— Нет, спасибо, — скромно отказался наш товарищ, жадно глотая непроизвольно потекшую на запахи слюну. Однако не тут-то было. Слюна предательски изобиловала. Вместо того чтобы осесть в желудке, она выскользнула и упала на брюки, оставив жирное (высокой концентрации) мокрое пятно.

— Что значит нет? Давай бери хавку, а про это забудь, — требовательно сказал старший из соседей, по-свойски сгребая Лёхин обед в пакет с мусором. Вообще-то, между нами говоря, для академика это оказался ещё и ужин.

Товарищ хоть и проводил скорбным взглядом вожделенную пищу, но тут же про неё напрочь забыл, лицезрев, как перед ним, словно скатерть-самобранка, на столе развернулась всякого рода снедь. Словно ниоткуда на белый свет появились колбаса пяти видов, килограмма три жареного шашлыка, балык, рыба всех солёностей и копчений и даже почти всеми любимое сало. Такое изобилие Алексею виделось исключительно в снах, и то далеко не во всех. Очень далеко.

Обычно Лёхе Зиленскому снился дом с родителями, родная собака и рыжий соседский кот. Чуть реже в снах присутствовала учёба. Ещё реже — девушки. Нормальную пищу во сне Алексей пробовал раза два за всю жизнь. Сейчас же, не во сне, а наяву, на столе оказалось выложено не меньше половины добротного продуктового магазина.

Товарищ наш хотел, конечно, скромно отказаться (как-никак воспитание), но, прочитав на круглых лицах своих спутников самые твёрдые намерения, решил быстренько начать употреблять вожделенную пищу, дабы она не оказалась в его чреве, так сказать, носильственным способом. Рука Лёхи практически моментально схватилась за близлежавшее мясо.

Однако его давно осиротевший, вскормленный на перловке, недоваренной картошке и дешёвом какао желудок не смог вместить в себя столь высококалорийную пищу. Проглотив шашлык и два бутерброда, Лёха наелся до отвала.

Новорусская братия, увидев откинувшегося на кушетку курсанта, сразу заподозрила неладное:

— Да ты, братан, не стесняйся, — Пашка схватил палку колбасы и, помахав ей, словно милицейской дубинкой, добавил: — Ешь!

— Да я. — хотел возразить Алексей, но, заприметив, что колбаса нацелена ему прямиком в ротовую полость, тут же сделал себе ещё бутерброд. Правда, положа руку на гюйс, назвать бутербродом подобное не поднимался язык, поскольку составленный на скорую руку провиант представлял собой слои сыра, колбасы и помидора. Хлеб Лёха решил не добавлять, дабы сэкономить драгоценное место в желудке. Инстинкт самосохранения подсказывал ему: свободное пространство в животе ему ещё ох как пригодится.

Так, с трудом и посещением гальюна (для настоящего моряка туалет хоть в море, хоть в поезде, всегда остаётся гальюном. — Авт.) наш товарищ приговорил ещё три подобных бутерброда и одну консервированную кильку.

Снеди же на волшебном столе час от часу прибавлялось, невзирая даже на то, что попутчики мололи пищу, словно комбайны пшеницу в колхозном поле (смысл разный, но внешне очень похоже). Провианты засовывались в рот и, практически минуя жевачно-челюстной аппарат, продвигались прямиком в желудок. Сверху, литрами, заливался алкоголь.

— Может, пивка, — предложили академику.

— Нет, я же будущий врач! — возразил Алексей, не принимавший даже лекарства, содержащие спирт.

— А, точно. Здесь нужен только меднапиток, — согласились попутчики и пошутили в коридор: — Медсестра, спирт!

Подошла долгожданная станция Воронеж, где поезд, согласно маршрутному расписанию, обещал простоять без малого сорок минут. Для Лёшика подобная остановка означала спасение. Он мечтал исчезнуть. Испариться. Да, наконец, просто передохнуть! По крайней мере, он так думал и надеялся. У «малиновых пиджаков» существовала своя точка зрения на сей щекотливый момент. Окружив изголодавшего военно-морского медика, будто телохранители единственного сына своего горячо любимого шефа, вся троица вывалила свои засидевшиеся в плацкарте косточки на перрон.

На перроне вокзала кипела жизнь. Шла бойкая торговля продуктами питания. Вокруг здания вокзала и около составов бегали пенсионеры, бабки и маленькие дети. В руках у них болтались вёдра клубники, смородины и крыжовника. Ими же предлагались лотки с пирожками и картошкой. Кто-то махал верёвками с вяленой рыбой. Помимо самодельных снадобий менее умелые предприниматели предлагали с буквально «незначительной» наценкой продукцию близ- и дальлежащих комбинатов, заводов и фабрик. В их сумках на любой вкус легко находились свежее пиво, колбаса, чипсы, кальмары и даже мороженое трёх видов. Лицезрев всё окружающее изобилие разом, Лёха вдруг шестым чувством осознал, что самые трудные испытания ещё впереди. Как минимум, ближайшие двадцать часов.

Если бы в данный момент он посмотрел на милые, добрые лица своих сопровождающих, то ему и шестое чувство бы не понадобилось. Да и вовсе можно было спокойно проигнорировать все чувства, уж настолько явно вырисовывалась картина. И на этой картине новые русские жадно шарили нацеленными на съестное глазами. Шарили по бабкам, деткам и прочим торговцам в целях скорейшего приобретения чего-либо углеводистого. Их руки жадно хватали торговцев, пальцы забирали провиант, взамен пихая разноцветные бумажки. «Сдачи не надо», — единственная фраза, сопровождающая торговлю, сотрясала процесс покупки. Селекционный отбор при такой спешке практически не проводился.

Лёшик в страхе обернулся к поезду и случайно увидел у одного из своих соседей огромную чёрную сумку. Однако не сумка привлекла внимание моего товарища. Его юное сознание поразил тот факт, что в этой обители для вещевого имущества стали исчезать выкупленные у торговцев продукты с такой скоростью и в таком количестве, что у сумки должна была быть либо чёрная дыра, либо невидимый канал, по которому все брошенные туда провианты должным образом прямиком попадали на стол. Восемь бутылок пива, лещ, чипсы, жареные грибочки, душистая картошечка, сардельки по-баварски, эскимо трёх видов. Саша (или Паша) вдруг остановился — пауза в ожидании новых поступлений. И опять: орешки типа арахис, вобла, снова пиво, две палки колбасы, тушёный баран, сало. На большие наблюдения нашего морячка не хватило. Академик отвернулся, и приступ тошноты предательски подхватил его горло.

Остаток пути Алекс Зиленский помнит словно в тумане. Стучали колёса, мелькали верхушки деревьев. Между ними случались станции. И опять колёса. Мимо проходили люди, торговцы журналами и посудой. Дважды проводница предлагала чай, за что чуть не оказалась сиюсекундно послана в самый конец состава. Данному посылу помешало академическое воспитание и до горла забитый желудок. Положа руку на сердце, можно сказать, что нашему товарищу думать-то было сложно, не то что говорить. И если бы не открытое в купе окно, то Алексей мог бы и задохнуться. Одного глотка предложенного чая с лихвой хватило бы, чтобы сделать из него утопленника.

Наступила наконец долгожданная станция — родное Попойцево. Радостный Лёха, словно засидевшийся в гнезде птенец, почти выпорхнул из вагона. Хотя, если оставаться до конца честным, то он скорее всё-таки выполз, поскольку для полного порхания ему не хватало лёгкости в желудке, привратнике, двенадцатиперстной, тонкой и толстой кишках. И даже ампулярная часть rectum, казалось, вот-вот достигнет критической массы. Ощущение забитого, будто сточная канава, желудочно-кишечного тракта непременно тянуло вниз. Туда к земле. К рельсам и шпалам.

Ступив на перрон, наш товарищ упал в объятья к мамкам и папкам и оказался унесён ими вместе со своей спортивной сумкой. Счастливые лица соседей по вагону весело светились за плацкартным окном точно новогодние гирлянды. Ребята всё-таки успели голодному курсанту пихнуть пару сёмг и бутылку спирта девяносто шести градусов крепости. Кто же медику предложит меньше? И даже когда Лёха стоял у выхода и, держа сумки, взять уже ничего не мог, ему всунули под мышку толстенную палку колбасы. Впрочем, счастливый академик потерял её сразу, при первом же шаге на землю. Но он не заметил потерю, как и того, что новые русские усиленно махали ему в окно другой палкой мясопродукта. Зато подобное увидел мужик, провожавший на данный поезд свою восемнадцатилетнюю племянницу. Он очень взволновался и звонил потом, по приезде, и спрашивал дитя родное, как она доехала. Услышав, что хорошо, он звал бабушку, ехавшую вместе с племянницей, и тоже её долго спрашивал, как, где и зачем.