— Помнишь алычовую ветку, которую тебе дала Мензер? — шепнул я на ухо Халиме. — Не обмани наших ожиданий. Пусть твой первенец удастся лицом в мать, а ум унаследует от Билала.

— А если он унаследует отцовские выпавшие волосы? — жалобно проронила она.

— Волосы будут пышными, как трава в той долине! Вот увидишь.

— Ах, — страстно прошептала она, — хочу, чтобы мой ребенок походил на тебя!

— И такое случается: девочка похожа на тетку, а мальчик — на дядю.

Халима зябко повела плечами.

— Куда запропастился Билал?

И, едва муж подошел, просунула руку под его локоть, словно ожидая пристанища и ласки.

— Передай привет своей нене. Я полюбила ее. И непременно привези нам в следующий раз Мензер. Она удивительный человек! Слышишь? Не приезжай больше один.

Забытый Пик жалобно поскуливал, не решаясь спуститься с крыльца.

Отписка председателя колхоза по поводу «куриной истории» конечно же не удовлетворила райком. Туда выехала комиссия из общественников-ветеранов, чтобы доискаться на месте корней мошенничества. Накануне отъезда пришло тревожное письмо без подписи: «Руководство колхоза вступило на скользкую дорожку. Еще несколько дней — и они полностью заметут следы».

Я ломал голову над смыслом анонимного предупреждения. Все досаднее выступали собственные ошибки. Публично призывать к борьбе со злоупотреблениями — это еще только начало дела! Взятки и хищения не прекратились в районе, они стали просто изощреннее. На арену выходили новые группы ловкачей: залезали в карман государству более осмотрительно, но хапали куш покрупнее прежних. Беда была и в том, что многие честные люди покрывали их, не желая прослыть наушниками. А затем незаметно сами попадали под преступное влияние. Вот легкомысленная мать благодарит сына, когда тот приносит в дом двойной заработок. Или чадо обожает щедрого отца, который вовсю балует потомка за счет неправедного дохода…

Я пытался разобраться во всей этой путанице.

Однажды ко мне на прием пришла старушка:

— Прости, сынок, если отниму у тебя время. К кому мне еще идти? Когда ты стал нашим секретарем, я похвасталась сдуру, что помню тебя маленьким. Даже устроила небольшое угощение в твою честь. Теперь зять и прицепился: пойди да пойди к нему, раз вы так хорошо знакомы!

— Говори, мать, какая у тебя просьба ко мне? Не стесняйся.

— Горюю из-за дочки. Она у меня одна. Выдала я ее замуж. Чтоб мои глаза ослепли! Своими руками привела в дом несчастье. Сбился ведь зятек с прямой дороги! — Она заплакала.

Утешая, я вспомнил наконец ее. Афу жила с мужем и дочкой на краю нашего селения, вернее уже за околицей, на берегу Дашгынчая. Когда однажды нас, мальцов, прихватил дождь при возвращении из ночного, мы забежали в ее избушку погреться, переждать грозу. Она разбудила мужа, велела ему: «Накинь бурку, присмотри за скотом. Ребятишки совсем замерзли». Не поленилась растопить очаг, напоила горячим молоком, высушила одежду.

Муж добродушно посмеивался: «Не взять ли нам одного из этих сорванцов в зятья?..»

Утерев слезы, Афу перешла к цели своего посещения:

— Не стану напрасно вешать веревку зятю на шею: для семьи он старается. Пристал: «Пойди да пойди к секретарю, пусть устроит меня буфетчиком, хоть заработок будет лучше». — Афу бросила настороженный взгляд на дверь, горячо зашептала: — Но ты этого не делай. Даже когда он сам придет. Ради моей дочки! К нечестному хлебу привыкнуть легко. Отвыкать трудно. Наставь его на ум. Пусть вернется на прежнюю работу.

Я обещал. Афу-хале. И вновь — бессонница. Как же так? Темная сельская женщина безошибочно различает, где добро и зло, а молодой современный парень, бывший пионер, комсомолец, тянется к наживе, не считает зазорным ловчить и жульничать? Ведь он не испытал и сотой доли тех трудностей, которые перенесла за долгую жизнь эта старуха…

Когда на следующий день зять Афу-халы предстал передо мною, я увидел рослого красивого парня с бойкими манерами. Он работал на каменном карьере, но собирался увольняться.

— Почему? — спросил я.

— Шел, как говорится, на запах шашлыка, а увидал, что клеймят горячим железом ишака. Сами налево продают пиленый камень машину за машиной, а я сижу на мизерном жалованье, и ни рубля сверху! С утра до вечера глотаю пыль…

— Значит, лично ты ничем незаконно не пользовался?

— Куда там! Разве они дадут? Говорят: «Эй, комсомол, не суй нос куда не следует. Тебя приставили шпионить за нами?»

— Итак, с карьера ты уходишь?

— Немедленно. Не могу видеть постройки из этого камня! С души воротит.

— Так, так. Что ж, направим тебя на легкую работу. Скажем, в буфет на железнодорожную станцию? Не возражаешь? Зарплата небольшая, но ведь всегда набежит приварок: трешница, пятерка. А то и четвертак в день, а?

Парень смотрел на меня с сомнением. Что-то в моем тоне ему не нравилось.

— Если не возражаешь, сразу же и позвоню. Скажу, наш, мол, человек… Не сомневайтесь.

Парень заерзал на месте.

— Э, лучше мне туда не впутываться…

— Чего ты опасаешься? Афу-хала хорошо знакома мне, а ты ей зять. Недаром говорят: хороший зять что сын родной, а с плохим и дочку потеряешь. Афу-хала тобой довольна. Вот я и предоставлю тебе теплое местечко!

Парень потупился. Смысл насмешки дошел до него наконец полностью.

— Не хочешь?

— Нет. Не хочу.

— Тогда давай так поступим. Ты вернешься на карьер, но уже бригадиром. Зарплата втрое больше. С жуликов глаз не спускать! Если учетчик придет ко мне с жалобой или иным способом узнаю о «шашлыке» — нашей дружбе конец. Понял?

— Обещаю. Буду трудиться честно. Самому опостылели ворюги!

— Верю. Тогда и на новые дома будешь смотреть с чистым сердцем. Разве можно счастливо жить в доме, который строился под проклятья?

— Да развалится такой дом!

— Видишь, какую мы с тобой чуть не совершили ошибку? Ну, сшибал бы ты сотняги на недоливе пива, на разбавленной водке, на недовесах колбасы. Построил бы себе дом. А люди шли бы мимо и говорили: «Посмотрите, какой домище отгрохал на пивной пене этот мазурик!» Да пальцами тыкать в твою жену, в твоих детей… Потом дело и до следователя дойдет. Крепки каменные стены, а — рухнут!

Вставая, он переспросил:

— Товарищ секретарь, значит, зарплата моя увеличится. Пойду обрадую своих. А если краем глаза взгляну на государственное добро, значит, я не мужчина!

Когда он ушел, я задумался: достаточно ли одной беседы? Не забудутся ли вскоре мои наставления, если соблазн легкого заработка вновь замаячит перед глазами этого неустойчивого молодого человека? И хватит ли у меня сил и времени переубеждать каждого? Ведь в районе восемьдесят тысяч жителей.

Я ходил по комнате и размышлял. Секрет, видимо, в том, чтобы создать условия, когда хищения станут не только усложнены, но и невыгодны. Однако как этого добиться?! Должен признать, что временами впадал в полное уныние.

«Куриная история» подействовала на меня особенно удручающе. Стараешься, выбиваешься из сил, а кучка прохвостов беззастенчиво тянет нас на дно! Когда дело распуталось окончательно, «мозгом» мошенничества оказалась… бухгалтерия колхоза! Завфермой, продавцы, перевозчики — это все была мелкая сошка, ими готовы были пожертвовать.

Колхоз ежегодно поставлял на продажу сто тысяч кур. Расчеты шли через заготовительную контору, деньги перечислялись в банк. Все в полном порядке: ведомости, накладные. Но в магазины поступило только пятьдесят тысяч голов птицы. Это удалось выявить тоже не без труда. Куда же девалась другая половина? И на это нашелся документ: погибли от внезапной эпидемии. На самом же деле все сто тысяч ушли в руки рыночных перекупщиков, развезены по другим районам!

На обсуждение этой грандиозной аферы ко мне были приглашены Латифзаде, Афганлы, Шамсиев, прокурор Ибишев.

— Я просмотрел все материалы уголовного дела. Выводы неудовлетворительны.

— Почему? — забеспокоился Латифзаде.