной пастой обидчика намазать. Можно шнурки морскими узлами связать. А можно и просто всю обувь суперклеем к полу пришпандорить намертво. Однако наш толковый товарищ не стал мелочиться и заниматься шмотко- и членовредительством. Нет. Он поступил грамотно. Прямиком на медицинский манер.

В самый обычный, ничем не приметный четверг кубрик собрался для вечернего чаепития. Отпетый Лёлик, воспользовавшись моментом, незаметно подмешал в кружки славным сородичам по кубрику ударную дозу снотворного. А если сказать точнее, то он подсыпал вдвое больше допустимой по инструкции нормы. «Не с алкоголем же мешаю», — подумал он, зная, как опасно совмещать спиртные и снотворные напитки. С подобными мыслями друг наш и опустил в чай «коллегам» по паре белых таблеточек. Спустя буквально пятнадцать минут «друзья-правонеславные» прекрасно и мирно посапывали на своих застеленных коечках. Они уснули младенческим сном сразу же, как их тело ощутило родной ватный матрац. Доказательством глубокого сна служил обильный, отделяемый на подушку секрет слюнных желёз.

Поутру довольный проделанным манёвром Лёлик тихонечко собрал свои учебники, сложил халат и убыл на занятия. «Приятных снов», — прошептал вслух сокурсникам наш психиатр (будущий), бережно прикрыв за собой дверь. Соседи мирно похрапывали и ответного пожелания Лёлику никоим образом не выразили.

В пятницу, как по закону жанра (и наш друг об этом знал), проходила проверка убытия курсантов на занятия. Шмон стоял грандиозный. Показателем высокой степени шмона являлись несколько описываемых ниже моментов.

Во-первых, закрытые двери выламывались без сострадания к замкам и петлям. Во-вторых, неубранная посуда летела на пол, вслед за которой катились шмотки и не заправленные шконки. И в-третьих, вдогонку к шмоткам швырялись неаккуратно застеленные простыни и разбросанные книги. Притихшая дневальная служба в тихом ужасе наблюдала за всем этим в перископ из-за расположения тумбочки. При этом она бы и помечтала схорониться вообще где-нибудь подальше, но позади лишь гальюн, и исчезнуть совершенно и абсолютно негде.

Кубрик № 46. Там спит Васька. Вскрывается и объявляется:

— Дневальный, ведро воды сюда! — жесток начальник курса в порыве.

— Есть! — Тут же слышны бегущие по палубе шаги.

— Спасибо, Евгений Евгеньевич, — уже мягче благодарит начкур.

Через минуту весь мокрый и взъерошенный зайка Василий вяло лепечет раскатистые извинения и заверения в осознании себя как последнего негодяя. Кончается его монолог клятвой неповторения подобных ошибок в дальнейшем. На лице ИА Газонова удовлетворение — этот «белый воротничок» своё получил. Пока.

Кубрик № 21. Там спит Акула (это как лодка — 941 проект). После вчерашней игры в «очко» и ненужности его на первой паре он разложил себя в беспамятстве. Вскрывается и объявляется:

— Дневальный, ведро воды сюда!

— Так в ведре нет больше воды, тащ командир!

— Форманов, сейчас вода должна быть ВСЕГДА!

— Есть! — молодцевато отвечает Форманов и со словами: «Простите, пацаны» тащит очередную порцию освежающей жидкости.

Пока происходит расправа, начкур замечает на стене плакат с жирной надписью. На плакате изображена миловидная девушка в синем купальнике. Надпись в рамочке гласит:

НЕ ВСЕ ДЕВУШКИ ОДИНАКОВО ПОЛЕЗНЫ

— Отодрать! — командует капитан, и дневальный тянет покорно свои руки к красавице, вновь изобилуя извинениями.

На звук вскрываемых залежей, колющихся замков и улетающих в небытие петель прибегает замначфак по воспитательной работе и присоединяется к экзекуции. Всё-таки так мало настоящей радости у вышестоящего командования.

Очередное ведро воды выливается на сонного Сашку Глыбу. Несмотря на свои сто два килограмма и всё ещё действующее зелье «От Лёлика», он вскакивает за секунду как ошпаренный и, не открывая глаз, выдает прямо в лицо зама (из-за цензуры его речь чуть-чуть скорригирована):

— Ты чё, п-ОХУ-д-ЕЛ? Я ща пи… тебе вломлю!

Зам хоть и занимался в своё время боксом, но на всякий пожарный назад, на пару метров, отскочил. Потом подождал, когда Саша откроет глаза. А потом.

Потом вылезло много мата и слюней, а ещё больше соплей и испуганных глаз. Тут ещё вскочил Ванька и с совершенно одурманенной головой раскачивался, будто после девятибалльного шторма (снотворное на всех по-разному действует). Зам, хоть и значился в разделе «люди метр с кепкой», наплевал на Кобаленко и понёс Глыбу к себе в кабинет воспитывать во всех известных позах. Общался он с ним долго, и Саша понял, что зама тоже надо будет как-нибудь отпеть. При подходящем случае.

А начкур остался с Кобаленко и долго выяснял, зачем же тот выпил столько алкоголя. Ваня отвечал, что вроде и не пил, но речь его лилась как-то путанно, а сознание выглядело затуманенным. Вследствие последнего начальник и имел его по полной, вспоминая все «положительные» качества нерадивого подопечного.

Александр Глыба оказался истерзан замом по полной программе, но, несмотря на громоздкий монолог о вреде чрезмерного сна, всё же на вторую пару успел. А если бы не успел, то мог уже никуда не спешить и спокойно бы остался в нашей памяти вечным второкурсником. Но Саша в те времена ещё до конца не опопел (опопеть — это как опупеть, только в три раза круче и с законченной Духовной семинарией), посему испытывать судьбу не стал. На вторую пару он явился ровно за десять минут до её начала.