Сергей немного подумал, покрутил почку и выставил её практически так же, как и Ромка, ведь он чётко знал, как, где и зачем она крепится. Преподавателю же его вариант тоже не понравился, и Сергуня оказался отправлен на исходное место, получив заслуженный «банан», что со студенческого языка переводится как «крепкая двойка».

Группа похолодела. Чувствовалось приближение того момента, который называют концом. Мозговой штурм достиг максимума и сорвался в обрыв, поскольку все чётко понимали, что через пару минут участь первых не ответивших накроет всех до конца без остатка.

Так и случилось. Довольно стремительно прошёл «расстрел» остальных участников опроса, которым задавался всё тот же вопрос. Ребята вращали почку и так и этак, и ставили её на ребро, и наклоняли на бок, и чуть ли не запихивали в себя, но результат всегда оставался неизменен: неудовлетворительная оценка и отработка текущего занятия в ближайшем будущем. Как итог, в учебном журнале выстроилась стройная колоночка из похожих друг на друга оценок.

Закончив экзекуцию и спокойно вздохнув, Сергей Владимирович с чувством выполненного долга взял злосчастную почку, дабы всё-таки показать необразованным курсантам правильный ответ. Он несколько приподнял её над столом так, чтобы она оказалась на уровне его глаз, и сказал следующую убийственную фразу, после которой все возненавидели Рому Каракунова:

— Коллеги, ваша ошибка заключалась в том, что это самая настоящая, неиспорченная, на сто процентов натуральная человеческая селезёнка.

Разумеется, что после несчастного случая с почкой вся десятая «Б» группа несколько дней ненавидела Романа. Всем академикам казалось, что достань последний правильный орган, никто бы не получил отрицательную оценку. Однако ещё неизвестно, как всё сложилось бы, так как к середине цикла «Спланхнология» у большинства ребят скопилось достаточное количество похожих друг на друга оценок. И оценки эти требовалось обязательным образом отрабатывать, и никак иначе. То есть, другими словами, приходить и пересдавать.

Слава богу, я анатомию любил, учил её без конца и двоек практически не получал, из-за чего и в увольнения ходил, и свободным временем располагал. Остальные дисциплины либо тоже зазубривались, либо преподаватели строго не требовали. Поэтому, быстренько выучив домашнее задание на самоподготовке, я освобождал себе вечер.

Вечер требовал свободы. Обычной простой свободы. Однако не стоит думать, что вечер освобождался для сна или там для гулянок каких (всё-таки казарменный курс, как ни крути, хотя отдельных товарищей это не останавливало). Вовсе нет. Время после ужина освобождалось конкретно для благих намерений. Опять же, дотошный читатель может сказать: «Знаем, знаем. Подобными намереньями дорога в ад вымощена», на что в ответ получит: «Моя дорога оказалась вымощенной в доктора, и надеяться на доброго богатого дядю не приходилось. Ни дяди, ни тёти, ни ещё кого-либо обеспеченного, способного помочь материально, у автора не было».

Таким образом, дабы без дела не маяться, я мгновенно сбегал на кафедру военно-пулевой хирургии и старался помочь докторам в их нелёгкой, скрупулёзной работе.

Надо заметить, что именно работа в данной клинике до поступления в Акамедию и привила мне любовь к медицине и здравоохранению. Ведь в первый раз я поступал неосознанно. Так сказать, импульсивно. Увидел благоухающий красотой вуз, включённый полный пансион, белый халат и побежал. А вот во второй раз я уже чётко представлял, чем всё же занимается медработник с высшим образованием. Единственное, что уплыло из моего вида, — безумное количество писанины, которая отнимает время от осмотра больных и которая вследствие этого мне до сих пор ненавистна.

Итак, я сбегал на хирургию и тут же утопал в груде повреждённых пациентов, побитых элементами жизни. Наиболее частый контингент — лица пострадавшие после ДТП (дорожно-транспортное происшествие). Глядя на них, я даже на зелёный свет улицу осторожно стал переходить, а иногда и вообще отказывался от этой идеи, видя, к чему данные попытки порой приводят. Вот на фоне подобных однотипных (если можно так сказать) больных отчётливо и выделялся наш почётный пациент Максим Степанович Безрукий.

Максим Степанович являл собой человека скромного, не пафосного, носившего звание профессора Ленинградского университета и почётную степень доктора математических наук. Поскольку мужчиной он вырос предприимчивым, то ко всему прочему также обладал двухэтажным домом и шестью собаками: пятью ротвейлерами (Дик, Рэй, Сэм, Арчи, Норд) и одним стаффордширским терьером (Пинч), которые и охраняли его недвижимое и движимое имущество, а также и жену, и ещё двоих дочерей. Собак Степаныч безумно любил, души в них не чаял и самолично кормил. Воспитание своей стаи он также никому, кроме себя, не доверял.

В один не шибко знойный день (в Боткинбурге практически не бывает знойных дней. — Авт.) два самых опытных охранника Максима Степановича подрались. Они сцепились, словно злобные псы. Хотя почему «словно»? Они сцепились просто как псы, поскольку оба носили породу марки ротвейлер. Завязалась свалка с визгом, криком и полётом слюней с клочьями шерсти в разные стороны. Холки взъерошились будто иглы, а в глазах зародился хищный животный блеск.

Профессор Безрукий (это оказалась его настоящая фамилия), вышедший к питомцам с целью их накормить, увидел битву любимцев Рэя и Арчи и сунулся их разнимать. Ни команды, ни окрик хозяина никак не повлияли на братьев меньших. Увлечённые битвой, они не принадлежали нашему измерению. Видя бесполезность команд, профессор подбежал к животным и уже было ухватил одного из псов за ошейник, когда вдруг раздался чуть слышный щелчок. Пальцы сами ослабили хватку и отпустили четвероногого. Дерущиеся замерли, широкими глазюками глядя на хозяина, который почуял что-то неладное. Один из псов нервно сглотнул. Максим Степанович поднёс руку к лицу и моментально понял, что именно проглотил дражайший любимец.

Опять же, учитывая то, что повесть могут читать люди со слабой нервной системой и далеко ненадёжным сердцем, я не буду описывать, что профессор увидел кисть, безжизненно болтающуюся в воздушном пространстве и судорожно хватающую ускользающую пустоту.

Не напишу я и о том, что упасть ей на землю не давали связки и сухожилия, которые крепили сражённую конечность к предплечью. Ну и совсем стало бы ужасно, если бы я здесь поведал, что в области лучезапястного сустава не хватало куска плоти, мяса и сосудов, которые, по всей видимости, уже благонадёжно переваривались пищеварительной системой любимого питомца. Ничего этого я тебе, дорогой читатель, не напишу, как ни проси.

Зато напишу, что приехавшая «скорая» долго выясняла адрес регистрации, перенесённые заболевания и место теперешней работы. Максим Степанович в болевом шоке никак не мог вспомнить хоть толику информации о себе, зато сумел выругать медиков с их бюрократическими проволочками. Математик не знал, что подобный манёвр является отвлекающим. Так сказать, психотерапия.

Опросив потерпевшего и аккуратно упаковав его руку, профессора доставили в наш стационар.

Лечили Безрукого долго. Пластика, пересадка, массаж, гимнастика и прочие процедуры, способствующие чудесному исцелению, проводили мы в течение двух месяцев. И, о чудо! Оно настало. Исцеление. Оно явилось нежданно, будто послание свыше. Словно дар природы или, как любят говорить философы, закономерно. Ещё буквально вчера чуть шевелившиеся пальчики сегодня ползали точно майские черви после дождичка. Белый налёт, опоясывающий кисть, слетел, и свежая, розовая кожа превосходно чувствовала на себе все внешние раздражители нашего мира. Ближе к осени Максима Степановича выписали. Рука оказалась как новая, и только глубокий шрам на левом предплечье напоминал о недавней травме.