Ахмед взялся было его уговорить и схлопотал за это хорошего тычка. Сказал в сердцах, потирая плечо:

— Нечего было тебя из-под снега выкапывать. По крайней мере, автобаза навсегда избавилась бы от такого упрямца и драчуна.

— Но! Оставь глупые шутки! — прикрикнул я.

Ахмед опомнился и прикусил язык. А Гуси неожиданно произнес тихо и грустно:

— Будильник прав. Зачем жить такому, как я?

В комнате воцарилась неловкая тишина. Все растерялись. Я выдавил с натугой:

— У каждого существа есть право на жизнь, Гуси. Не говори так больше никогда!

Он не ответил, лишь тяжко вздохнул. И этот вздох слился со скрипом двери: начальник здешней транспортной конторы принес нам добрую весть: найдены прицепы. При меньшем количестве машин мы сможем теперь за короткое время переправить весь гематит. Скорость была чрезвычайно важна, потому что через Куру существовала лишь одна переправа, которая к тому же вот-вот выйдет из строя из-за разлива реки. А на другом берегу бурилось одновременно несколько нефтяных скважин.

Когда мы снова пустились в путь, небо прояснилось, и крылья облаков подняли зимнее солнце к зениту гораздо выше, чем во все предыдущие дни. Близилась весна.

Наш караван с его перегруженными прицепами прохожие провожали удивленными и встревоженными взглядами. Если бы я знал, что ждет нас впереди! Но отступать было поздно.

Те уже далекие теперь дни, когда я был так занят и так неустроен, когда сердце билось горестной мукой по утраченной любви, были вместе с тем самыми наполненными, самыми прекрасными. Я подошел к середине моста своей судьбы, а мечты еще не начинали сбываться. Мною по-прежнему безраздельно владели воспоминания. Воскресали давние события, недоуменные вопросы детства и отрочества требовали ясного ответа. И сколько было их, этих вопросов, оставленных когда-то «на потом»! Не один и не два. Мое детство, подобно придирчивому учителю, лишь качало головой, когда я пытался представить позднее объяснение былым мыслям и поступкам. Многое не ценилось мною прежде! Но я понимал, что с грузом бесплодных сетований необходимо расстаться, что они мешают сегодняшнему дню. Вдали забрезжили новые цели, и перед открывшейся дальней дорогой хотелось ненадолго остановиться, перевести дух, освободиться от гири прошлого.

Меня утешало, что, по мере того как прежние мечтания отступали в тень, сливаясь с мраком, реальная жизнь высвечивалась все ярче…

Каждая поездка наполняла незабываемыми впечатлениями, дарила мне новых друзей. Трудности, с которыми давалось выполнение заданий, помогали выбраться из недолгого уныния, побороть приступы безнадежности. Именно преодоление препятствий закаляло волю. На самого себя я смотрел теперь трезвее, стремясь разглядеть истоки ошибок. Постепенно моим характером становилась привычка к анализу, а не эмоции.

Однажды меня вызвали в трест автомобильного транспорта. Начальник треста Сулейманов подробно расспрашивал меня, как и зачем я попал в Баку и откуда родом.

— Бываете ли вы в своем селении?

— Иногда. Не часто.

— Как проводите отпуск?

— Стараюсь наверстать упущенное в учебе. Я занимаюсь на вечернем факультете индустриального института.

— У матери есть еще дети, кроме вас?

— Да, брат и сестры.

— Вы помогаете семье материально.

Честнее всего было бы ответить отрицательно. Но я не спешил. Мне всегда казалось, что составить верное представление о человеке проще всего, если узнать, как он относится к близким. Жаль, что такого пункта нет в анкете отдела кадров и ни о чем подобном не сообщает служебная характеристика.

— Нет, почти не помогаю. Не имею такой возможности, — выдавил наконец я.

— Кто же содержит вашу мать?

— Она работает в колхозе.

— Выходит, еще молодая, крепкая?

— Нет. Но понемногу тянется.

— И как же она живет с младшими?

— Как все. Куска хлеба не выпрашивает. Получает по трудодням. Есть огород. Земля у нас плодородная.

— Я хочу полной откровенности, — Сулейманов повысил голос. — Когда у матери случилась растрата, вы внесли недостающие деньги?

— Какая растрата? Мать всегда работала честно.

— Ну когда селем смыло птичник и акты не сошлись с прежней документацией. В общем, когда она попала под суд.

— Ничего подобного не было!

— Гм… Если до суда не дошло, то конфискации имущества, значит, тоже не было?

— Да нет же! Ни одной курицы не забрали.

— Ты отвечаешь за свои слова?

— Полностью. Совсем недавно навещал родных. Полный двор кур. Сель начисто смыл птицеферму. Пока построят новую, хорьки передушат уцелевших кур, бродячие псы и кошки растаскают яйца. Вы не знаете мою мать! Такая заботница, что, если хоть один колхозный цыпленок занеможет, дома только про это и разговор. Когда я был школьником, тетради и учебники покупал на деньги, вырученные от продажи яиц. А теперь не продаем ни одного, мать говорит: вдруг подумают, что я спекулирую общественным добром?

Сулейманов слушал с живейшим сочувствием. Строгие морщины на его лице разгладились.

— Вас обвиняют в корыстолюбии. Я не очень верю подметным письмам, но сигнал есть сигнал. Анонимщик утверждает, что ваша мать систематически обкрадывала колхозную птицеферму, что она судима, а имущество конфисковано. Что вы, чтобы покрыть недостачу, использовали грузовую машину автобазы в целях незаконного заработка. Скорее всего по пословице: вор кричит, чтобы схватили честного. Однако приходится проверять. Да, еще у вас будто бы здесь могущественные родственники?..

— Проверяйте.

— Как это лучше сделать, по-вашему?

— Не знаю. Могу привезти из колхоза послужной список матери. Что касается меня самого, то каждый рейс отражен в путевых листах. Что, куда, когда вез… Могу дать исчерпывающие сведения о многочисленных здешних родичах. Я ведь из фамилии «Шоферзаде».

— Что-что?

— Мой родной дом, товарищ Сулейманов, автоколонна, а единственные близкие люди в Баку — водители, члены бригады.

Он рассмеялся.

— Ну хватит допросов! Больше тебя никто не потревожит, обещаю, товарищ Шоферзаде. Напоследок хочу выяснить лишь один факт. Ты возил строительный камень. Руководство автобазы об этом в курсе?

— Я находился в отлучке всего один день. Свой выходной.

— А кому возил камень?

— Для строительства школы, где учится сейчас мой брат, а раньше учился я сам.

— Квитанцию о перевозках получил?

— Нет.

— А расписку, что сдал полученные деньги?

— Тоже нет.

Сулейманов рассердился:

— Это никуда не годится. Деньги любят счет и учет!.. А какая у тебя точная зарплата, знаешь?

— Я вожу груз в обе стороны. Набегает кое-что дополнительно…

— Возишь в обе стороны? Значит, присоединился к почину знаменитого Вагабзаде?

Я, еле сдержав улыбку, кивнул.

— Постой, ведь, кажется, именно автобаза Сохбатзаде выступила с такой инициативой?

— Да. Наша бригада.

— Чему же ты смеешься?

— Видите… как бы это сказать? Вагабзаде вроде я сам.

— Не может быть?!

Сулейманов поспешно вышел из-за стола, положил руки на мои плечи.

— Так это ты и есть, молодец? Чего же раньше молчал? Теперь понимаю… Анонимщик указал лишь твое отчество, а я принял его за фамилию. Ну ловкач. Знал ведь, что добрая слава перешибет его наветы, вот и путал. А твоя инициатива, дорогой Вагабзаде, только в прошлом квартале дала тресту эффект в сотни тысяч рублей. Тебе хоть сообщили об этом? — Он сыпал словами безостановочно, видимо испытывая неловкость за весь наш предыдущий разговор. — Могу сообщить по секрету: в союзном министерстве тоже разрабатываются мероприятия по этому методу.

— Что ж, если отнестись к делу с душой, никакой волынщик и хапуга не завертит колеса обратно. Но пока имеются сильные противники. Война не всех довела до разума.

— Ты прав. До войны стяжателей и бюрократов было значительно меньше.

— Может быть, жизнь теперь стала сложнее? Много недостатков. Исчезнет нужда, утихомирятся у людей и темные страсти.